– У Насти Шмидт одна дочка, зато она работает начальником в главной налоговой, – быстро попытался переключить тему Илья. – Представляете, какие среди нас люди?

– А я работаю мамой! – прошипела Оленька. – Лучше бы тоже помогали демографию улучшать! Кому нужна ваша карьера без детей?

Илья ловко поймал кинутую Морозовым пачку «рафаэлок», достал одну конфету и протянул ей.

– Мы будем стараться, – смеясь одними глазами, сказал он. – У нас еще вся жизнь впереди.

– А ты, Рит? Детишки есть? А то часики, сама знаешь! – Оленька зашуршала фантиком, но замерла, ожидая моего ответа.

Ух, как вспотели ладони… Пришла моя пора.

– Вась, разлей пока, – Илья кивнул на стол, где только у Протасова был налит виски. – Мы какие-то неприлично трезвые для встречи выпускников. Ты что будешь? – спросил он у меня и мягко толкнул плечом в плечо. Мол, держись.

Я дождалась, пока мне в руки попадет стаканчик с игристым розовым, малодушно надеясь, что, пока его донесут, меня что-нибудь спасет. Хотелось чего-нибудь покрепче, конечно. Но я знала, на что шла. Вообще в последние пять лет, я заметила, стало неприлично задавать вопросы: «А почему у вас ребеночка нет?», «А когда за вторым?», «Не хотите еще и девочку?», «На фига вы столько нарожали?».

Правда, только среди нормальных людей, а бывшие одноклассники – что-то вроде родственников, считают себя вправе интересоваться любыми интимными подробностями.

Хотя встречаться с теми, кто видел меня беременной, было намного хуже.

– А я… – небрежно откинулась, облокотившись о подоконник, – считаю, что Земля и так перенаселена. Восемь миллиардов, куда еще детей рожать?

– В смысле? – Оленька так округлила рот, что белоснежный шарик «рафаэлки» вошел бы туда как шар в лузу.

– Семь с половиной миллиардов, – зачем-то уточнил Морозов. Это, конечно, принципиально.

– Я решила жить для себя, – пояснила я. Пожалуй, про перенаселение – это слишком сложно. Упростим. Я отпила шампанское, собираясь с мыслями и вспоминая все то, в чем меня обвиняли, когда я говорила, что не готова снова рисковать. – Не портить фигуру беременностью, высыпаться по ночам, тратить деньги на курорты, а не на школьную форму.

– По Турциям катаешься? – нахмурил лоб и быстро, угрожающе надвинулся на меня высокий и лысый как колено мужик, которого я даже испугалась в первый момент.

Но через три суматошных удара сердца узнала Славу Першина, нашего школьного поэта. Очень талантливый. Был. Сейчас он выглядел как скинхед: лысый череп вместо есенинских кудрей, куртка-бомбер вместо бархатного пиджака и «говнодавы» с железными носами вместо лаковых туфель. Еще один претендент на приз в конкурсе на самые кардинальные перемены.

– Нравятся их мусульманские… – он шагнул вперед, сжимая кулаки.

– Эй, эй! – Илья перехватил его запястье и встретил порыв напряженным взглядом. – Мы же тут все хорошие друзья, правда?

Как он сам умудрился так сильно измениться? Из неловкого и забитого подростка превратиться в человека, который ловко рулит беседой в компании и сглаживает самые острые моменты.

– Олька, конечно, клуша, но права. Если не мы, то кто перерожает этих! – Протасов снова подал голос из-за стола и снова посреди откушенного бутерброда.

– Вам надо, вы и рожайте! – я демонстративно пожала плечами, стараясь унять испуганно бьющееся после атаки Першина сердце. – И нет, не по Турциям. Я предпочитаю активный отдых. Вулканы в Исландии, хайкинг в Новой Зеландии, изучение японской культуры…

Не думала, что это будет так тяжело. Казалось, что все давно отболело, заросло. Но, похоже, знакомые и друзья меня просто жалели. А тут бьют в самую мякоть, думая, что у меня там щит эгоистки. А у меня там едва наросшая тонкая кожица и неумело выстроенная поверх иллюзия благополучия.

– И ты светлые детские глазки и молочный запах волосиков променяла на эти свои вулканы? Тьфу! – Оленька даже такую милоту умудрилась сказать с презрением. – И не познала главное женское счастье – как под сердцем зажигается теплое солнышко!

Познала. И не только как зажигается. Еще – как гаснет. И как никто вокруг не верит, что беда уже случилась. Говорят, что все беременные мнительные. И только через несколько дней…

– Как растет паразит, питающийся моими соками, хочешь сказать? – я фыркнула. – И это еще здоровый! А если родится больной? Всю жизнь мучиться?

Ой, пережимаю. На меня уже все смотрят с ненавистью, а Илья с изумлением. Но стоит мне вообразить, что я рассказала бы им правду…

– Ой, Умная Эльза! – отмахнулась Оленька. – Надо просто быть хорошей мамой, ждать и любить ребеночка! Все болезни деточек оттого, что матери плохое думали!

– Бог наказывает за грехи родителей! – пробасил Денисов, дернув бородой.

Вот-вот-вот. Лучше бы не стало. Наоборот – хуже. У меня не было бы даже этой защитной бравады, этой наглой улыбки, с которой я сейчас смотрю на них, щуря глаза, чтобы их не так резало от сдерживаемых слез.

– А муж-то у тебя есть? – спросила вдруг Таня Рикита, словно спохватившись, что на меня вывалили еще не весь программный ад. – А то, может, просто не берет никто, вот и выеживаешься?

Илья, который после моих слов о паразите задумчиво вперился в окно, заинтересованно повернулся.

– Нет.

Я коварно улыбнулась, глядя на то, как Рикита с Синаевой переглядываются, вписывая мое имя в толстый фолиант: «Неудачницы нашей школы».

– А что так? – нежно пропела Рикита. – Твои смелые взгляды отталкивают нормальных мужиков?

– Развелась, – я протянула между делом опустевший стаканчик, чтобы Морозов налил еще. – Понимаете, после тридцати лет у женщин начинается такой период… подъема. А у мужчин, наоборот, спада. Один мужчина с таким темпераментом не справляется…

Илья рядом, кажется, чем-то подавился и закашлялся.

Я спрятала невольную улыбку за глотком вина.

– А живешь на что? Платья такие покупаешь? – Рикита смерила меня ревнивым взглядом. Не понимаю, чего она ко мне прицепилась-то? – Мужики твои многочисленные бабло дают? Ты просто называешь красивыми словами старое доброе…

Илья остановил ее одним взглядом.

– Нет. – Вот и еще одна заготовка пошла в работу. – Я художник-ювелир, делаю украшения. Зарабатываю достаточно, чтобы позволить себе хотя бы одно красивое платье в пятнадцать лет.

Я оглянулась на Соболева – только он мог оценить тонкую иронию моей фразы. Но он смотрел на меня все так же задумчиво.

– Ты окончательно разочаровалась в любви? – спросил он негромко. – Не веришь, что можешь встретить человека, который станет для тебя единственным?

А ему это зачем знать?

Так странно: когда ты совсем юная наивная девчонка и веришь в любовь, каждый встречный рассказывает тебе, что любви нет, есть хороший секс и общие интересы. Мужики в своих компаниях смеются над наивными дурочками, которые ждут принца. Те, что поумнее, пользуются их верой, получая себе с помощью букета цветов, парочки подарков и обещания жениться на все готовых любовниц.

Но стоит набить шишки, пару раз собрать осколки разбитого сердца и обзавестись хорошеньким колючим цинизмом – и тут же вокруг образовываются томно вздыхающие принцы, которые где-то между тридцатью и сорока очень хорошо оценили, какую пользу приносит женщина в доме. Но поздно.

– Романтическую любовь придумали средневековые трубадуры, чтобы за песенки лучше платили, – ответила я гораздо громче, чем Илья задал свой вопрос. – Взрослые люди руководствуются более прагматичными соображениями.

– И замуж не пойдешь, если позовет богатый-красивый? – ахнула Оленька. – Врешь ты все!

– Зачем мне замуж? Я там уже была. Женщине брак невыгоден, – продолжала я нести просвещение в массы.

Тут у меня хотя бы не болело.

Ушедшего мужа я отлично понимала и не винила. Особенно когда узнала, что там, на стороне, у него несколько месяцев как родилась дочь. Портить жизнь какому-нибудь богатому-красивому я точно не собиралась. Он ведь захочет общего ребенка, даже если у него уже баскетбольная команда наследников.