Нос слегка вздёрнут. Глаза глубоко посажены с нездоровыми тенями вокруг.

– Прошу прощения, Ваше Высочество. Я везу важные государственные бумаги, – попытался оправдаться бригадир.

– Какие же? – допытывался офицер. – Неужели до того важные, что вы решили загнать лошадей? Я наблюдал вашу скачку. Так и расшибиться недолго. Наверняка везёте отчёты из Ровно: сколько пороху в погребах, сколько ядер, сколько выбыло рядового состава из-за болезней, сколько рекрутов поступило… и прочую ерунду.

– Вы правы, Ваше Высочество, – вынужден был согласиться Панин.

– А не посадить ли мне вас эдак суток на трое на гауптвахту, да в вахтпараде погонять в строю с гренадёрами? Любите вахтпарады? Прусский шаг знаете?

– Смилуйтесь, Ваше Высочество, – взмолился бригадир Панин. – У вас на гауптвахте трое суток, да потом в Петербурге за опоздание неделю ареста дадут…

– Да бросьте вы, – раздражённо махнул маленькой ручкой, затянутой в белоснежную перчатку, офицер. – В Петербурге вас никто не хватится. В генеральном штабе – полный бардак. Среди офицеров – повальное пьянство. Гвардия распустилась…. Офицеры все по балам да по театрам торчат. Забыли, где плац находится. А это кто с вами? – ткнул он небрежно тростью в мою сторону. – На слугу не похож: со шпагой. Шляхтич? А почему такой чумазый?

– Простите его, Ваше Высочество, – вступился за меня Панин. – Он неделю с Новгородской губернии добирается, на почтовых.

– И что с того? – грозно возразил офицер. – Дворянин в любых обстоятельствах должен выглядеть опрятно. Представьтесь! – потребовал.

– Добров, Семён Иванович, – отчеканил я, как можно твёрже, хотя ещё не понял: кто этот маленький тщедушный офицер. Но коль бригадир перед ним робеет, значит – чин высокий. – Следую к месту службы в Семёновский гвардейский полк.

– К месту службы? – с сомнением произнёс маленький офицер. Достал из кармана белый, как майское облачко, платок и громко высморкался. – Не рановато ли? Сколько вам?

– Четырнадцать, скоро будет – пятнадцать.

– В Семёновский, говорите? Небось, с пелёнок приписан, служивый? – с презрением сказал он. – Ох, не люблю я этих офицеров-младенцев. – И обратился к своему окружению: – Приезжает такой вот офицер впервые в полк уже майором, а сам не знает, как ружье надо держать, как пистолет зарядить, как шаг чеканить, в званиях не разбирается…

Все смотрели на меня осуждающе, будто я преступник.

– Ваше Высочество, – вновь вмешался Панин. – Перед вами сын капитана Доброва. Помните его? Под Керникоской он в самый ответственный момент сражения повёл в штыки Семёновский полк. Тогда мы смяли шведов.

Маленький офицер смешно дёрнул головой. Уже по-другому взглянул на меня, более внимательно. Глаза у него были какие-то детские, наивные, совсем не шли к его грозному лицу.

– Ещё бы! – воскликнул он. – Такого не забыть. Так вы его сын?

– Старший, – ответил я – И отец вас отпустил?

– Он скончался недавно.

– Соболезную, – смутился офицер, подумал. – Что ж. Прошу прощения, за столь жёсткий приём. Но все же – вы дворянин, и должны выглядеть соответственно. Запомните! – У него есть рекомендательное письмо, – вставил Панин.

– Рекомендательное, – хмыкнул офицер. – И кому рекомендуетесь? К Римскому-Корсакову, небось? Так он и читать его не будет.

– К Аракчееву, – поправил я.

– К кому? – Маленький офицер удивлённо заморгал короткими белёсыми ресничками. – К Алексею Андреевичу?

– Сосед он наш, – объяснил я. – Отец мой с его отцом дружны были…

В это время на пригорок, шагах в пятидесяти от нас, артиллеристы в красных мундирах выкатывали на позиции пушки, готовясь к стрельбе. Маленький офицер, а за ним и весь его штаб переключили внимание на батарею. В поле стояли мишени из пустых бочек, поставленных пирамидками друг на друга.

А вот и Аракчеев, – указал маленький офицер на бомбардира, командовавшего батареей. – Вот, настоящий бог сражений. Нет, вы поглядите, господа, как он вымуштровал солдат: ни одного лишнего движения, каждый на своём месте. Действуют быстро, слаженно – сразу видна хорошая выучка.

Одно из орудий дёрнулось, откатилось назад, изрыгая облако серого дыма. До нас с опозданием долетел грохот выстрела, и одна из мишеней разлетелась в щепки.

– О! Что я вам говорил! – Радостно воскликнул маленький офицер. – С первого же выстрела – и в точку.

Второе орудие бахнуло, и вторая мишень разлетелась. Потом третье и четвёртое. Последний выстрел был не столь удачным, но все равно, самая верхняя бочка превратилась в облако щепок.

– Пойдёмте, господа! – приказал маленький офицер и широкими шагами направился к батарее. Все последовали за ним.

– Объясните мне, кто это? – шёпотом попросил я у Панина.

– Вы сдурели! – сердито сдвинул брови бригадир. – Это же сам наследник, Великий князь, Павел Петрович. А вон те двое юношей – его сыновья: Александр Павлович и Константин Павлович. Вы, Семён, смотрите, не сболтните лишнего, а лучше – вовсе молчите, – пригрозил мне Панин.

Пушкари остужали орудия, чистили стволы банниками. Стоял острый запах уксуса.

– Смирно! – скомандовал высокий нескладный офицер в форме полковника с грубыми чертами лица, и артиллеристы тут же бросили свои занятия, выстроились возле орудий. Полковник сделал чёткий строевой шаг в сторону приближавшегося наследника Павла Петровича и громко отрапортовал:

– Стрельбы проведены успешно. Все мишени поражены.

– Видел, видел! Молодцы! – похвалил пушкарей наследник. – Надо же, все четыре сбил! Я горжусь вами, Алексей Андреевич. А что о пушках скажете? Голландцы не подкачали? Хорошие прислали?

Полковник набычился, и неопределённо ответил:

– Воевать с ними можно.

– Та-ак! – грозно протянул наследник. – Давайте-ка, Алексей Андреевич, говорить откровенно: орудиями вы недовольны.

– Недоволен, – честно ответил полковник.

– На этот раз что?

– Расчёты надо произвести. Не так что-то. Или ядра тяжёлые, или стволы короткие.

– Объясните, – требовал Павел Петрович.

– При фунтовом заряде пороха ядро летит не больше пятисот шагов. Если полуторафутовым заряжать, так часть пороха из ствола выносит, искрит, как фейерверк.

– Вот оно, что? – задумался Великий князь.

– Расчёты надо произвести, – повторил полковник и несмело добавил: – Единорог шуваловский, он, все же, лучше.

Павел Петрович недовольно вздёрнул подбородок.

– Где же я вам возьму единороги? Нет у меня денег на единорогов. Хорошо, хоть эти, – кивнул он на пушку, – посол Голландии подарил. Сделайте расчёты и принесите мне к завтрашнему утру.

Рядом развернулась вторая батарея, и пушкари принялась палить по мишеням. Но на этот раз ядра не долетали, зарывались в дёрн, разбрасывая комья земли. Лишь последним выстрелом удалось сбить бочки.

– Это что за безобразие? – гневно закричал наследник, размахивая тростью, и бросился к командиру батареи. – Что за стрельба? Вы что, впервые пушку увидели?

– Никак нет! – испуганно отвечал здоровенный мордастый капитан, вытянувшись в струнку.

– А почему ядра у вас не долетают?

– Порох сырой.

– Что? – гневу наследника не было предела. Он кинулся к зарядным ящикам, вынул один из зарядов, разодрал холстину и, стянув зубами белоснежную перчатку, сунул руку в порох. Выплюнул со злостью перчатку и заорал: – Аракчеев, откуда сырой порох? Кто принимал? Я вас за это в солдаты разжалую!

– Позвольте объяснить, – спокойно попросил Аракчеев. Лицо его не выражало ни капельки страха.

– Ну! Жду! – требовал наследник, нервно сжимая в руке горсть сырого пороха.

Порох я приказал намочить. Он изготовлен по моему рецепту.

– С водой, что ли? Зачем?

– Не с водой. Дело в том, что в походе всякое случается. Бывало и такое, что артиллерийские заряды промокали под дождём или при неудачной переправе через водные преграды; при этом армия лишалась огневой поддержке. Я же пытаюсь приготовить порох, который бы и сырым возможно было употребить при стрельбе.