• «С 1862 год Виктор Васнецов (1848–1926) учился в духовном училище в Вятке. После этого он продолжил учебу в духовной семинарии…» (из сборника Д.Самина «100 великих художников», Россия, 2004 г.). «Духовное училище и семинария размещались в трехэтажном каменном здании, окрашенном некогда в желтый цвет, но теперь облупившемся, обшарпанном… В училище муштра, в семинарии скука. Учитель русского языка, он же регент архиерейских певчих, был горький пьяница. Нес околесицу. Бывало, отрезвев, сам с удивлением прислушивался к тому, что говорил. И снова начинал клевать над кафедрой сизым носом и засыпал. Ничто не нарушало крепкого сна – ни топот, ни свист, ни выкрики, ни бумажные стрелы, пущенные в него. Не трезвее был и Мышкин, преподававший математику. Медицину преподавал городской акушер. Над ним потешались. Больше всего смеху бывало на уроках ботаники и физики. Эти предметы преподавал священник. Батюшка называл семинаристов дураками. Они к этому привыкли…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.);

• «Иван Гончаров (1812–1891) поступил вместе с братом в Московское коммерческие училище, в младшее отделение. Однажды в письме к Н.Гончарову от 10 января 1868 года, он возвратился на волне своей памяти в те недостославные времена: «Об училище я не упомянул ничего в биографии, потому что мне тяжело вспоминать о нем, и если пришлось вспомнить, то надо бы было помянуть лихом, а я этого не могу, и потому о нем ни слова. По милости тупого и официального рутенера, Тита Алексеевича Каменецкого, мы кисли там 8 лет, 8 лучших лет, без дела! Да, без дела. А он еще задержал меня 4 года в младшем классе, когда я был там лучше всех, потому только, что я был молод, то есть мал, а знал больше всех. Он хлопотал, чтоб было тихо в классах, чтоб не шумели, чтоб «не читали чего-нибудь лишнего», не принадлежащего классам, а не хватало его ума на то, чтобы оцепить и прогнать бездарных и бестолковых учителей… Нет, мимо это милое училище!»;

• Иван Бунин (1870–1953) вспоминал: «Директором моей гимназии был старичок из балтийских немцев по фамилии Закс… Пришел он как-то на мое горе на урок математики, которую я с колыбели люто ненавидел… Мне задавали какие-то вопросы… один, другой… я стоял как вкопанный с мелком в руках, ничего не понимал и молчал. Директор с жалостью посмотрел на меня и во всеуслышание на весь класс процедил: «Тупоголовый!» Это было последней каплей, и такого я стерпеть не мог. Я немедленно посмотрел на него, точно внезапно пробудился, и тем же тоном ответил ему: «Остроголовый!» Скандал получился невообразимый. Меня хотели исключить из гимназии. Отца вызвали из деревни для объяснений… Историю эту как-то замяли, а гимназию я вскоре навсегда покинул по собственному желанию…» (из воспоминаний А.Бахраха «Бунин в халате и другие портреты. По памяти, по записям», российск. изд. 2005 г.);

• «Ги де Мопассан (1850–1893) поступил в семинарию в Ивето (Франция, 1863 г.). Он чувствовал себя очень несчастным, совсем не будучи подготовленным к дисциплине и отсутствию свобода передвижения… Многим известно, что представляла собой в то время семинария в Ивето, эта «цитадель нормандского духа», где встречались сыновья богатых землевладельцев и местных аристократов; они поступали туда, чтобы изучать латынь, некоторые из искреннего стремления к священническому званию, а большинство – с целью избежать воинской повинности… Все тяготило его, все в этом доме было ему враждебно, а больше всего его независимой натуре был ненавистен интернат. Он с сожалением вспоминал свои прогулки по морю, своих друзей-рыбаков. Недаром ухитрялся он прихварывать, чтобы получать дополнительные отпуска… Товарищи его, большем частью вульгарные, часто смешные малые, были ему антипатичны, и он вымещал на них школьные неприятности, отрабатывая свое остроумие. Ги не щадил и учителей: однажды он забавлялся тем, что изображал перед остальными учениками лекцию профессора богословия, живописавшего им муки в аду. И все же, дисциплина священников и нравы духовенства парализовали его грубоватую откровенность… В виде утешения в монастырской жизни, на которую он был обречен, молодой Ги принялся сочинять стихи: он исписал несколько тетрадей стихотворениями на разные случаи, и эти тетради впоследствии были найдены его матерью и свято сохранены. Некоторые из стихотворений были напечатаны… (из книги Эд. Мениаля «Ги де Мопассан», российск. изд. 1999 г.);

• «В то время (в Шарлевильском коллеже, Франция, 1869–1870 гг. – Е.М.) Артюр Рембо (1854–1891) горделиво драпировался в тогу юного безверия и анархии. В классе он вел себя вызывающе, проклинал Наполеона, «приведшего революцию к глупейшему краху», уснащал свои сочинения призывами к мятежу, риторическими обращениями к теням Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона и ставил в тупик преподавателя истории, аббата Вилема, коварными вопросами о Варфоломеевской ночи или драгонадах (карательные меры против протестантов при короле Людовике ХIV – Е.М.). Затем мало-помалу совершенно перестал заниматься некоторыми предметами… Он с увлечением занялся стихотворством. Не один раз учитель математики накрывал его за сочинением стихов на уроке. Он даже перекладывал на французские стихи свои письменные работы по латыни…» (из книги Ж.Карре «Жизнь и приключения Жана-Артюра Рембо», Франция, 1927 г.). «…У всякой медали есть две стороны; абсолютное незнание математики составляло негативную пару необыкновенным способностям Артюра в других областях. Он притворялся, что не умеет даже делить, и учитель, г-н Барбез, регулярно получал сюрпризы – вместо решения задачи в контрольной работе он мог прочесть латинские стихи… Даже когда Рембо получал задание написать сочинение о французской революции, он и тут считал уместными крамольные фразы вроде: «Дантон, Сен-Жюст, Кутон, Робеспьер, молодое поколение ждет вас!.. «Говорят, он был робким, – пишет один из тогдашних учеников коллежа, – но мы помним его безапелляционный, даже наглый, должен заметить, тон; мы помним, как уверенно он разговаривал с учителями, с директором, мы помним, как он любил разыгрывать своих товарищей…» (из книги П.Птифиса «Рембо», Франция, 1982 г.);

• «Гимназию Всеволод Гаршин (1855–1888) не любил… После каникул Всеволод, доведенный до исступленного отчаяния, кричал в письме: «Поп на уроке Закона божьего явно враждебно относится ко мне, но я с него собью враждебность. Вызывает он меня и спрашивает в продолжении целого урока, т. е. час, не урок, а невозможнейшие вопросы со страшными придирками, например, я говорю, что «крещение очищает нас от греха», а он: «От какого?» Я начал излагать историю прегрешения Адама, он перебивает: «Да нет! Вы ничего не понимаете! Как вы смотрите на первородный грех?» и пр. и пр. И это ровно час. Он так придирался, что у меня от злобы уже нижняя губа затряслась… Он (поп) знает, что у меня нервы расстроены, и с целью начинает раздражать человека, чтобы вывести его из себя. Как я был зол! Если бы не звонок, то я бы сделал скандал на все училище…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.);

• «Отчужденность, кастовые предрассудки не позволили получить систематизированного образования Бернарду Шоу (1856–1950). За четыре года учений мальчик сменил четыре школы и везде считался «трудным». Более всего его угнетал схоластический метод обучения. Как вспоминал Шоу, «в школе я не выучил ничего, а забыл многое». Причину своего отставания он объяснил много позднее: «Я не могу запомнить того, что меня не интересует. У меня капризная память, причем выбор ее не отличается строгостью. Я совершенно лишен стремления меряться с кем-нибудь силами, равнодушен к поощрению и похвале и, понятно, не люблю конкурсных экзаменов». Так он подошел к одному из своих блестящих афоризмов: «Вколачивать в человека нежелательную ему мудрость так же вредно, как кормить его опилками». Отторжение осталось на всю жизнь. Прожив 94 года, школу он называл «самым вредным этапом своего образования»;