Стол в гостиной был завален книгами, блокнотами, на почетном месте помещался толстый том мемуаров Атрика Оля. Карандаш, прокатившись по столешнице, упал на пол со стеклянным звоном.

– Я не понимаю, что происходит. – Ивга стояла перед раскрытым компьютером, моментально осунувшаяся, растерянная, бледная. – То, что случилось с Эгле… Это ведь доказательство. Что лучшее будущее возможно. Девочка совершила подвиг, это шанс не только для ведьм – для всех людей…

– Подвиг Эгле, – сказал он с тяжелым сердцем, – может означать твое преступление. Скажи: конкретный рецепт, предписание, руководство к «чистой» инициации – существует в письменном виде?

– А… если бы существовал?

– Тогда это улика. – Он помолчал. – То, что случилось с Эгле, произошло впервые в истории. Не существует на этот счет инквизиторских протоколов, предписаний, нет традиций. Все заново. А по старым законам ведьма, которая экспериментирует с инициацией… очень, очень нелояльная ведьма.

Ивга побледнела; кажется, до нее только сейчас дошло, какую новость он принес.

– Не волнуйся. – Он поймал ее за руку и усадил в кресло. – Попробуй вспомнить: ты где-то записывала «рецепт»?

– Нет, – отозвалась она глухо. – То есть я собиралась. Я как раз сегодня хотела…

– Ты кому-то это показывала? Отправляла по почте?!

– Нет, – повторила она. – Я не успела… мне сложно было сосредоточиться…

Он посмотрел ей в глаза:

– Нельзя оправдываться. Если они почуют, что ты оправдываешься – или я… Они сочтут это слабостью, и правильно сделают. Поэтому – только уверенность, только осознание своей правоты и абсолютное спокойствие. Ни слова вранья. Ты изучала инициацию как этнограф, это правда, это не запрещено.

– Но то, что случилось с Эгле, это разве не…

– …Эксперимент – метод познания, при помощи которого в контролируемых и воспроизводимых условиях исследуются явления действительности. – Иногда он благодарил судьбу за то, что в детстве его неплохо учили. – Кто-то контролировал условия? Нет. Их можно воспроизвести? Вряд ли. Был наблюдатель? Нет. Значит, не было никакого эксперимента.

– Но мы ездили в Ридну…

– Поездка была твоей идеей? Нет. Ты собиралась проходить инициацию? Нет. Ты отговаривала Эгле от инициации? Да. Это правда.

– Я не могу так сказать! – Ивга посмотрела на него с ужасом. – Клав… Ты хочешь, чтобы я ее подставила вместо себя… обвинила Эгле… в нелояльности?!

– Речь сейчас не об Эгле, речь о тебе. У нее совсем другая история, и заниматься ее делом я буду отдельно. – Он поймал в своем голосе сухие рабочие интонации.

– Клав, – сказала она после секундного колебания. – Нашу «правду» можно при желании повернуть так и эдак… Я готова пойти в тюрьму. На время или… на долгое время, если это поможет Эгле, ведь у нее ситуация хуже, она инициирована… Переведи стрелки на меня, мы поехали на моей машине, по следам моих исследований… Это ведь тоже правда. Выведи ее из-под удара! В конце концов, такая принципиальность только усилит твое влияние…

Надо было знать, что означает для Ивги ее свобода, чтобы оценить по достоинству это предложение. Клавдий в первую секунду не нашел слов – просто потянулся к ней, чтобы обнять, но в этот момент пискнул телефон тем особенным звуком, который заставлял его просыпаться среди ночи: экстренное, важнейшее сообщение из провинции.

Мартин молчал, глядя на дорогу, молчал уже пятнадцать минут. Эгле поглядывала на него с беспокойством:

– Все в порядке? Ничего не болит? Ты хорошо себя чувствуешь?

– Отлично. Как новый. Не беспокойся.

– Март, это твой отец, а не посторонний злобный судья.

– Тут, видишь ли, сама ситуация – злобный судья. Жизнь – вообще озверевший судья… Если увидишь заправку – давай остановимся.

Впереди показался еще один большегруз, занимая собой почти всю трассу, обе полосы. Эгле, сжав зубы, приняла вправо, встала у обочины и пропустила его. Поток грязи снова хлестанул по инквизиторской машине, заливая тонированные окна бурой жижей с еловыми иголками. Эгле включила аварийную сигнализацию.

Пискнул ноутбук. Мартин содрогнулся, Эгле вцепилась в руль:

– Что?!

– Распоряжение, – пробормотал Мартин, пробегая глазами текст. – Он… отправляет по тревоге своих людей из Вижны… сюда. Оперативников. Для расследования инцидента в Тышке.

– Что это значит?!

– Что он не доверяет никому из здешних… из Ридны. И не доверяет мне. Это вмешательство в дела провинции, очень грубое. Предупреждение о неполном служебном соответствии. И он вызывает меня срочно. Экстренный Совет кураторов…

Даже в полутьме Эгле видела, как сильно Мартин побледнел.

– А как это скажется на наших планах? – тихо спросила Эгле.

– Он приказывает доставить тебя в Вижну. – Мартин смотрел на монитор, свет экрана отражался в его глазах. – Доставить. В Вижну…

Сделалось очень тихо.

– Зачем? – шепотом спросила Эгле.

Будь на месте Мартина любой другой инквизитор, тот лишился бы всех постов и привилегий в одну минуту. Ему не позволили бы даже уволиться, нет; он отправился бы в самую глухую глушь, на самую тяжелую и грязную работу, без надежды оттуда выбраться – до пенсии, и Клавдий бы лично за этим проследил.

Он намеренно приводил себя в ярость, гневом выжигая ужас и отчаяние. Сколько же можно получать известий о гибели сына?! Сколько сил у этой девчонки, которая вытаскивает его раз за разом, но ведь когда-нибудь и она не справится?!

Он поднялся в кабинет и отправил распоряжение Мартину – сухое и очень короткое. Потом активировал линию спецсвязи, поднял дежурную опергруппу и направил в Ридну – без консультации с куратором, поверх его головы. Расследование должно было начаться еще до утра, результаты Клавдий заранее объявил секретными и приказал докладывать о деле ему лично.

«Ведьмин самострел». На фоне расследования герцога и заговора кураторов. Спасибо, сынок, ты, похоже, ее убил.

Положив на место трубку служебного аппарата, Клавдий вдруг подумал, что все эти годы не боялся прослушки. Не сомневался в ближайших сотрудниках и успевал поймать любое предательство на стадии намерения. Не считал молодого герцога хоть сколько-нибудь влиятельной персоной. Возможно, был слишком самоуверен. Или постарел и потерял чутье. Одна мысль о том, что его разговоры, возможно, слушают, показалась кощунственной, но вовсе не такой безумной, как несколько минут назад. Я паникую, сказал себе Клавдий. Интересно, с чего бы. Я видел кое-что пострашнее, чем заговор кураторов… Собственно, одних только заговоров на моем веку я видел шесть или семь. Почему мне так нехорошо? Потому что Ивга? Потому что Эгле?!

В доме стояла тишина – такая плотная, что немного болели уши. Ивги не было ни в спальне, ни в гостиной. Клавдий торопливо спустился вниз; она сидела на кухне, сгорбившись у стола, и, когда он вошел, посмотрела с таким ужасом, что ему сделалось совестно.

Умение понимать друг друга без слов иногда приходилось очень кстати – он не мог представить сейчас, что ей говорить. Мартин рассказал историю своей смерти канцелярским языком, сыпучим, как стиральный порошок, и столь же лишенным эмоций; рано или поздно Ивга этот текст прочитает, но не сейчас. Только не сейчас.

– Все хорошо, – сказал Клавдий. – Иди сюда.

Тонкий свитер на ее спине был влажным, сердце колотилось. Почему же я не могу ее защитить, подумал Клавдий сумрачно. Почему она снова ждет беды каждую секунду?!

– Оба живы, – сказал он Ивге на ухо. – Оба здоровы. И, я надеюсь, в безопасности. Либо скоро будут в безопасности.

– О чем ты думал, когда посылал его в Ридну? – прошептала Ивга.

– Я думал… – пробормотал Клавдий. – Я думал, он станет тушить пожар, вместо того чтобы раздувать… Послушай. Я попрошу тебя сделать одну вещь… срочно, прямо сейчас. Помнишь, у тебя была серия текстов… о субстратной топонимике Ридны?

– Не понимаю, – она жалобно посмотрела ему в глаза. – При чем тут…