- То есть без эрекции?
Треп трепом, но иногда мне казалось, что музу, путая, ты отождествляешь вовсе не с блядью, а с мамашей всей этой великолепной девятки: Мнемозиной. Как говаривал поэт, с которым тебя сравнивают твои фаны: "Усладить его страданья Мнемозина притекла". А к тебе она перестала притекать, забыла адрес. Тем более ты его сменил. Вот твоя память и стала давать сбои. Не в буквальном, конечно, смысле. Всё, что тебе оставалось теперь - следить, как вымирают в ней все лучшие воспоминанья. В памяти, а не в душе! Может, потому тебе Тютчев и не по ноздре? Как реалист романтику? И тот твой антилюбовный эпилог к любовному циклу, который ты писал всю жизнь, а тут решил опровергнуть, есть результат душевной амнезии? Она же атрофия. Проще говоря - энтропия. Я ничего не путаю? Сиречь смерть.
Ты умер до того, как ты умер.
А как, кстати, величать эту переметчицу - с заглавной или с прописной? муза или Муза? Одна из или единственная? Нисходящая метафора: муза - блядь. Восходящая метафора: Муза - старшая жена в гареме поэта; не альтернатива любовнице, а её предтеча, метафизический прообраз всех физических возлюбленных поэта.
Ты писал Музу с большой буквы. Наперекор тебе, я буду писать музу с маленькой. Понял, почему?
- Ты пользуешься тем, что я не могу тебе ответить, - слышу картавый голос.
Да. Пользуюсь. Ты забивал всех словами, обрывал на полуслове, слушал только себя, каждую вторую фразу начинал с "нет" - даже когда в конце фразы приходил к тому же, что утверждал собеседник. Собеседник! Тебе был нужен слушатель, а не собеседник. Ушная раковина - чем больше, тем лучше.
Ты привык к многолюдному одиночеству. Лучшие годы своей жизни ты прожил в стране, где у стен уши - даже когда один в своей питерской берлоге, у тебя был слушатель. Это твой идеал: слушатель, у которого нет голоса. И вот теперь безголосые берут реванш у монологиста за свое вынужденное немотство.
В том числе - я.
Вот и выходит, что главный предатель - это я, решившись на эту книгу незнамо для кого. Для тебя? За тебя? Написать то, на что сам ты так и не решился? Приходил в ужас от самой такой возможности - что кто-нибудь обнаглеет настолько, что сочинит за тебя твое био. Присвоил себе эту прерогативу: о себе только я сам. Отрицал биографов как вуайеристов. А разве писатель не вуайерист по определению - за другими или за собой, без разницы? А вместе с ним - и читатель. Литература есть подглядывание за жизнью: сопереживание, возбуждение, катарсис. Театральная сцена, где отсутствует четвертая стена - наглядный пример массового вуайеризма. Писатель - скорее в замочную скважину, хоть и устарелое понятие.
То есть замочная скважина.
С кем я спорю? Перед кем оправдываюсь? Почему не выложила всё тебе при жизни?
Знаю, ненавидишь меня из могилы за подглядывание, за вуайеризм, за предательство, за эту книгу-сплетню, которую пишу. А ты за мной сейчас не подглядываешь из-за гроба? Кто из нас соглядай? Кто вуайерист?
Слышу твой шёпот прямо мне в ухо:
- От кого-кого, а от тебя, детка, не ожидал такой подлянки.
- Но ты же сам назначил меня Босуэлом, - хнычу я, стыдясь своей затеи.
- Вот именно - Босуэлом. Без права на собственное мнение. Тем более на подгляд. Знаешь, кто ты?
- Вуайеристка.
- Хуже, Воробышек. Стукачка. Стучишь на меня читателям. Пользуясь тем, что я лишен права голоса отсюда.
- У тебя была возможность. Наплел про себя в три короба. Теперь моя очередь.
Да, я - вуайеристка. Да, стукачка. А что мне остаётся? Я одна знаю о тебе то, что ты тщательно скрывал от всех. Как сказал не ты: сокрытый двигатель. Никто не просек даже, что ты имел в виду вовсе не пространство, а время, когда написал, что человек никогда не вернется туда, где был унижен.
Ты уже никогда не вернешься.
Какой у меня выбор? Выполнить твою волю и оставить современников и потомков в тумане невежества о самой яркой литературной фигуре нашего времени? Или продолжать говорить правду, нарушив волю самого близкого мне человека, а ты доверял мне, как никому? Лояльность мертвецу или ответственность перед истиной?
А как бы ты поступил на моем месте? Нет, не на своем, а именно на моем: сокрыть истину согласно волеизъявлению покойника или наперекор сказать всё как есть?
Эта книга как первое соитие: наперекор стыду и страху.
На этом обрывается публикация отрывков из будущей книги Владимира Соловьева "Портрет художника на пороге смерти".
"Довлатов вверх ногами" - пятая совместная книга известных писателей русского зарубежья Владимира Соловьева и Елены Клепиковой. Предыдущие "Юрий Андропов: тайный ход в Кремль", "Борьба в Кремле: от Андропова до Горбачева", "Ельцин: политические метаморфозы" и "Парадоксы русского фашизма" - изданы на тринадцати языках. Однако главные достижения авторов в одиночных заплывах.
