Под конец банкета решено было, что петь Нинон будет, и даже неважно, в чем и что. Главное – как!

Позвонить Слонову хотелось немедленно. Спеть, поразить и застолбить место в «раю»! Но, к счастью, телефон его был недоступен. Случись теперь разговор под хмельком, неизвестно как бы сложилась певческая карьера Нинон Шербет. А пока у нее был шанс прославиться, пусть и попав в избранные через тайную дверку.

Дозвонилась Айседора на следующий день. Номер был секретным. Только для своих, а пароль «Влад Лошанский» гарантированно пропускал Нинон на первый уровень. Но лично присутствовать все равно придется, таковы правила игры. «Конечно, конечно… Придем и споем… Все, как полагается». Неудержимая радость звучала внутри высоким регистром. Дора, не мешкая, сообщила Нинон и день, и час Икс.

В назначенное время обе были на месте.

У крытого манежа – полицейское оцепление. Пестрая очередь, в самом начале – плотная как ртуть, в хвосте – почти рассеивается, скрываясь за поворотом. Раздувая паруса рекламных простыней, ветер воет грозным крещендо. Меченые логотипом конкурса флаги шумно бьют белыми крыльями. Вдоль ограждения шныряют странные личности, предлагая проспавшим рывок вперед на сто, а то и на триста позиций. У них тут бизнес. Неизменный денежный интерес.

Айседора набирает Слонова, и через несколько минут к ним в условленное место – под третий флаг – из толпы выныривает длинный парень в дредах. Ловко удерживая плечом телефон возле уха, он продолжает говорить. В руках бейдж на шнурке. Он пытается накинуть его на Дору, но та машет рукой – не я! Парню безразлично. Он вешает карточку с надписью «Проснись и Пой. Администрация» на шею Нинон и тянет ее за собой. Через минуту их проглатывает толпа.

Все, что остается Доре, – ждать. Кафе поблизости спасает от неминуемой простуды. Тепло, уютно, пахнет ванилью. Улыбчивая официантка. Чай с чабрецом обжигает. А те, за окном, похоже, совсем не берегут своих глоток. Да и зачем их беречь, если ты юрист, хирург, банковский клерк или чокнутый певун с Ютуба? Очереди, очереди…

Никто не придет и ничего не даст просто так. Желающих много, и побеждает не тот, кто тихо мечтает, а тот, кто действует.

Глава пятая

Казалось, тщедушный Слонов, получил свою фамилию в насмешку. Возможно, его далекий предок и походил на титана саванны, но постепенно родня выродилась в почти что пигмеев. Генеральный продюсер был мал ростом, словно его еще в детстве прибило деревянным ростомером: блестящий череп сверху изрядно приплюснут, зато затылок костист и могуч. Лицо гладко выбритое, без наждака модной щетины. Губы притягивали женственной красотой – четкой волной верхней и детской припухлостью нижней. Рот, созданный для поцелуев, – девичья мечта.

Слонов сидел в центре. За небольшим столом, справа и слева, пристроились еще двое из отборочной команды: немолодая женщина с усталым взглядом, который прятала за дымчатыми каплями очков, и слащавый вылизанный тип с «помпадуром» на голове.

Проводник в дредах позвал Нину в комнату, а сам по-кошачьи подкрался к Слонову со спины и что-то шепнул на ухо. Тот коротко кивнул и сделал жест, приглашающий претендентку на середину воображаемой сцены.

Она вышла.

– Нинон Шербет.

Слащавый откинулся в кресле, скрестив руки на животе. С нескрываемым интересом уставился на центнер, затянутый снизу в джинсы, а сверху упакованный в коротковатую толстовку с капюшоном.

– Вам сколько лет? – уточнил, скривив краешек рта.

– Тридцать семь. Мало? – ответила дерзко. Откинула упавшие на лицо пряди. Взглянула на головастого босса, как обожгла. Решила, что петь будет для него, а остальных будто и нет.

– Прошу вас, – мягко картавя, предложил Слонов, сразу расположив к себе строптивую конкурсантку. – Что будете исполнять? – добавил, разглядывая ее с интересом – цепкий взгляд из-под густых бровей.

Обычно резкая, не знавшая смущения Нинка потупилась. Одернула толстовку. Да уж что ей прикроешь…

Опустила голову. Густые пряди снова занавесили глаза. Пальцы в замок, руки опущены. Нет. Не волновалась. Просто не знала, куда их деть. Размахивать сейчас не к месту. Не та песня…

«Ой, да не вечер, да не вечер…»

Начала робко, словно двигаясь на ощупь. Так где-то в глубине земли зарождается родник, несет воды по глухим подземным коридорам и вдруг вырывается к свету. Звонкий, чистый. Льется, не уставая, превращаясь в реку. Широкую, неудержимую, мощную… Пела легко, раскатисто: «Ой, пропадет, он говорит, твоя буйна голова…»

И вдруг голос стал тихим, невыносимо щемящим, нежным вроде мать над колыбелью баюкает дитя – любимое, желанное…

Слонов прикрыл рукой намокшие ресницы. Ему было неловко за внезапную сентиментальность. Сколько прошло мимо его ушей претендентов всех мастей и голосов… Да как же так! Он резко поднялся и вышел из комнаты.

Растерянная Нинка смотрела в проем распахнутой двери. Она ждала вердикта.

Оставшиеся двое переглянулись, коротко пошептались.

– Можете идти. Мы вам позвоним, – женщина приподняла очки, возможно, желая лучше рассмотреть обладательницу слезных чар.

Нинка простилась и вышла. Вернее выбежала, яростно проталкиваясь сквозь толпу. Она уже жалела, что поддалась на уговоры и приперлась в этот балаган тщеславия и зависти.

Дора доедала второе пирожное, когда в кафе появилась Нинон. Намокшая – как всегда забыла зонт! – потерянная…

– Выпью, замерзла, – чашка с чаем зажата в руках, бледные пальцы не ощущают жара.

– Пей, конечно, я сейчас еще закажу. Как? Как прошло? Что Слонов сказал?

Нинка немного успокоилась, согрелась. Опустила чашку.

– Я спела. Но никто ничего не сказал. А Слонов твой вообще ушел…

– Ушел? – недоверчиво переспросила.

– А что ты пела?

– Да не стала я Ваенгу… Я русскую спела – «Ой, да не вечер»…

– И что?

– Сказали, перезвонят.

– Странно… Мы ж вне конкурса шли… Может мне набрать Слонову? Пусть скажут, что там по тебе решили. Берут или что… – Дора наливает из чайника в чашку и заботливо подвигает к Нинке пирожное. – Поешь сладенького, полегчает.

Нарядное пирожное – в розовой мастике, с клубничной шапкой, приторное и вредное – пропадает в считанные секунды. Нинка запивает его чаем, и взгляд ее светлеет.

– Хорошо, что ту хламиду не купили. Хотя денег жалко… Я, пожалуй, попою в «Шахерезаде». Мне Тариэл обещал три за вечер и чаевые, – она скребет пустое блюдце. На ложке остается розоватый след мастики.

– Какая «Шахерезада»! Ты в уме, нет?! – возмущенно и даже зло протестует Дора. В руках ее телефон. – Я звоню Слонову!

– Звони, – безразлично машет головой.

Очередь за окном не становится меньше. Кажется, что она приросла хвостом еще на сотню метров. Тонким, безнадежным…

Дора тараторит в трубку. Губы резво шевелятся, но Нинка не может разобрать слов. Уши ее прикрыты ладонями, локти на столе, а взгляд через голову – за стекло. В темную очередь.

«Слонов, Слонов! – спустя несколько секунд энергично шепчет Дора, делая ужасные гримасы. – Тебя хочет! Поговори!»

Она берет трубку молча слушает. На лице ни единого знака, чтобы определить настроение. Наконец Нинка бросает краткое «да» и возвращает телефон.

– Что? Что сказал?

– Сказал, что поражен… Что пела я не связками. Душой пела… И вообще – меня берут… – шепчет, пугаясь собственных слов, и закрывает лицо руками. Под ладонями непонятно, смеется она или плачет от радости.

– Аааа! – приподнявшись, Дора тянется через стол, отнимает руки. Нинка корчит ей забавную рожицу и обе хохочут. Ах, какая теперь жизнь начнется! Какая жизнь! Нужно срочно покупать платье! То, пепельное…

В магазин отправились немедленно. Стеллажи и полки обшарили с тщательностью опергруппы, выехавшей на место преступления, но, увы, тщетно. Подруги заглянули и в детский, и в мужской отделы. Проверили корзины для белья, обследовали эмалированные ведра, рюкзаки – пусто.

Уставшая, отчаявшаяся отыскать свой концертный наряд Нинон плюхнулась на банкетку возле полок с обовью, стянула с ноги кроссовок и попыталась сунуть отекшую ногу в сплетенную из тонких замшевых ремешков босоножку. Надела другую, потопталась возле напольного зеркала.