Одновременно с этим рядовые бойцы белого сопротивления шокируют страну несколькими акциями прямого действия.

Визитной карточкой таких акций становятся отрезанные человеческие уши.

Откуда взялась мода резать уши, не помнят сегодня и сами бритоголовые. По крайней мере, в середине 1990-х она уже существовала. По каналу НТВ несколько раз был показан нашумевший репортаж о группе «Легион-Вервольф». Лидер легионеров хранил у себя на полке банку с такими ушами и хвастался трофеями телевизионщикам.

Члены «Вервольфа» получили от трех до семи лет тюрьмы. Нары вообще привычное место для многих скинхедов. В интервью корреспонденту газеты «Версия» один из петербургских активистов рассказывал:

— Вот у нас сейчас в «Крестах» находится парень по кличке Чибис. Ему двадцать четыре года, из них семь лет он провел за решеткой. Это произошло потому, что те поступки, за которые нужно объявлять благодарность, сейчас считаются уголовно-наказуемыми.

Но, с другой стороны, его там уважают. Он ходит по изолятору в нашей футболке, ведет работу по поиску новых членов. Вообще у нас отсидело около десятка человек — в основном за грабеж и разбой. Все они в тюрьме чего-то приобрели. Кто-то связи, кто-то жизненный опыт…

Самой громкой из подобных акций оказалась история с ухом азербайджанца, отрезанным в петербургском метро. Арестованного по этому делу молодого человека звали Артем Талакин.

Сперва я долго выяснял номер его телефона. Потом долго уговаривал встретиться. Соглашаясь на интервью, Талакин, правда, сказал, что времени у него немного. Вечером ему предстояло на другой конец города отвозить детскую ванночку.

Мы встретились в окраинном рок-н-рольном клубике. Он был невысок, носил черную бейсбольную кепку и куртку-military. Короткая стрижка, острые черты лица, изящные кисти рук.

Я купил Талакину пиво.

— Поговорим об отрезанном ухе?

— Категорически нет. Для меня это дело прошлое. Имеет человек право развиваться?

— Хорошо. Давайте о развитии. О вас писали как об одном из лидеров бритоголовского движения. С чего все началось?

— А это у всех одинаково. В конце 1980-х никому не хотелось превращаться в гопников. Бить окна и морды в собственном дворе. Хотелось идеи. Я свою идею нашел тогда в гитлеризме. У Гостиного Двора купил «Майн Кампф». Стоила книжка тогда недорого. Забрился, носил тяжелые ботинки…

— Слушали музыку в стиле «Oi!»…

— И это тоже. Хотя скин-команды, которые поют на русском… особенно московские… меня от них трясет.

— Часто дрались?

— Постоянно. Каждый день. Кто-то специально ездил искать подвигов к общагам и на рынки. Ко мне люди в основном обращались. Люди знали, что есть на свете такие хорошие парни… Спроси любого на улице: «Ты любишь кавказцев?» Тебе скажут: «Однозначно нет!» Ну что тут поделаешь? Инородцы действительно так себя ведут, что их не любят. И куда людям идти? Участковый не поможет. Милиция приедет, возьмет денег и уедет. А мы — идейные. Слава роду, смерть уроду!.. Кто-то должен был этим заниматься?

— Ваша помощь оказывалась действенна?

— Очень. Просто очень.

— А где та граница, которую вы не стали бы переходить? Могли вы избить беременную женщину? Негритянского ребенка?

— По-разному… Могли конечно… Только не надо писать о Белом движении как об отморозках, ладно? Бритоголовые — это как иммунная система. Где гниет, там появляются скины. Общество само виновато…

— Что же такое сгнило в обществе,

что пришлось резать уши азербайджанцам?

— Это тоже было кому-то нужно. Это была чья-то политическая игра. Кто-то на день рождения Гитлера разрешил концерт. Кто-то кинул идею, что молодежь со всего города должна ехать в тот клуб. Кто-то устроил так, что в поезд, где ехало сто пьяных скинов, зашел этот… потерпевший. И случайно здесь же ехал человек с Литейного, 41… Вот те пожалуйста!

— А что вы сделали с отрезанным ухом? Забрали с собой?

— Ага! Зажарили и съели! Что можно сделать с ухом? Выкинули на хрен обратно. Ухо ему потом пришили. Потерпевший даже на суд не приехал. Следователь говорил, что у него все и так хорошо… Если бы ухо не пришили, то и статья была бы другая. А так нам предъявили «хулиганство». Мы выходим из вагона, а нас уже ждут. Скоро я уехал в следственный изолятор на улицу Лебедева.

— Сколько в общей сложности вы просидели?

— Почти год. В двенадцатиместной камере, где сидело почти пятьдесят человек. Атмосфера гнилая. Все на нервах. Естественно, агрессия…

— Как я понимаю, рядом с вами сидело множество земляков потерпевшего…

— Кавказцев было много, да. Менты пугали, что посадят именно к братанам-друганам этого оглы. Но ничего, обошлось. Если ты человек нормальный, то к тебе и отношение нормальное. Блатные, конечно, задавали вопросы по поводу свастики. В тюрьме свастика означает отрицалово по всем понятиям. Это пошло еще со времен, когда сидели всякие власовцы и красновцы. Свастика — это значит, что ты не с ментовскиiм миром и не с воровским. У нас свои понятия. Мы сидим спокойно, это наши проблемы.

— За татуировки отвечать приходилось?

— Конечно. Я первую сделал еще в пятнадцать лет, у приятелей. Теперь ту старую ерунду по нынешним понятиям переделываю: забиваю татуировками рун и славянскими узорами. Кстати, на следующей Тату-Конвенции1 буду участвовать в показе черно-белых орнаментов.

— Для молодых мужчин годами сидеть без женщин… тяжкое испытание…

— Так там же были… как называются?.. девочки. Кто-то пользовался ихними услугами. Отгораживаются ширмочками — и вперед! Честно говоря, мне это не кажется решением проблемы.

— А ваша собственная девушка дождалась вас из тюрьмы?

— Тогда у меня не было девушки. С будущей женой я познакомился позже. История — как в кино. В журналах как раз стали печатать письма девчонок: «Хочу познакомиться с рэпером, с хуепером… лишь бы не скинхед». И я решил написать письмо: чем плохи бритоголовые? Парни спортом занимаются, наркотики не употребляют, нормальные ребята… Не знаю, как получилось, но мое письмо перепутали. То есть моей будущей жене попало письмо, которое я писал совершенно другой девушке. Она с подружками его прочитала и решила вернуть лично в руки. Мы тогда жили целой компанией. Просыпаемся как-то — стоят три девчонки…