Кстати, при всей любви к нему бабушки, Лермонтов не посвятил ей стихов, хотя был благодарен всю жизнь: чего стоило его излечение в детстве от серьёзной болезни ног (несколько лет после рождения он просто не мог ходить). И только поездки с бабушкой на кавказские воды помогли Мишелю стать не просто полноценным физически, но даже потом и военным человеком.

Однако прежде надо было получить достойное образование. И в 1830 году он поступает в Московский университет. Надо заметить, что там одновременно с ним учились В.Г. Белинский, А.И. Герцен, Н.П. Огарёв. А жил он в это время в доме на Малой Молчановке (ныне – музей Михаила Лермонтова). И совсем недалеко располагался дом Лопухиных. «Они были… как родные, и очень дружны с Мишелем, который редкий день там не бывал», и, скорее всего, потому, «что был страстно влюблён… в молоденькую, милую, умную, как день, и в полном смысле восхитительную Варвару Александровну Лопухину», о которой речь впереди.

Летом 1832 г., после нескольких столкновений с реакционной профессурой, Лермонтов покинул Москву и переехал в Петербург для продолжения учёбы тоже в университете. Но здесь отказались зачесть Лермонтову годы, проведенные в Москве. Не желая начинать все сначала, по совету родственников он поступил в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, где провёл, по его словам, «два страшных года». Окончив военное обучение, получил офицерский чин и стал служить в гусарском полку, что располагался в Царском Селе.

Говоря о непростом характере Лермонтова, замечу, что поэт чувствовал себя, даже будучи взрослым, – больше внуком, чем сыном. И сложности в его отношениях со светом и отсюда тоже. Несмотря на то что Михаил постоянно ощущал искреннюю любовь бабушки. (Хотя, как известно, у Елизаветы Алексеевны был отнюдь не ангельский характер, о чём говорит один, поразительный для того времени, случай. Получив известие о гибели дорогого Миши, бабушка сняла со стены семейную реликвию – старинную икону Спаса Нерукотворного – и велела унести её подальше от себя, в сельскую церковь: мол, сколько молилась на неё, просила уберечь Мишеньку, – и всё напрасно!..)

А капризная судьба подбиралась всё ближе, и молодой, во многом неопытный Михаил, войдя в светскую жизнь, полную условностей, порой чувствовал себя чужим на этом вроде бы празднике с его легковесной и временной красотой, с его мнимыми ценностями и сомнительными страстями. И, как это бывает с подростком в чужом и холодном доме, он замкнулся и не особенно удачно выбирал слова, когда его вынуждали отвечать. И раскрывался во всей глубине и красоте своей души, только когда чувствовал искреннее к себе внимание и расположение. Увы, такое бывало нечасто, подтверждением тому – его горькие строки:

(«Пророк»)

Какие скупые, словно и не о себе, строки! Конечно, поэзия никогда не была фотографией жизни, но нет сомнения, сколько душевной боли стоит за короткими, правдивыми словами! Тут уже не до эпитетов, здесь, как сказал поэт, «дышат почва и судьба». Словно и следа не осталось от типичной для Лермонтова открытой страстности. Но и это – доказательство тому, как мастерски владел поэт разными стилями, как многогранен его талант, какие драматические глуби дремали в нём до поры до времени.

Вот почему так разнородны отзывы о нём современников, так порой противоречат друг другу. Больше того, один и тот же человек в разное время мог иметь о нём совершенно различное мнение. «…я ни разу не слыхал от него ни одного дельного и умного слова. Он, кажется, нарочно щеголяет светскою пустотою», – говорил проницательный Виссарион Белинский. И вот они встречаются вновь, после дуэли Лермонтова с Барантом. «Я смотрел на него, – рассказывал великий критик известному редактору Панаеву, – и не верил ни глазам, ни ушам своим. Лицо его приняло натуральное выражение, он был в эту минуту самим собою… В словах его было столько истины, глубины и простоты! Я в первый раз видел настоящего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть… Боже мой!.. Какая нежная и тонкая поэтическая душа в нём!..» И если даже Белинский далеко не вдруг разглядел истинного Лермонтова, то что говорить о тех, кто завидовал – и таланту, и острому уму, и внутреннему достоинству? Или кто уже в последних строках знаменитого стихотворения «Смерть поэта» увидел угрозу самому державному строю, привычному жизненному укладу всего общества!

Лермонтов, подрастая в Тарханах, чувствовал не только безграничную любовь бабушки и ежеминутную заботу о себе близких. Он сам полюбил – и лиричную среднерусскую природу, и тех, кто жил и работал здесь, – чаще всего на барских полях. О том, что и в этих краях были бунты, он слышал от крестьян и дворовых людей. И конечно – песни, которые будто обволакивали душу чем-то несказанно родным и открывали сами тайны поэтического народного слова. Потому и вовсе не случайны такие его шедевры, как «Бородино», «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», изумительное по глубине чувства и естественности языка «Завещание», «Два великана», «Атаман» и другие, где явлен сам дух великого народа. Этому нельзя научиться, это даётся божественным промыслом, дарится гению самой родиной:

А в «Песне про царя Ивана Васильевича…» удалой купец Калашников бросает вызов не только молодому опричнику, но и той государевой силе, что стоит за ним. Вот чего в первую очередь боялись власть предержащие. Ибо такой дух и такой язык не сулил им ничего хорошего. И тут сила произведения Лермонтова – в органичной связи со стихией народного слова. Вот вам и вчерашний барчонок! Но история говорит, что гении развиваются по своим законам.

А что уж говорить о фантастически верном пророчестве Лермонтова:

И мы знаем – такой год, 1917-й, настал и круто повернул нашу историю…

Вот что сказал об этом даре известный философ Владимир Соловьёв: «Необычная сосредоточенность Лермонтова в себе давала его взору остроту и силу, чтобы иногда разрывать сеть внешней причинности и проникать в другую, более глубокую связь существующего – это была способность пророческая…»