Связана ли ее проблема с болезнью? Скорее всего.
Однако мне нужно было непременно подтвердить свои догадки.
– Вы сказали, что хотели что-то прекратить, – напомнила я. – Если я все верно понимаю, то речь идет о лечении. Прекратить – уйти из жизни? Вы это хотели сказать?
Виктория посмотрела мне прямо в глаза, и взгляд был настолько уставшим, что я тут же устыдилась своего вопроса.
– Все правильно, – подтвердила она. – Но если уйду я, то останется моя мама. Это все равно что предать. Плюнуть ей в лицо. Или ударить.
Она опустила голову и, не вынимая своих рук из моих, тихонько заплакала.
«Ну вот и приплыли, – подумала я. – Теперь все понятно. Непонятно только, что с этим делать».
– Кофе, говорите, вам много нельзя? – спросила я, поднимаясь с дивана.
– Да, не рекомендуется, – шмыгнула девушка носом. – Он же у вас натуральный. Значит, действие на организм будет серьезным.
– Возбуждающим?
– И это тоже. И за давлением нужно следить. Вы извините за слезы. Я вас напугала. Но скоро подействует лекарство. Мне станет лучше.
– Это хорошо, – улыбнулась я, – тогда я себе сделаю. Подождете? Я быстренько.
Виктория достала из сумки платок и пудреницу.
Снова готовить кофе не пришлось – в турке как раз осталось на одну чашку.
Я сунула кофе в микроволновку, чуть-чуть подождала и вернулась в комнату.
Виктория уже взяла себя в руки. Сидела с прямой спиной, забросив ногу на ногу и обхватив колени руками. Встретила меня вежливой улыбкой.
«Знать бы, чего ты хочешь, – мелькнула мысль, – а то гадать не хочется. Попробуем еще раз. Погнали».
Бывают такие люди, которые иногда с трудом формулируют мысли в своих головах, и на словах едва доносят их до собеседника. Иногда это происходит во время стресса, но часто человек общается так с другими и без влияния какого-либо эмоционального всплеска. Я очень надеялась на то, что Виктория просто не может собраться с мыслями – от этого ее понять очень трудно.
– Я закурю, вы не против? – спросила я.
– Курите, – разрешила посетительница, – мне от запаха сигарет плохо не становится. Мама иногда тоже позволяет себе выкурить сигарету. Но это случается очень редко.
Я подошла к окну, подтянулась на руках и села на подоконник. Сделала это специально, чтобы девушка поняла, что я хоть и детектив, но ничто человеческое мне не чуждо.
– Давайте начнем сначала? – предложила я, разгоняя рукой сигаретный дым.
Виктория кивнула.
– Я к вам с такой серьезной проблемой шла, но сейчас сильно сомневаюсь в том, что сделала все правильно, – сказала она неуверенным тоном. – Но, если уж получилось с вами встретиться, значит, так тому и быть – расскажу. Вы же видели таблетки, которые я принимаю?
– Да, я обратила внимание. И название рассмотрела. Я знакома с этим препаратом.
– Вы тоже его принимали? – оживилась Виктория.
– Не я, а моя подруга. Довольно сильные таблетки-то. Вам их выписали? Или кто-то по знакомству поделился?
– Нет, что вы. Моя врач назначила. Без рецепта их не продают, они под строгим учетом. И найти это лекарство можно только в двух тарасовских аптеках. Оно очень редкое.
– Похоже, Вика, вы на нем плотно сидите.
Девушка утвердительно кивнула.
– Собственно, я к вам не по поводу того, чем меня лечат. Я давно состою на учете, с самого детства. Но я не из тех, кого сажают в палату с мягкими стенами. Слава богу, я не настолько утонула в своем безумии.
– Какой у вас диагноз? – в лоб спросила я.
Это было важно, и в данном случае я уже не думала о тактичности. Мне нужно было знать, как себя вести в дальнейшем, к чему быть готовой. Вполне вероятно, что я не смогу ей помочь в силу особенностей ее психики.
– Подозревают шизофрению, – спокойно ответила Виктория.
– Подозревают? – не поняла я. – Вы же вроде бы с детства лечитесь, неужели диагноз еще не установили? Сколько вам сейчас, простите?
– Мне двадцать три, – сказала Виктория. – Состою на учете с семи лет. Прекрасно помню, как все было в первом классе. Мама приходила в школу, но забирала меня не сразу. Сначала она о чем-то разговаривала с учительницей, а я стояла неподалеку и старалась прочитать по губам. Но мне не всегда удавалось это сделать. Но я догадывалась. Мама спрашивала про меня, учительница ей рассказывала о том, как я себя вела. Если все было хорошо, то я не волновалась. А если в школе за день что-то случалось, то были разборки. Потом мы шли домой, и если у мамы было хорошее настроение, то мне светил еще один счастливый вечер. А если нет, то мама ругалась, плакала и уходила в себя. Я тогда не всегда связывала ее настроение с тем, как прошел мой день в школе. Потом поняла, что оно зависело именно от этого.
– В школе вы были на особом счету? Это из-за болезни?
– Да нет, ничего такого не помню, чтобы ко мне было особенное отношение. Не хотелось придушить соседа по парте или упасть на пол и кричать без причины. Я жила обычной жизнью. Мне так казалось. Но если вдруг что-то случалось, то это принимали за обострение болезни. Как-то раз я врезала однокласснице. Сильно врезала, прямо кулаком в лицо, представляете?
– Была причина? – спросила я.
– Была. Она назвала меня сукой и сказала, что пацаны из старших классов видели, как я ела свои сопли.
– Боже, как мерзко, – не выдержала я.
– Вы про сопли?
– Я про отношения между детьми. И сейчас этого полно.
– Не то слово, – поддержала меня Вика. – Жестокость во всей красе. Кто-то бы, оказавшись на моем месте, заплакал или что там еще делают, а я сразу в драку. Кстати, с той девчонкой ничего не случилось, даже кровь из носа не пошла. Но меня сразу же к завучу отвели.
– И что же решил завуч?
Вика улыбнулась.
– Я ее любила. Она не ругала, а угощала баранками и разговаривала со мной. Мама уже после выпускного призналась, что о моем расстройстве всем учителям было известно с самого начала. Поэтому они обращались со мной не так, как с другими. Но, конечно, им было стремно – я же на учете. Подозревать шизофрению стали недавно, а так-то в карте все больше про тревожность состояния написано.
– Панические атаки? Резкая смена настроения? Социофобия? – наобум перечислила я.
– В той или иной мере, – уклончиво ответила девушка. – Я на терапии с семи лет. В клинике была пару раз, но это скорее для учета и наблюдения за моим состоянием. Я более-менее контролирую свое состояние.
Вот прошла бы по улице мимо и не подумала, увидев Викторию, что девчонка почти всю жизнь состоит на учете у психиатра. Однако я стала невольным свидетелем того, как меняется ее поведение после окончания срока действия препаратов. Вот уж действительно какой-то разрыв шаблона получается.
– Если вспомнить про ту девочку в школе, то как часто с вами в детстве случались подобные инциденты? – спросила я.
– Пару раз, – нехотя призналась Вика. – Но больше я так отношения не выясняла. Если задевали, то больше по мелочам. Помнили, как я ей вмазала.
– И все же реакция была?
– Послушайте, Татьяна, я не страдаю манией вредить себе или кому-то еще. Не скандалю в очередях и не хожу голой по улицам. Но я живой человек, который в состоянии отличить шутку от намеренно причиненной мне обиды. Конечно, я реагировала. В школах часто ссорятся, дуются друг на друга, устраивают бойкоты. Это трудно пережить и здоровому ребенку, а если ты псих, то давит в два раза сильнее. Я делилась с мамой. Она давала советы. Я не умалишенная. И если отстаиваю свою точку зрения, то делаю это так же, как и другие. Не переходя границы.
– Но, простите, вы сказали, что у вас подозревают шизофрению? – вспомнила я.
– До полноты картины недотягиваю по симптоматике, – грустно улыбнулась Виктория. – Но присутствует некоторая тревожность, и это далеко не все. Не хотелось бы углубляться. Иногда не въезжаю в смысл некоторых своих действий. Вот иду в магазин, покупаю там молоко и сок, а мама дома говорит: «А где сыр и пельмени?» А я могу и не вспомнить, что должна была купить сыр, а не молоко. Иногда не вижу радости там, где в ней купаются. Свадьба, рождение ребенка – это что, событие века? Я так не думаю. А народ пьет и песни орет.