Хельга пошла за ними. В предназначенной для детей тесной комнате стояли двухъярусные железные кровати, гладко застеленные по-солдатски. Голые серые стены, низкий потолок и ни шкафа для одежды, ни стола или хотя бы стульев.
– Располагайтесь и готовьтесь ко сну, – велела Хельге мать.
Она выглядела усталой. Поминутно прикладывала руку к груди.
– А где же туалет и умывальник? – спросила Хельга.
– Туалеты есть только в нижнем бункере, – ответила кухарка.
– Вам не стоит там появляться, – строго заметила мать. – Фройляйн Манциали, нельзя ли принести детям воду для умывания и ночной горшок.
– Конечно, – кивнула та. – Пойдемте, я покажу вашу комнату. Вы, должно быть, хотите прилечь.
Кухарка и мать вышли. Хельга села на кровать и сжала руки в кулаки, сминая под пальцами тонкое шерстяное одеяло. Сверху, над потолком, глухо ухнуло, кровать слегка качнулась, мелко задрожали железные пружины – и ничего. Стены бетонной коробки устояли.
Хельга встала и пошла к сестрам и брату. В коридоре, где они играли, уже стояли чемоданы – их нехитрый багаж: смена одежды и несколько любимых игрушек, что мать разрешила взять с собой. Хельга отнесла чемоданы в детскую, открыла, разложила игрушки по кроватям. Достала пижамы. Они все еще пахли домом и свежей стиркой. Фройляйн Кети отгладила их и аккуратно сложила в чемодан стопкой. Когда Хельга доставала белье, на пол скользнула веточка лаванды. Хельга подняла ее, повертела в пальцах и спрятала под подушку на кровати второго яруса, куда собиралась лечь сама.
Вернулась кухарка, она принесла ночной горшок, пару полотенец и кувшин с водой.
– Стало уютно, – заметила она с улыбкой, оглядывая детскую комнату. – Пойдем ужинать.
Дети уже расселись за столом в коридоре. На ужин им приготовили греки с маслом и чай. Родителей не было, только кухарка и еще та самая белокурая молодая секретарша, что печатала на машинке в шумной комнате в нижнем бункере. Она механически жевала гренки, отхлебывала чай из железной кружки и молчала. Детей она не замечала, хотя временами следила взглядом за чем-то, будто у нее перед глазами показывали кино.
– Фрау Юнге, вы слышали, о чем говорилось на совещании у фюрера? – спросила кухарка осторожно.
– Нельзя было не услышать, – ответила та. – Он кричал, пока не потерял голос, сломал указку о стол… Он назвал генералов кучкой презренных лжецов и предателей. Генерал Кребс сообщил ему, что Штайнер отказался идти в наступление, его войска едва держат оборону Берлина. О контрнаступлении не может быть и речи.
– Неужели действительно все кончено?2 – спросила кухарка шепотом.
Хельга навострила слух, стараясь понять о ком разговаривают взрослые.
– Он сказал, что в такой обстановке невозможно командовать армией, – продолжала фрау Юнге, – что отныне все вольны поступать, как им вздумается.
– Мы обещали ему остаться. А теперь я не знаю… – кухарка комкала полотенце. – Самолеты все еще взлетают, но разве я могла бы, глядя ему в глаза сказать…
– Я тоже, – покачала головой фрау Юнге. – Мы все еще нужны ему, придется остаться.
– Да и куда нам идти сейчас? – тяжело вздохнула кухарка.
Будто в подтверждении ее слов наверху глухо прогремел взрыв.
– Ах, что же будет… – Фройляйн Манциали принялась собирать со стола грязную посуду.
Вскоре обе женщины ушли, оставив детей одних.
Хельга с трудом проглотила остатки еды, допила чай – аппетит пропал. Мать до конца ужина так и не появилась. Младшие какое-то время бродили по коридору, не зная, чем себя занять. Потом все отправились в детскую.
– Где же мама? Я хочу к маме, – хныкала младшая Хайди.
– Ей нездоровится, – Хельга посадила сестру к себе на колени. – Хочешь, я почитаю тебе?
Из книжек родители позволили взять с собой только одну – «Мама, расскажи мне про Адольфа Гитлера!»3 Хельга открыла ее наугад и принялась читать вслух: «Жил в Берлине гитлерюнге, звали его Герберт Норкус4. Он прилежно нёс свою службу. Его отец был штурмовиком и хорошо понимал, что сын тоже хочет помогать. Однажды Герберт с несколькими товарищами получил приказ разнести по домам листовки, чтобы люди пришли на митинг. Но их предали, и коммунисты узнали, когда будут разносить листовки. Рано утром Герберта с товарищами встретила на пути целая банда…»
– Я хочу быть как Герберт Норкус, – воскликнул Хельмут. – Он настоящий герой!
– Скучно! Скучно! – выдохнула Хольда и уткнулась носом в подушку. – Почему мама не позволила взять с собой сказки?
Хельга отложила книгу, она знала ее почти наизусть и тоже скучала, тосковала по привычной домашней обстановке не меньше сестры. Низкие серые стены давили со всех сторон, от спертого сырого воздуха болела голова, но спать еще слишком рано, младшие не уснут. Обычно фройляйн Кети читала им перед сном сказки, а мать приходила поцеловать и потушить свет. Теперь Хельге самой придется развлекать их.
– Я кое-что придумала, – сказала она с наигранным воодушевлением.
– Что? Что ты придумала? – запрыгала неугомонная Хедда. С ней приходилось сложнее всего.
– Давайте нарисуем окно! – предложила Хельга. Она сама обрадовалась своей идее. – У нас есть карандаши и бумага. Приклеим его на стену и сразу станет веселее.
Они тут же принялись за дело. Каждый хотел добавить к рисунку то-то свое: и солнце, и облака, и лужайку с цветами, и даже кролика, который получился вполне сносно. Хельмут хотел нарисовать солдата с автоматом, но сестры ему не позволили.
– Как же мы его приклеим на стену? – спросила Хольда, когда окно было готово.
– Можно повесить на гвоздь, – предложил Хельмут.
– Ты что, эти стены даже из пушки не пробьешь, – возразила Хельга. Как это она раньше не подумала. – Давайте пока оставим, а завтра я спрошу фрау Юнге. Она работает в канцелярии, возможно, у нее найдется клей. А теперь раздевайтесь и ложитесь в кровати.
– Разве мама не придет выключить свет? – спросила Хильда.
– Сегодня был тяжелый день, мама устала. – Хельга помогла сестре переодеться в пижаму. – Я выключу свет сама.
Так она и сделала. Комната погрузилась в полнейший мрак.
– Мне страшно, – заплакала маленькая Хайди.
Хельга легла рядом с ней, укутала одеялом. Скоро сестра перестала возиться, задышала ровнее и уснула, посасывая палец.
Хельга тихо встала и на цыпочках вышла в коридор. Дверь в комнату матери была чуть приоткрыта. Хельга подошла и заглянула в щель. Мать лежала на кровати в ночной сорочке. Ее прическа была разобрана, волосы лежали на подушке. В белом свете потолочной лампы лицо матери казалось мраморным, плоским и как будто неживым. Отец сидел рядом. Он не раздевался – все в том же коричневом кителе, застегнутом на все пуговицы.
Хельга прислушалась. Отец говорил тихо, но Хельга расслышала:
– Я пытался уговорить его скрыться в резиденции в Берхтесгадене. Он ответил, что не хочет попасть врагу живым. У него нет сил пойти в бой со своими солдатами, и никто из верных соратников не застрелит его, если он попросит. Так что остается сделать это… Вот что он дал мне. – Отец достал из кармана коробочку и открыл ее. Хельга, как ни старалась, не смогла разглядеть содержимого. – Этого хватит на всех. Ты знаешь, что вытворяют русские солдаты с немецкими женщинами, занимая города… Мы должны принять решение, Магда. Ты готова?
Мать ничего не ответила. Она отвернулась к стене. Отец закрыл коробочку, встал и вышел из комнаты. Хельга не успела скрыться, он застал ее у дверей в детскую.
– Ты почему не спишь? – спросил он строго. – Вам велели ложиться.
– Дети спят, а я не хочу, – ответила Хельга. Она потупилась, но голос ее прозвучал упрямо.
– Многое изменилось, Хельга, – изрек отец, будто это требовало еще каких-то доказательств. – Ты уже большая, мы на тебя рассчитываем. У мамы больное сердце, ты должна помогать ей.
