Про бардак я, разумеется, кокетничала. Буквально накануне я вылизала всю квартиру, и порядок нарушали только валяющиеся на кухонном столе фото из школьного альбома.

Илья взял нашу общую фотографию одиннадцатого «А» и стал разглядывать так внимательно, словно у него своей такой нет.

Перевернул и хмыкнул:

– Ты тоже не подписала, кто есть кто.

– Вечером подпишу, пока помню. – Я взяла табуретку и утащила ее в прихожую. С этой стороны антресолей торчала только елка и коробка с новогодними игрушками, а вот с другой как раз должны были быть свернутые листы ватмана с нашей выпускной стенгазетой.

Если выжили за столько лет. Моль ведь не ест картон?

– Хочешь, помогу с теми, кого сегодня не было? Я несколько лет назад заморочился и всех нашел.

– Да забей. Зачем? Имеет смысл помнить только тех, кто рядом… – пробормотала я, не задумываясь о своих словах.

А вот у Ильи стал очень задумчивый вид.

Ага, вон вижу пожелтевший уголок ватмана!

Я скинула туфли, запрыгнула на табуретку и потащила его на себя. С антресолей тут же попыталось упасть все остальное, но я была упорнее. Там еще были две картонные фигуры в полный рост – Анджелина Джоли и Брэд Питт, с которыми мы на выпускном по очереди фотографировались в обнимку. Их тоже доставать? Хотя бы для того, чтобы выкинуть, например.

– Лови! – крикнула я Илье, сдергивая все сразу. Он подхватил и то, и другое, сложил их в коридоре и остался стоять рядом. Очень удачно, потому что я стала захлопывать дверцы и покачнулась.

Он мгновенно оказался рядом, подхватывая меня за талию.

Я бы удержалась. Точно удержалась бы. Что я, за свои тридцать с лишним пьяная не лазила никуда, что ли? Даже на каблуках.

Но расслабиться было так приятно. Позволить себе упасть в его руки.

Соболев осторожно снял меня с табуретки, но отпускать не стал, наоборот, прижал к себе сильнее.

Он был так близко. Рядом. Здесь, в моем доме. Это казалось нереальным – словно две параллельные прямые из учебника геометрии вдруг наплевали на все законы Евклидова пространства, дернулись друг к другу…

И – пересеклись.

Его губы были близко-близко, так что я чувствовала горячее дыхание.

Это был тот самый головокружительный момент, когда совершенно точно знаешь, что будет дальше.

Обычно его проскакиваешь на всех парах, торопясь туда, где ждет что-то яркое и сладкое. Но сейчас он длился и длился, дрожал на кончиках ресниц, в остановившемся вдохе.

Пока я сама не сделала крошечное движение навстречу, ломая сахарную корочку застывшего мгновения.

Я пропустила весь целовальный период в школе. Те годы, когда еще никто и не мыслит о постели, когда бешено бьется сердце, оттого что просто держишься за руки, когда поцелуи – главная часть свидания. Самодостаточная и сладкая.

Когда можно целоваться часами до опухших губ, до головокружения, до растворения друг в друге.

Вот это самое волнующее время с двенадцати до шестнадцати – я была одна. Ни единого свидания, никаких поцелуев, записочек, долгих разговоров по ночам.

Мой первый поцелуй был с Игорем – и он сразу хотел идти дальше. Потом, через пару лет, когда в институте я превратилась из куколки в бабочку и начала кружить головы поклонникам, поцелуи уже были просто частью прелюдии.

Кое-что никогда уже не вернуть.

Или?..

С мужем все поцелуи давно были дежурно-регламентированными: чмок при встрече и прощании, два глубоких перед сексом, один нежный – после.

С двумя мужчинами после него поцелуй был просто уровнем в игре, который необходимо пройти, чтобы добыть главное сокровище. Даже для меня, не говоря уж о них.

Это детская забава – поцелуи.

Мне уже не пятнадцать.

Давно…

Не…

Пятнадцать…

Если…

Только…

Рядом…

Не…

Тот…

Кто…

Мои пальцы запутались в его пшеничных волосах. Я встала на цыпочки, чтобы дотянуться до губ, подняла лицо как к солнцу, и закрытые глаза почувствовали свет и тепло, исходящие от него.

Я больше не видела этого рослого ловкого мужчину с уверенным взглядом и четкими движениями – я закинула руки на шею нескладному мальчику с тонкими чертами лица.

И сама больше не была усталой и циничной женщиной – мое сердце трепыхалось в груди как в пятнадцать, я умирала от волнения и счастья, когда этот изломанный, резкий, слишком умный мальчишка касался моих губ с трепетом и нежностью, которых я никогда прежде не знала.

Целовался ли он сам в том возрасте?

Может быть, как и мне, ему было не с кем?

Может быть, как и я, он пропустил эту часть.

И сейчас мы вернулись обратно и повторяли непройденный материал вместе. Целуясь как в первый раз в жизни.

Мы отрывались друг от друга совсем ненадолго. Просто для того, чтобы посмотреть безумными глазами, выдохнуть, попытаться вернуть реальность на место, не справиться – и снова нырнуть в сумасшедшую весну полжизни назад.

Но мы были взрослыми людьми, и привычки брали свое. Тела наши – горящая кожа, дрожащие пальцы, свернувшееся внутри звенящее напряжение – требовали свое. Мы держали их под контролем, но каждое касание отдавалось дрожью.

Я вела пальцами по его упрямым губам, тонкому прямому носу, острым скулам, твердой линии челюсти, замечая раздвоившимся сознанием, как поверх тонких черт нездешней красоты кто-то за прошедшие годы нарисовал сильный характер и горькие приметы потерь.

Он изменился, и это было правильно, потому что только нынешний мужчина мог привести упрямого подростка в себе сюда. А я… наоборот. Выпустила из сердца ту нежную девочку, чтобы ее влюбленными глазами смотреть в его глаза. Вспоминать, как когда-то болели от желания прикоснуться кончики пальцев – и касаться сейчас, наполняя водой тот иссохший колодец. Как захватывало дух, когда я только воображала то, что сейчас происходит наяву. Как плакала, сжимаясь от мучительной боли несбыточного.

Восторг от воплощенной в реальность мечты сменялся тягой попробовать ее на вкус по-настоящему.

Его пальцы вели по ключицам, стаскивали платье с груди. Мои губы оставляли огненные следы в тех местах на шее, где бешеный пульс вырывался на поверхность как родник из-под камней. И продолжали цепочку поцелуев ниже, еще ниже, до напряженных мышц внизу живота, каждое прикосновение к которым заставляло его вздрагивать, а напряженную твердость под тканью джинсов – пульсировать в предвкушении.

Я выпрямилась, но задела пальцами ширинку, и Илья рвано выдохнул мне в шею. Его руки гладили мою грудь, предательски обнаженную упавшим с плеча платьем, и была моя очередь выдыхать.

– Ты такая мягкая… – сказал он, останавливаясь, чтобы сделать передышку. Мне тоже были нужны эти паузы, когда мы просто замирали на половине жеста, чтобы привыкнуть к своей новой реальности. – Такая нежная на ощупь. А казалось – будешь колючей.

Я тихо засмеялась, уткнувшись в его грудь. Рубашка под пальцами распахнулась сама собой.

– Признайся, все, что ты говорила, это для того, чтобы потроллить народ? Ты вовсе не такая прожженная?

Я судорожно выдохнула, закрывая его губы своими пальцами. Он поцеловал их так нежно, что по коже разбежались мурашки. Не надо слов. Мы просто закрываем гештальты. Просто восстанавливаем справедливость и исправляем ошибки.

Его кожа пахнет как цветущие яблони в саду за школой. Его губы на вкус как пронзительно-кислый барбарис, который растет у забора. Мы словно потерялись в долгом летнем вечере, в теплых сумерках, когда голоса разносятся далеко-далеко и догорает золотой закат.

Пусть так и останется.

Это не было быстрой яркой страстью, когда не успеваешь даже до конца снять одежду, жадной, голодной, короткой.

Это не было неумелой робостью, когда движешься наугад и дрожишь как безумная только от этой неловкости.

Не было жаркой жаждой, пережигающей нервы, испепеляющей, после которой остаются синяки, засосы и невидимые огненные печати в сердце.