Литмир - Электронная Библиотека

Но что — обычное море и что обычный корабль?.. Какие ветры дули в стране Октября в 1919 году, какие штормы бушевали в те замечательные годы, прошумевшие над нами!.. У кого не закружилась голова, многие ли сердца не были скованы страхом и отчаянием? Кто был командой на этом корабле со 150 миллионами пассажиров?

Знаете ли вы украинские ночи? Не те, которые воспел Гоголь и Пушкин (помните: «Тиха украинская ночь, прозрачно небо, звезды блещут, своей дремоты превозмочь не хочет воздух…»), а ночи тысяча девятьсот девятнадцатого года, когда небо, может быть, и было по-прежнему прозрачно и так же блистали звезды, но совсем не были «тихи» те ночи. Штормы революции до небес вздыбили огромное крестьянское море нашей страны, и в этом море шныряли акулы; хищникам казалось, что пришел их час, настало их время, когда стонали снасти и рвались паруса.

Наш рассказ — о команде одного из кораблей пролетарской революции, отчаливших в Октябре 1917 года к социализму. Ее капитан — партия большевиков, горсточка храбрецов из подполья, пришедшая на командирский мостик и поведшая за собой рабочий класс. И вот — шквал контрреволюции, вздыбленное море крестьянской стихии, мутное море, море, взбаламученное хищниками, бушует и рвет снасти пролетарского корабля, на буксире ведущего за собой необъятную страну в счастливую бухту социализма.

И если сейчас наш корабль смело и уверенно идет своим путем, если рулевой смело правит к намеченной цели, то мы, команда, стоящая на сторожевых постах сегодняшнего дня, должны помнить о стоявших на вахте в те, ушедшие навсегда, но навеки памятные и великие, навеки хранимые в наших сердцах «украинские ночи».

О тех, чью историю жизни и великой гибели мы зовем «трипольской трагедией».

О тех, чьи имена дошли до нас восемью десятками фамилий…

* * *

Итак, предложение съезда комсомола было принято единогласно. И, ах, как умели в те дни комсомольские съезды выполнять свои решения: комсомольцы спорили за право выполнить это единогласно принятое постановление — отправиться на фронт, на смерть, на бой с врагом, с бандами предателя Зеленого, укрепившегося в Триполье и угрожавшего Киеву, убивавшего коммунистов, комсомольцев и советских работников.

Зеленые были препятствием на пути корабля пролетарской революции, и знала команда одно: нужно уничтожить препятствие, снести его, чтобы корабль мог плыть дальше.

Итак, комсомольцы дрались тогда за право умереть, ибо они знали — все до одного знали! — что немногие вернутся обратно к отцам и матерям, к сестрам и братьям, к родным комсомольским клубам. Знали, что не они будут пожинать плоды победы, но что их капли крови будут алеть на знаменах победы.

* * *

Вы думаете, это понимание близости смерти хоть на минуту изменило характеры тех, кто в ожидании отправки на фронт, нетерпеливо отсчитывая короткие дни, жил в казармах, учась маршировке и стрельбе? Нет, нисколько. Вечерами звенели песни — те самые, которые сейчас поем мы за «беседами у костров», на прогулках и экскурсиях, в ожидании затянувшегося открытия общего сбора отряда. Комсомольцы беседовали с красноармейцами, они объясняли простым крестьянским сынам великие цели пролетарской борьбы, они организовали в казармах клубную работу, в каждое самое маленькое дело внося настроение бодрости и энтузиазма.

Надев красноармейские шинели, комсомольцы не перестали быть комсомольцами. После длинного утомительного дня военной учебы, усевшись на нары, ребята подолгу и с азартом обсуждали боевые вопросы комсомольской работы, спорили до хрипоты о преимуществах системы коллективов, к которой тогда переходили, над системой кружково-групповой и т. д. Они думали о том, как слаба еще работа комсомола в деревне, о том, что огромная часть деревенской молодежи идет в григорьевские, зеленовские и другие банды и отравлена ядом национальной ненависти, чувством злобы по отношению к молодежи пролетарской, городской. «Роль комсомола, — рассуждали они, — не может ограничиться тем, что городская молодежь должна уничтожить ту часть деревенской молодежи, которая сейчас пошла в банды и, предводительствуемая кулаками, борется против тех, кто стоит за „коммунию“».

Нет, задачи комсомольцев в красноармейских шинелях были намного сложнее.

«Каждый отправляющийся на фронт должен быть одновременно и агитатором, он должен изучать возможности организации крестьянской молодежи», решили ребята про себя.

«В самом деле, это будет замечательно: занять село и тут же организовать комсомольскую ячейку!»

«Отмечать победный военный путь Красной армии звеньями новых комсомольских организаций!..» мечтали многие.

Нет, и в казармах, поминутно ожидая отправки на фронт, комсомольцы остались комсомольцами.

Даже выборы делегатов на Всеукраинский съезд комсомола были проведены в казармах: именно там находилась едва ли не большая часть киевской организации.

Только одним были недовольны ребята: почему их не отправляют немедленно? В казармы к ним приходили немногие из оставленных для комсомольской работы, они с завистью смотрели на плохонькое военное обмундирование, на винтовки и патронташи своих уходящих на фронт друзей.

Но вот затрубил рожок горниста. Бывшие металлисты, швейники, булочники выстроились в шеренги во дворе казармы, последние приветственные крики растаяли за их спинами. Грянула песня:

Смело мы в бой пойдем…

Ушли, чеканя шаг, поблескивая на солнце дулами винтовок. Ушли, чтобы не вернуться назад. Но об этом после…

Да, еще одно: во время недолгой стоянки приходили в казармы девушки. Они являлись к командиру, спорили и настаивали, но им не везло, и они уходили обратно. И лишь перед самым отправлением полка последняя попытка увенчалась успехом: пятеро из них были приняты в полк в качестве сестер милосердия. Счастье принятых было так же велико, как и печаль их подруг, оставшихся в тылу. Словом, за стройными шеренгами ребят шагали пять девушек, пять комсомолок, из которых самой старшей вряд ли было восемнадцать лет..

* * *

Итак, Зеленый, ты требуешь, предатель, в три дня — не позднее — сдать тебе власть. Ты хочешь, чтобы рабочие и крестьяне-бедняки стали перед тобой на колени и вымаливали «прощение» и пощаду.

Ты думаешь стать маленьким Наполеоном или, на худой конец, Петлюрой. Ты, эсеровский атаман, ты, вооруженный кулак не желающего сгибать свою спину кулачества, хочешь уничтожить то, что уже завоевано украинским пролетариатом и крестьянской беднотой — их право на власть, на самостоятельное управление своей страной, их право жить, наконец, по-человечески.

Ты знаешь, Зеленый, что на востоке, с Дона, наступает на красную Москву Деникин, что из Сибири подбирается к горлу пролетариата Колчак, ты хочешь выпустить на украинский пролетариат свору взбесившихся кулацких сынков…

Да, Зеленый двигался на Киев. Он уже отрезал город от подвоза продовольствия, его налеты — неожиданные, неуловимые — резали военные планы нашего командования. Он собрал под своими знаменами «социалистического» бандитизма вооруженную толпу в двадцать тысяч человек, он мстит за непринятый ультиматум и в своем Триполье обдумывает план окончательного, последнего удара, в результате которого должен пасть красный Киев.

Итак, комсомольцы, туда, на Триполье, на Зеленого, которого только его собственная кровь может окрасить в красный цвет.

Итак, вперед, комсомольцы, на Зеленого, на Триполье, и пусть мирно и гордо развевается красный стяг над всей Советской Украиной, над всей рабоче-крестьянской страной!

* * *

За шестьдесят километров от Киева, там, где Днепр разливается особенно широко, оставляя на противоположном берегу болотистые островки и протоки, заросшие осокой и камышом, на холмах, высоко над Днепром, приютилось местечко Триполье. Там Зеленый, эсеровский демагог, сумел обмануть крестьянскую бедноту, подсунув ей, вместо сходного по форме лозунга диктатуры пролетариата, лозунг: «Власть — трудящимся», лозунг, загадочным образом нравящийся также буржуазии и кулакам.

3
{"b":"697881","o":1}