Он широко развел руки в стороны, улыбнулся и поклонился.

- Такое название игры, моя дорогая.

Она кивнула в знак согласия.

- Вот правила, - начал он. - Переживешь мой стек, заслужишь мой член. Сто ударов этим. - Он поднял стек в воздух. - За сто ударов этим. - Он небрежно указал на свою промежность, и она увидела очертания его эрекции сквозь светлые бриджи. Брюки так плотно облегали его тело, что она даже видела вену от основания вдоль его ствола к головке. Она знала эту вену. Она облизывала ее собственным языком.

Сто проникновений его членом? Она кончит после первых десяти, если не при первом.

- Считай за меня, - сказал он. - Начинай со ста.

Он встал позади нее, и она напряглась. Чего же он ждал? Он мучил ее неизвестностью? Прицеливался?

- Любуюсь видом, - сказал он, словно прочитав ее мысли. Она покраснела от такой лести и улыбнулась. Затем он стер улыбку с ее лица один быстрым ударом стека. Тот приземлился на бедро в месте, которое она никогда не ассоциировала с агонией. Он обжигал, как греческий огонь.

Она вскрикнула от неожиданности, а Малькольм рассмеялся.

Ублюдок смеялся над ней.

- Считай, дорогая, - сказал он с упреком.

- Сто.

- Было больно? - спросил он, нежно прикасаясь к горящему рубцу на ее бедре.

- Да, - ответила она.

- Прости меня, дорогая. - Он поцеловал кончики пальцев и прикоснулся ими к рубцу. - Мне очень жаль.

Затем он нежно поцеловал ее в губы и помассировал соски. Она гортанно застонала. Ее тело было карнавалом ощущений - жалящая боль, набухшие груди, покалывание в губах от его поцелуев. Голова кружилась. Хотел ли он причинить ей боль? Если так, то зачем извиняться и целовать ее, чтобы загладить вину?

- Ну вот, дорогая, - сказал он. - Осталось всего девяносто девять. Не расстраивайся так сильно. Когда мне было пятнадцать, меня застукали, как я трахался с женой соседа. Я бы отдал свое левое яичко за такое наказание.

- Тебя били?

- Да.

- Стеком?

- Кнутом.

Она ахнула.

- Как я уже сказал, могло быть и хуже. Так что считай свои благословения, когда считаешь мои поцелуи.

Он снова ударил ее стеком, на этот раз целуя в бедро.

- Девяносто девять, - произнесла она сквозь боль.

- Какая хорошая девочка, - сказал Малкольм, прижимаясь к пульсирующей точке на шее. - Красивая и храбрая. Ты даже не представляешь, сколько удовольствия приносишь мне...

Он ударил ее снова, ни с того ни с сего, прямо по тыльной стороне икры. Ее нога чуть не подогнулась от шока и удара.

- Малкольм...

- Все хорошо... - он обнял ее, чтобы поддержать. Он взял ее за подбородок, наклонил к себе и поцеловал в кончик носа. - Все не так уж плохо, не так ли?

- Нет, - ответила она. В его руках, все было не так плохо. Совершенно не плохо.

Он снова ударил. Мона закрыла глаза, когда боль нахлынула на нее. Это не было невыносимо, но и приятно тоже не было. Однако после нескольких десятков ударов она вполне могла стать невыносимой.

И все же ничто не позволит ей сломаться, пока она не заработает то, чего хочет, а то, чего она хочет, - это его.

Он кружился вокруг ее тела, нанося удары стеком выше и ниже, по бедрам, по животу, по груди, по заду, так часто и так сильно, что она знала, что завтра вряд ли сможет сидеть в кресле. Но какое значение имело завтра, если она не была уверена, что переживет сегодня?

Стек не жалил, как оса. Он кусался, как змея. Его клыки были острыми и обжигающими и оставляли острые и обжигающие следы укусов по всему ее телу. Малкольм был заклинателем змей, и она была загипнотизирована тем, как он заставил стек танцевать. Он вертел его в пальцах, непринужденно, игриво. Затем быстро ловил его, так быстро, что она не замечала, откуда последует и куда приземлится удар.

Ей было бы легче крепко зажмуриться и притвориться, что ничего не происходит, переждать, спрятаться в своем сознании. Но она не могла, Малькольм этого не допустит. После каждого удара он останавливался, чтобы поцеловать ее, погладить грудь и соски, помассировать бедра и дрожащий живот. После каждого удара он говорил ей, какая она красивая. Он говорил ей, какая она храбрая, отважная девочка. Он говорил ей, как его возбуждало ее подчинение стеку. Он целовал ее в губы, а потом вдруг отступал, чтобы ударить еще раз. Затем цикл повторялся снова. Стек, боль, нежные слова и нежные поцелуи. Вскоре она уже жаждала стек, потому что каждый удар означал поцелуй.

Прежде чем он начал, сотня ударов казалась слишком много. Но каждый удар вызывал у Малкольма такую привязанность, такое сочувствие, такое сострадание что она начинала думать, что одной сотни недостаточно. Он заставлял ее влюбиться, не в него, а в стек.

Она была влюблена в стек. В стек, и в нежный садизм Малкольма.

И в Малькольма тоже, безусловно. Как она могла не влюбиться? Он был нечеловечески привлекательным. Его глаза были такими темными, и в комнате было так темно, что она не могла отличить зрачки от радужки. Пока он двигался туда-сюда, и она гадала, мышцы на его бедрах напрягались и проступали сквозь бриджи. На его сапогах красовались золотые пуговицы, и ей почему-то захотелось их поцеловать. Эта мысль не выходила у нее из головы. Она пристально смотрела на них, на блестящие золотые монеты, и позволила им увлечь себя на мгновение.

- Ты пялишься на мои сапоги, дорогая. Расскажи, почему, - сказал он. Он обнял и крепко прижал к себе. Стек свисал с его запястья, когда он провел ладонью по ее израненной спине.

- Они мне нравятся. - Ответила она между вдохами. Боль пронзила ее тело. Ее плоть тлела, как раскаленный тротуар под дождем.

- Я очень рад. Что тебе нравится в них?

- Золотые пуговицы, - ответила она. - Не могу перестать смотреть на них.

- Вот что я тебе скажу, моя дорогая девочка, - ответил он. - Если ты сможешь выдержать десять ударов подряд, не останавливаясь, я позволю тебе поцеловать эти пуговицы на моих сапогах. Что скажешь? Тебе бы это понравилось?

- Очень, - ответила она

- Что ты сказала?

- Спасибо, Малкольм.

- Да, очень мило. Не могла бы ты называть меня сэр? Думаю, мне бы понравилось слышать от тебя такое обращение. Все, что ты говоришь, звучит так мило.

- Я скажу все, что вы хотите, сэр.

- Ох, это даже лучше, чем я себе представлял. Прекрасно. Ты делаешь меня сегодня таким счастливым. - Он снова нежно поцеловал ее в губы. Она никогда не устанет от его поцелуев, от его слов любви, от его гордости за нее. Как она вообще жила без этого в своей жизни? Без стека и счета и боли, которая приносила такую награду, согласится ли она на тысячу ударов стека в следующие тысячу лет?

- Ты готова, дорогая? Всего десять. Я знаю ты выдержишь. Я знаю, ты сделаешь это, для меня, не так ли?

- Конечно, сэр, - сказала она, и ее сердце наполнилось слезами, и она готова была заплакать от любви к нему. Чего бы она не сделала ради него? Ничего. Ответ был - ничего. В любой день она предпочла бы его английские поцелуи французским.

Она сделала глубокий вдох и приготовилась. Ее руки все еще были за головой. Руки болели, но ей было плевать.

Когда опустился первый удар, она была готова. Он пришелся на не помеченный участок плоти на бедре. Второй удар последовал сразу же, в том же самом месте. И третий. И четвертый. С пятым пришла агония, ужасающая агония с шестым, кричащая агония с седьмым. И восьмой, и девятый, и десятый прошли как в тумане, пока она рыдала и дрожала.

Малкольм подхватил ее, когда она покачнулась на ногах.

- Я держу тебя, - сказал он. - Ты в безопасности. Ты со мной.

Она положила голову ему на плечо, и он погладил ее по волосам. Она обвила его шею руками, и он ей позволил.

- Я знаю это больно, не так ли? - спросил он, и она кивнула. - Мне очень жаль. Хотя ты так хорошо справилась.

- Очень больно, - ответила она. - Я не знала, что это может быть так больно.

- Ты принимаешь это так, словно была рождена для стека. Жаль, что у меня здесь нет сотни людей, чтобы посмотреть, какой ты ценный трофей. Я бы не продал тебя за самую высокую ставку, ни за каких деньги на свете.