Голова вырвалась из воды, и я тут же глубоко вдохнула, пытаясь наполнить легкие.

Но воздуха не было.

Я подавилась, глаза открылись с болью и страхом, и в серо — коричневой дымке я забыла на миг, где должна быть.

«Я тут, Ада, — раздался голос Джея в моей голове. — Плыви ко мне».

Я не могла даже оглядеться и найти его. Я стала двигать руками и ногами в сторону, откуда ощущала притяжение к нему, удивляясь, что тело работало без воздуха в легких.

Как — то я выбралась на твердую землю. Сильные знакомые ладони обвили мои руки и подтянули выше, ледяная вода отпустила мои ноги с недовольным бульканьем.

Я перевернулась на спину, вдохнула, паникуя, когда не смогла набрать воздух. Серо — коричневое небо давило сверху.

«Тише, — сказал Джей. — Тут нет воздуха. Он и не нужен».

Я знала, что он рядом. Я видела его краем глаза, но могла смотреть только на давящее небо, чужое и живое, подавляя все свои инстинкты.

Я поняла, что умерла бы уже давно. Прошли минуты (годы?) без воздуха, и из нашего мира мне не хватало дыхания.

Я медленно села. Джей поддержал мою спину, а я огляделась.

Ад не был огнем и серой.

Это был Нью — Йорк.

Точнее, Нью — Йорк в январе, но с погодой середины июля. Серое небо над темными и пустыми зданиями, джунгли бетона и гниющих растений, мертвых деревьев и трущоб, ставших скелетами. Воздуха не было, но густая влага была каплями пота, что катились по моему лицу. Пахло мусором и чем — то таким гадким, что пробирало до глубины души. Запах заставлял меня сжиматься от страха.

Как можно ощутить запах без дыхания? Ад уже путал, и это точно был не конец.

Я лежала на краю пруда в Центральном парке.

«Ты в порядке?» — спросил Джей.

«Наверное, — сказала я, было сложно призвать «внутренний» голос. — Учитывая, где мы».

Я оглянулась от него. И застыла.

«Я выгляжу не так и хорошо, да?» — спросил он с кислым видом.

Точно. Он не выглядел ужасно или гадко, он не сильно отличался. Если резко взглянуть, он был прежним. Чем больше я смотрела на него, тем сильнее его лицо пыталось отделиться от кожи, словно он был в маске, и это намекало на что — то ужасное под ней. Было не по себе от мысли, что он был из разных частей, и из них не вышло человека.

«Я тоже так выгляжу?» — спросила я.

Он прикусил губу, а потом ответил:

«Ты всегда красива, Ада. Ты просто похожа на куклу, которую делали, вдохновляясь тобой».

Это отлично описывало то, на что я смотрела.

«Хорошо использовать имя, Ада. В именах сила. Тебе нужно напоминать, кто ты. И тебе нужно напоминать мне».

Я огляделась. Кроме запаха и ужасной влажности, тут не было ничего ужасающего. Но я не радовалась этому.

«Мы в аду? Почему это Нью — Йорк? — спросила я. — Где… все?».

«Осторожно, Ада, — предупредил он, медленно вставая на ноги. Он поднял меня без усилий и убрал руки. — Меньше вопросов. Уверен, это место намеренно вызывает их. Ад не управляется только Сатаной и его послушниками, им правит сама сущность Зла».

«Еще хуже Сатаны? — было сложно поверить, хоть дрожь бегала по коже ледяными когтями. — Он же принц гадкой тьмы».

«Сатана — падший ангел. Он упал сюда. Это место уже существовало. И ждало, чтобы он стал им править. Он говорит, что это простой факт. Оно слышит тебя и ощущает даже сейчас. И начнет скоро лезть в голову».

«Это… может оставить меня тут?» — я хотела, чтобы он сжал мою руку, кожу покалывало от страха, и я желала его уверенности.

«Нет. Это живое, но не может стать физическим. Если ты помнишь, кто ты, откуда ты, ты будешь в порядке, — он сделал паузу. — Кто ты?».

«Ада Паломино».

«Откуда ты?».

«Портлэнд, Орегон».

Он кивнул.

«Хорошо. Отвечу на твой вопрос. Я не знаю, почему мы в Нью — Йорке, но есть идея».

«Так мы в Нью — Йорке, а не в месте, похожем на него?».

«Ад — твой мир, но на много уровней ниже. Твоя мама умерла тут. А ты здесь из — за нее. Потому тут ты найдешь ее».

Я нервно огляделась.

«И там есть люди, — сказал он. — Мы скоро увидим их. Души обреченных. Но в аду тоже есть слои. Он не просто полон убийц, насильников и педофилов. Ад держится на чувстве вины».

«Вины?».

«Угрызения совести. Презрение к себе. Ощущение, что ты должен быть здесь, что ты заслужил вечное наказание. Многие души тут из такой категории. Не плохие люди, просто… не заслужили лучшего. Они могли так и жить, не смогли сбежать от ошибок прошлого, и на их душах шрамы. Если они не были счастливы при жизни, не могут быть счастливы и тут».

Я так на это никогда не смотрела. Мне было их жаль. Они думали, что заслужили это.

«Все хорошо, — Джей разглядывал меня. — Не подавляй чувства. Только это в конце напомнит тебе, что ты не отсюда».

Было сложно смотреть на него.

«Куда теперь?».

«Тянись мыслями, — сказал он. — Зови ее. Почувствуй ее».

Я закрыла глаза и попробовала. Представила ее. Позвала ее.

Ничего.

Еще раз.

Ничего.

«Ма — а–а — ам!».

Ничего. Чернильная пустота в голове разрасталась…

Джей коснулся моего плеча, выводя меня из тьмы.

«Думай о ней, как о человеке, а не мысли. Не представляй. Увидь».

Я попыталась еще раз.

Я собирала ее по частям, пока она не оказалась на кухне, где готовила печенье на Рождество. Мама была не такой, как мамы остальных. Она была холодной, немного отдаленной даже от меня. Но я не видела в этом злости. Просто она была такой. Были ведь те, кто не хотел детей или брака, такой жизни, но она получила это и мирилась, как могла.

Но на Рождество мама не просто выглядела как красивая скандинавская домохозяйка, но и вела себя так. Она делала имбирное печенье лучше, чем продавали в «Икее», и на кухне горели ванильные свечи. От запаха там постоянно появлялась слюна.

И мама улыбалась, в этот раз искренне, вытаскивая печенье, и мы смотрели с предвкушением на поднос, ожидая, пока печенье остынет. Когда они были готовы, мы опускали их в яичный коктейль, и это было самым вкусным угощением за весь год.

Мама наблюдала, взяв себе только одно печенье, и свет свечей озарял ее лицо. Я знала, что она была счастлива.

Остаток года был тяжелым, но я ждала эти моменты больше, чем подарки на Рождество (и это обидно, ведь родители почему — то постоянно дарили мне гадкие шоколадки «Pot of Gold», где была лишь одна хорошая конфета, но ее нужно было отыскать среди кучи отвратительных).

Я видела эту сцену перед собой. Мама, Перри, печенье, свечи. И я. Жила там.

«Ада!».

Голос мамы звал меня. Ее дух потянул меня за руку влево.

Мама в моем видении не знала этого, счастливо смотрела на детей, но я ощущала ее, как она ощущала меня.

«Ада, — снова закричала она. — Скорее».

«Где ты?».

Тишина.

«Где ты?» — повторила я, крича так, что в голове почти лопались сосуды.

«Ты знаешь, где», — прошептала она, и я поняла, что она не может сказать.

Не важно. Я знала.

Я открыла глаза и посмотрела на Джея, его лицо блестело, как пластик. Как кукла.

«Я знаю, где она, — сказала я, игнорируя перемену его лица. — Туннели метро. Где она умерла».

Он кивнул и ждал, когда я пойду. Он не знал, где она умерла. Его там не было.

Я должна была вести нас по аду.

Я глубоко вдохнула без воздуха, пошла к Эмпайр — стейт — билдинг, Джей следовал за мной.

* * *

Первое правило ада: не говори об аде.

Чем больше мозг пытался понять, где ты, тем больше он вытекал, как из дырявой кастрюли. А потом это случалось с сердцем, оно становилось похожим на жвачку. Бесполезное. А потом душу вытаскивали из твоего костного мозга.

Я пока этого не знала, но ощущала. Чувствовала ад, как голодное существо, что смотрело и ждало, когда я сдамся. Я знала это.

И я старалась не думать о том, где мы. Я шла по улицам, игнорируя все, что я видела и слышала.

Почти все.

Пока ад вызывал тревогу. Мы с Джеем быстро шли по Пятой авеню (густое вещество вместо воздуха мешало бежать, как невидимая рука), справа были мертвые сорняки Центрального парка, слева — темные и тихие здания. По моей спине будто бегали пауки, и мне казалось, что за мной следили из окон. Порой я видела, как резко задергивали штору на окне, а порой раздавался грохот двери. Но никого не было. Я вспомнила Шекспира: «Ад пуст — все бесы здесь». Но ад не был пустым. Эта иллюзия усыпляла бдительность, как кот, что лизал перед укусом.