Оно будто бы надрывало ткань ее жизни.

Элиза прекрасно понимала: у человека, который занимает пост декана факультета темной магии, руки в крови не то что по локоть – по плечи. Он охотился и убивал: ведьмы, оборотни, златеницы, двоедушники, среброеды – да, чудовища, но они были и людьми. И он сделал то, что должен был сделать, когда понял, что его жена – Паучья ведьма.

Она принесла бы много боли и горя другим людям. И Элизе страшно было представлять, что творилось в душе Оберона, когда он нанес удар.

Он ведь любил свою жену, он не притворялся, рассказывая о своем чувстве. О нелюбимых не говорят с таким взглядом. Элизе страшно было подумать о том, что чувствует Оберон, с чем он живет каждый день.

– Миледи, а это? – спросила служанка, вынув из шкафа палантин из пашмины и шелка. Когда-то его привез отец и рассказал, что райские птицы, которыми он расшит, обязательно принесут своей владелице счастье и любовь.

– Берите, – кивнул Оберон. – Там бывает очень холодно.

Элиза представила академию – огромный замок с бесчисленными коридорами, высокими потолками, узкими окнами – и невольно поежилась, представив, как по комнате гуляют ледяные сквозняки.

– Когда придет нотариус? – осведомилась она. Молчать было уже невежливо, но Элиза понятия не имела, о чем теперь говорить, и не чувствовала ничего, кроме неловкости.

Она прекрасно понимала, что провела эту ночь в одной постели с убийцей. Но признание Оберона задело Элизу глубже, чем она предполагала.

«Он чудовище, – подумала она и тотчас же добавила: – Он одинок и несчастен».

Оберон щелкнул крышечкой потертых часов – Элиза удивилась тому, что у настолько обеспеченного джентльмена настолько непритязательные часы – и ответил:

– К полудню. Подпишем все бумаги и поедем на вокзал. Да, мне еще надо поговорить со слугами.

– Разумеется, – кивнула Элиза. – Теперь ведь это все ваше.

«Как и я», – подумала она, но не сказала об этом вслух. Оберон поднялся со стула, прошел по комнате, выглянул в окно. День был совсем осенним – серым, скучным. Моросил мелкий дождь, улицы были темны. От лета не осталось и воспоминаний.

Ну и пусть его. Пусть уходит подальше это страшное лето, которое отняло у Элизы отца и разрушило ее жизнь. Она не будет жалеть о нем.

В груди заворочалась боль, и Элиза не удержала едва слышного вскрика. Оберон поморщился, сделал шаг от окна, и боль улеглась.

– Десять шагов, – извиняющимся тоном произнес он. – Я совсем забыл о них. Простите, Элиза.

Пашмина отправилась в четвертый чемодан, к бумажным сверткам с бельем. Уезжая в дом своего мужа, Элиза обязательно взяла бы с собой украшения, но они давно были проданы. Элиза оставила себе лишь маленькую подвеску: розовая жемчужина в серебре напоминала о матери. Когда-то отец подарил эту жемчужину ей на свадьбу – для этого ему пришлось продать свою лошадь.

– Кажется, это все, – сказала она. Голос дрогнул, Элизе на мгновение сделалось так тоскливо, что она едва не расплакалась. Оберон правильно понял выражение ее лица, потому что негромко произнес:

– Я подожду снаружи.

Служанки торопливо вышли за ним, комната опустела. Элиза привалилась к закрытой двери и несколько минут стояла просто так. Вот она и покидает свой дом…

От этой мысли становилось пусто и холодно. Здесь Элиза провела всю свою жизнь – вернется ли когда-нибудь? Она медленно пошла по комнате – так, словно пыталась запомнить ее навсегда.

Слезы полились сами. Жизнь Элизы стала чем-то маленьким, как березовый листок на ветру. Она дотронулась до столбика кровати, провела пальцами по прикроватному столику, печально посмотрела на потертого плюшевого медведя, который сидел на подоконнике и глядел на мир единственным оставшимся глазом – старый верный сторож, он не уходил со своего поста.

«Не бойся! – услышала она его беззвучные ободряющие слова. – Справимся, перебедуем!»

Элиза шагнула к окну, взяла медведя и тотчас же задохнулась от боли, пронзившей грудь.

Десять проклятых шагов.

Из коридора донеслось сдавленное шипение сквозь зубы. Элиза отпрянула от окна, представила, как Оберон стоит у дверей, и на его лбу выступают капли пота.

– Элиза, – услышала она. – Пришел нотариус.

– Иду! – Элиза быстрым шагом прошла по комнате и вышла, больше не оборачиваясь.

Долгие проводы – лишние слезы.

Компанию нотариусу составляли юрист и человек из банка – все трое были похожи, словно братья: одинаковые темно-серые костюмы, одинаковые прически, даже спокойно-равнодушное выражение лиц. Четверть часа ушла на зачитывание бумаг, по которым господин Оберон Ренар приобретал все движимое и недвижимое имущество госпожи Элизы Леклер, включая долги и платежи по залогам, еще четверть часа ушло на подписание бумаг. Среди документов, которые подписывал Оберон, были и какие-то дарственные, но у Элизы так шумело в ушах, и сердце колотилось так громко, что она не поняла, какие именно вещи он дарит и кому. Когда троица раскланялась и покинула дом, Элиза обнаружила, что по спине ручьями струится пот.

– Вот и все. – Улыбка Оберона была спокойной и ободряющей. – Теперь мне нужны слуги.

Они спустились в гостиную – там, сев на диван, Элиза вдруг заметила, что до сих пор прижимает к себе старого медведя. Слуги выстроились перед Обероном, и тоска снова дотронулась до Элизы липкими пальцами.

Это уже не ее дом. Это не ее жизнь.

– Итак! – Оберон держался уже совершенно по-хозяйски, и слуги слушали его, опустив головы. – Мы с миледи Элизой уезжаем на север, в академию. Вам будут задавать множество вопросов о нас. Отвечайте, что мы помолвлены и вернемся весной, после окончания учебного года. Свадьбу сыграем раньше, осенью.

Госпожа Анжени вопросительно посмотрела на Элизу, словно хотела спросить, правда ли это. Элиза сделала вид, что не заметила ее взгляда.

– Вы, госпожа Анжени, – Оберон посмотрел на домоправительницу, она поклонилась, – записывайте тех, кто будет проявлять особый интерес, и немедленно сообщайте мне о них через артефакты моментальной почты. Сегодня же я распоряжусь о начале большого ремонта в доме, бригаду мастеров вам пришлют из Министерства магии.

Ремонт? Элиза удивленно взглянула на Оберона. Зачем это ему? Дом был в идеальном состоянии, отец всегда заботился о нем.

– Ремонт, милорд? – переспросила госпожа Анжени. Оберон кивнул.

– Да. Перестелить паркет во всех комнатах, снять все обои со стен и наклеить новые, полностью заменить системы отопления, канализации и освещения, – произнес он. – Сейчас я могу сказать точно: генерал Леклер не покончил с собой. Он был убит. Его убийцы вчера вечером пытались расправиться с миледи Элизой, и у меня есть подозрения, что все дело в этом доме.

Он сделал паузу и добавил:

– И надо найти, что именно им было нужно.

– Почему вы так уверены, что все связано именно с домом?

Элиза заговорила с ним только тогда, когда они вышли на перрон и встали под навесом в ожидании поезда. Всю дорогу до вокзала она молча сидела на скамье экипажа, и о ее волнении говорили лишь пальцы, намертво стиснувшие ручку маленькой сумки. Оберон даже подумал, что не сможет их разжать, – ему захотелось прикоснуться к этим побелевшим пальцам, успокоить девушку, но он ничего не сказал и не сделал. Моросил мелкий дождь, на шляпе и вуали Элизы красовались жемчужные россыпи капель, словно осеннее небо оплакивало ее судьбу.

В день, когда хоронили Женевьев, тоже шел дождь. Оберон не знал, почему вдруг вспомнил об этом, почему перед ним вдруг встало кладбище и он сам, почти не отличимый от мертвеца.

Пассажиров было мало. Осенью люди предпочитают отправляться на юг, а не на север. Кому нужны края морошки и сосен, если где-то есть теплое синее море? Прошел разносчик газет, наткнулся на каменное лицо Оберона и не осмелился предлагать товар. Прошли важные проводники в темно-синих мундирах, встали на разметке. Разносчик газет снова махнул свежим выпуском «Ежедневного зеркала», но так и не нашел покупателей.