Я вдруг почувствовала, что слезы закипают на глазах от этих простых слов. Сама от себя не ожидая, я вдруг разрыдалась. Я никогда не относилась к тем девушкам, которым для слез порой и повода-то не нужно, потому списала все на нервное напряжение, но где-то на краю сознания билась мысль о том, что такая любовь бывает только в книжках. Во всяком случае, простое и искреннее «крепко любит» казалось чем-то… нереальным. И эта мысль заставляла меня размазывать слезы и прижимать ладонь Добронеги к щеке.

– Ну-ну, – повторяла Добронега, – хорошо все будет.

Выплакавшись, я принялась убирать со стола. Собрала миски в деревянный тазик, привычно зачерпнула теплую воду из чугунка, начала мыть.

– Так что в дружинной избе? – вдруг спросила Добронега, по-прежнему сидевшая за столом и, подперев щеку рукой, наблюдавшая за мной.

– Да ничего… Радим поругал, что одна хожу.

– И правильно, – одобрила Добронега. – Не след тебе пока. Ты еще не в себе и…

– Почему думаешь, что не в себе? – я затаила дыхание в ожидании ответа.

Добронега вздохнула.

– Не все помнишь, говоришь не то порой.

Мое сердце пропустило удар.

– Думаешь, это пройдет? – негромко спросила я.

– Все проходит, – спокойно ответила Добронега. – Так бывает. Порой лучше и не помнить. Так и душа целее, и разум. Хуже вон, как Олег.

Я застыла:

– А что Олег?

Добронега вздохнула и отвела взгляд. Ее руки будто жили своей жизнью, теребя рушник, укрывавший хлеб. Спустя пару минут я поняла, что она не ответит, и зашла с другой стороны:

– Радим не хотел меня одну отпускать, так Олег проводить вызвался.

Добронега чуть кивнула и буднично спросила:

– С Олегом-то поди опять ссорилась?

– Нет, – я взяла чистое полотенце и не спеша принялась вытирать вымытую посуду. – Он просто проводил, и все. Мы и не говорили почти.

Добронега тяжело вздохнула и подняла на меня взгляд:

– Не цепляй ты его, дочка. Хватит! Оставь! Ты ж не только его травишь, ты же и Радимушку… О брате хоть подумай, они же и так тогда чуть…

Добронега встала, так и не закончив фразы, махнула рукой и вышла из комнаты. Спустя мгновение она уже что-то ласково говорила во дворе отвязанному на ночь Серому.

А я все терла миску, хотя та давно была сухой. От слов Добронеги все внутри перевернулось. Что было в жизни Альгидраса? Что случилось между ним и Всемилой? Роман? Вряд ли… Это же побратимство – связь покрепче кровной. Да и разве Радим простил бы чужеземному мальчишке роман с сестрой, просватанной да княжескому сыну обещанной? Я прислонилась спиной к стене, продолжая вытирать миску. Или простил бы?

А потом на меня снизошло еще одно озарение. О чем я там полдня грезила? Что меня чуть ли не принц от злого зверя спас? Я усмехнулась. Картинка начала обретать четкость. Исходя из слов Добронеги, Альгидрас не испытывает лично ко мне ни малейшей симпатии. И все, что произошло сегодня, только… как он там сказал? «Ради Радима»? И еще ради Добронеги, относящейся к нему с искренней теплотой.

Добро пожаловать на землю.

***

«Всемилу не нашли ни на следующий день, ни через седмицу. Каждое утро воевода Радимир просыпался с мыслью, что это все дурной сон, но, видя непривычно молчаливую Златку, глядевшую с тревогой, постоянно присутствующего в их доме Олега, сразу вспоминал и срезанную косу, и неустанные поиски. Они каждый день выходили в море, но ни один кварский корабль не попадался на пути. Вглубь земли на расстояние трехдневного перехода разъехались снаряженные отряды. Они искали, не переставая, усилив посты и посулив награду за любые вести. И каждое мгновение сердце Радима щемило при мысли, что его маленькая беспомощная Всемилка, его кровинушка, не видавшая в своей жизни ничего, кроме заботы, может быть в руках врагов. Он знал, кто такие квары. Он видел, что они оставляли после себя. Верно, потому, вновь оказываясь в коротких снах в одном и том же месте, Радим просыпался в липком поту, с постыдными криками, и ему хотелось уснуть навеки под испуганным взглядом Златки. Жена что-то шептала, гладила по взмокшим волосам и снова шептала. Только благодаря ей Радим и сохранил рассудок и силы для мести.

Наконец, через три седмицы они столкнулись в море с кварским кораблем, и еще никогда бой не был таким страшным и быстрым. Радим даже рану на плече заметил лишь после того, как обыскали трюмы вражеской лодьи. Сколько проклятых жизней было на его счету в эти дни, он и сам не помнил. Словно дух какой в него вселился. Златка плакала и шептала: «Зачем смерти ищешь?».

Не смерти он искал – мести хотел. Когда надежды увидеть Всемилку живой не осталось, только мысль о мести и грела душу. К князю ездил, чуть не в ноги бросался, чтобы тот дал дозволение новую рать на кваров собрать, как год назад. Князь обещал помочь. Летом. А время уходило, убегало безвозвратно, и ночами Радиму вновь и вновь снилась деревня хванов.

Это случилось в конце их двухлетнего похода. От измотанных набегами родных берегов по княжескому указу отошли три дюжины лодий. Четыре лодьи были свирскими. Домой воротились две.

Их поход был из тех, о которых после слагают легенды. О грохоте моря и звоне мечей. Но легенды – потом, а тогда это был, верно, самый трудный поход, в каком довелось побывать Радиму. Воины, кто постарше, сказывали, что такое уже бывало при отце нынешнего князя: уйти от своих берегов, чтобы бить врага на его земле. Одна беда – своей-то земли у кваров не было. За то и прозвали их морскими духами: приставали они к берегам лишь смерть сеять. Они жили в море и морем. И биться на их месте было ох как непросто. Но ни за кого из своих воинов не было стыдно воеводе ни перед собой, ни перед князем.

До того Радим думал, что квары были одиночками, что нет у них ни войска, ни силы во главе. Но в том походе он увидел флот из семи лодий, где все слушались воли одного. Много позже Олег объяснил, что так и должно. Зло чертил какие-то рисунки и говорил, говорил… про древние сказания, про раскол кварского племени, про исход из родных земель. Радим тогда больше наблюдал за побратимом, чем слушал. Важного в тех словах было немного, потому что сказания сказаниями, а настоящее – вот оно: морские разбойники, не знающие жалости. И была ли когда та земля у них или их неведомые злые моря родили, сейчас уже неважно. Древние сказания не говорили, как их, проклятых, совсем извести.

Флотом князя командовал Будимир. Был он немолод – не одну сечу прошел под княжескими знаменами. Еще с отцом Радима на общего врага ходил. В бою Будимир, несмотря на лета, был страшен. Как-то раз, потеряв всех своих воинов, он оказался один против двадцати кваров. Спустя время Будимир остался на лодье один среди изрубленных врагов. Тогда-то Радим понял, что ничего еще не видел в своей жизни. Слава о Будимире летела птицей впереди лодий. Тяжелый меч опускался на головы врагов без устали, и будь те бои на земле, может, и бежали бы квары. Так думал Радим бессонными ночами на палубе своей лодьи. В море не больно-то убежишь, потому и жесточе здесь сеча. Здесь либо ты, либо тебя или друга твоего.

Резво летали морскими тропами быстроходные «ласточки», по два гребца сидело на каждом весле, и передавали они вести о встреченном то там, то здесь кварском судне. Великий воин был Будимир. Рискнул, положился на то, что будут успевать те вести: почтовые голуби да целая наука знаков. И дрогнули враги проклятые. Отошли за море. Долгим был поход. Много людей потеряли, но все же возвращались в родные воды с победой.

Два выживших свирских судна шли рядом, чуть отстав от шести судов Будимира. Крутобокая лодья Радима с красной полосой по борту – знаком вождя – шла неспешно, хоть и торопились домой, и каждый взмах весла к любимым приближал. Но шли вполовину весел – потрепали их морские бои. Лодья Воислава – вторая из оставшихся свирских – шла вровень с воеводиной, хоть уцелевших на ней было больше. Погода испортилась, и почти седмицу бушевали шторма, разбросавшие остатки флота по морю. То был первый день без дождей, и кормчий Радима взял верный курс. До дома оставался месяц пути.