Они в ответ улыбаются. Все, за исключением Герцогини.

– Саманта, – она кладет руку на мое колено, слегка впиваясь ногтями в кожу. – Непристойные посиделки не поощряют ложь. Наше собрание – это вечер Абсолютной Истины.

Я опускаю взгляд на ее покрытые белым кружевом колени, на которых лежит футлярчик, обитый кроличьим мехом. Из него выглядывает стеклянная дощечка. Кажется, на ней что-то выгравировано. Я чувствую, как у меня внутри холодной змейкой сворачивается страх.

– Мне нравится коктейль, – говорю я. – Правда. Я…

Они взрываются смехом. Мне хочется выкрикнуть: «Да что, мать вашу, я смешного сказала?» Но этого я не говорю. А просто смеюсь вместе с ними. Ха. Ха-ха. Ха-ха-ха.

– Ох, Саманта, мы так рады, что ты сегодня с нами! – говорит Герцогиня.

– Я тоже, – говорю я.

Тепло, вызванное загадочным коктейлем, добирается до кончиков пальцев ног. Такое чувство, что по всему телу раскрываются маленькие нежные цветочки. Вроде тех, что цветут на полке ее искусственного камина. Или ирисов, стоящих на журнальном столике. Или тюльпанов, рисунки которых украшают эти невероятно высокие пастельные стены. А где-то над нами парит потолок, источающий загадочный, сияющий, золотисто-розовый свет.

Я открываю рот, и у меня вырываются извинения. Надеюсь, я не заставила их ждать? Нет? Я…

– Не переживай, Саманта. Честно говоря, мы только начали!

Я замечаю застенчивую стопочку книг на аккуратно подсвеченном лампочками журнальном столике: Байрон и Китс. Немного де Сада. «Эротизм» Барта. «Грозовой перевал». «Метаморфозы» Овидия. И – сюрприз, сюрприз – книга Льва. Его печально известный, жуткий и развратный роман, лихорадочный поток сознания о шотландце-социопате, который убивает женщин, вкладывая в каждое убийство глубокий философский смысл. Лежит поверх антологии русских сказок. Я краснею при виде его имени на обложке, да еще и такой. Герцогиня, перехватив мой взгляд, аккуратно снимает книгу со стопки и незаметно прячет под подушку.

Интересно, как много им известно о том, что произошло между мной и Львом в том году? Все только шепчутся да строят предположения. Наверное, они думают, что мы с ним переспали. Может, поэтому и сторонились меня все это время. А может, это мы с ним сблизились потому, что они меня сторонились. Я не знаю. Прошлой осенью он вел Мастерскую, и они вечно искоса переглядывались, когда он хвалил мои работы. Потому что видели, как мы вместе выходили из аудиторий, частенько проходили мимо, когда мы с ним разговаривали в коридорах, наблюдали за тем, как мы обмениваемся книгами и виниловыми пластинками. Натыкались на нас в кофейнях, или ирландском пабе по соседству, куда мы заглядывали выпить по стаканчику после занятий. В конце концов, почему бы и нет? Видели, как он подходил ко мне на кафедре поговорить, видели, что мы рядом садились на чтениях. И наверняка заметили, как с началом зимнего семестра все это резко прекратилось. Он больше не садился рядом со мной на чтениях, не заговаривал со мной на вечеринках и не приглашал куда-то за пределами кампуса. Ну и конечно, той весной они видели меня, пьяную, на пассажирском сиденье его «субару» после вечеринки по случаю окончания семестра.

Могу себе представить, какие дикие фантазии возникали у них в голове. Наверное, он ее связывает, прямо как герои в его извращенных рассказах, а ей нравится, потому что она тоже извращенка, только послушайте, что она пишет. Мне хочется защитить себя от всех этих невысказанных обвинений, от этой микроагрессивной улыбки, с которой Герцогиня ровняет и без того вполне ровную стопочку книг.

Вы думаете, что все знаете, хочется выпалить мне. Так вот, вам только кажется, ни черта вы не знаете!

Но, если начистоту, что они могут знать? Разве в этой истории было что-то пикантное? Иногда, когда я вспоминаю ее сама, или говорю об этом с Авой, в ней чувствуется что-то такое. Особенное. А иной раз вся история разваливается на ходу, убегает сквозь пальцы, как вода. Вот если я вспомню все подробности. И изложу все в правильном порядке. Сделаю паузы в нужных местах, в других сменю тему…

Герцогиня все еще с улыбкой наблюдает за мной, наводя порядок на столе – поправляет пакетик на зиплоке с короткими коричневыми карандашами, мисочку с высушенными лепестками. Фаллоимитаторов нигде не видно.

– Саманта, – мягко произносит она. – Ты прежде никогда не бывала на Непристойных посиделках?

Нет, конечно, вы же никогда меня не приглашали, хочется ответить мне. Но вместо этого я опускаю взгляд на улыбчивого розового пони. Он стоит в центре журнального столика, точно жертвенный агнец.

– Эм-м… Нет, не думаю. А что, надо было принести что-нибудь с собой, или?.. Какие правила?

– Да не заморачивайся, – Кексик отмахивается от моего вопроса, как от мухи. – Просто смотри, как делаем мы, и втянешься. Для нас это вечера вдохновения. Как для художниц, понимаешь?

– Возможность растормошить в себе креативность, – вставляет Жуткая Кукла. – Открыть сердца и раздвинуть границы.

– И не только, – добавляет Виньетка.

– Зайка, – укоризненно говорит Герцогиня. – В любом случае, Саманта, ты и сама все поймешь. Кэролайн как раз собиралась начать, правда, Зайка?

Кексик серьезно кивает и ставит свой коктейль на стол.

– Кира, свет, пожалуйста, – говорит она Жуткой Кук ле, которая тут же послушно вскакивает со своего места и гасит лампы.

Нас окутывает полумрак. Единственным источником света в комнате остаются лишь маленькие декоративные свечки на столе и сияние их волос. Кексик поднимается с пола. Покашливает. И тянется к пакетику на зиплоке, где, теперь я это поняла, лежат не карандаши, а палочки корицы. Она достает одну и держит перед собой, как свечку. С силой втягивает носом ее аромат, крепко зажмурив глаза.

И начинает читать:

– Если бы я чистила корицу, – молвит она дрожащим голосом. – Я делала бы это в твоей постели…

Это поэма Ондатже «Собиратель корицы». Продолжая говорить, она начинает счищать с палочки корицы слои – долгими и нежными движениями. Землистая ароматная пыль сыпется на стол. Я украдкой оглядываюсь. Все внимают ей и торжественно кивают. Герцогиня слушает ее, закрыв глаза. Жуткая Кукла рассеяно поглаживает и пропускает между пальцев пушистый хвост розового пони. Виньетка смотрит прямо перед собой, приоткрыв рот. Я не знаю, что делать мне, поэтому просто держусь за свой стакан и наблюдаю за тем, как Кексик декламирует стихи, все яростнее и лихорадочнее отрывая кусочки от палочки корицы. Она запрокидывает голову, прикрывая глаза, точно в экстазе, ее дыхание сбивается. Все это время Герцогиня сжимает меня за руку так крепко, словно лежит в родовых схватках. Мое пересохшее горло сводит от желания бесстыдно расхохотаться, но я сдерживаюсь.

Когда она замолкает, примерно с минуту в комнате царит торжественная тишина. Такая, словно в этих стенах только что прозвучала пылкая молитва.

И вот наконец Жуткая Кукла выдыхает шепотом:

– О боже, как эротично.

– Горячо, – говорит Виньетка.

– Мне безумно нравится то, как эротичность воплощается в тактильных и обонятельных переживаниях. Зайка, каждый раз, когда ты читаешь эту поэму, создается такое впечатление, будто она тобой овладевает, и ты словно воплощаешься в героине.

Все замолкают и смотрят на меня, как я понимаю. Похоже, ждут, что я тоже скажу что-нибудь эдакое.

– Это было… круто, – бормочу я, но звучит фальшиво, поэтому я добавляю: – Мне понравилось то, как ты рвала корицу.

– Сначала я хотела просто обмазываться пудрой, или подать печенье с корицей, но потом подумала: нет, нужно прямо рвать ее, рвать.

– Потому что ты не захотела насиловать ее природу, – замечает Герцогиня.

– Да, вот именно! – восклицает Кексик с таким видом, словно Герцогиня с первого раза уловила истину, которая ускользала от нее годами.

Герцогиня делает глубокий вдох, а потом медленно выдыхает, прикрыв глаза – опять-таки прямо как моя бывшая терапевт. Та, к которой меня заставлял ходить отец после смерти матери. Во время сеансов она сидела, закутавшись в кучу замысловато закрученных шарфов. Я лгала ей напропалую. Слышите голоса? – Конечно. – А демонические сущности видите? – Ну еще бы! – А теперь, Саманта, поведай, почему ты считаешь, что твой сон вещий и означает, что ты обречена умереть мучительной смертью?