СТАЛИН. Особенно Якир и Гамарник.

ЩАДЕНКО. Особенно Якир и Гамарник. Совершенно понятно, они сбивали с толку людей. Они притупляли классовую бдительность.

СТАЛИН. Я больше верил Дубову (так в тексте стенограммы. Правильно – Дубовому. – Н.Ч.). Он с одной стороны характеризовал Тухачевского как врага.

ВОРОШИЛОВ. Это было в 1929-30 гг.

СТАЛИН. Да. На очной ставке он сказал, что Тухачевский был связан с враждебными элементами. Два арестованных об этом показывали.

ЩАДЕНКО. Да, в протоколе Троицкого.

СТАЛИН. Мы обратились к т.т. Дубовому, Якиру и (Гамарнику): “Правильно ли арестовать Тухачевского как врага?” Все трое ответили: “Нет, это, должно быть, какое-то недоразумение, неправильно”.

ВОРОШИЛОВ. Мы очную ставку сделали.

СТАЛИН. Мы очную ставку сделали и решили это дело зачеркнуть…»[8].

Упомянутый выше И.Н. Дубовой в то время был помощником (заместителем) командующего войсками Украинского военного округа И.Э. Якира. Вот об Иване Наумовиче Дубовом и пойдет в дальнейшем наш разговор.

Из упомянутых выше персонажей к началу июня 1937 г. на свободе был только Иван Дубовой. Остальные – Гамарник застрелился, Тухачевский и Якир находились в застенках НКВД, давая «признательные» показания.

Возможно, именно о той поездке И.Н. Дубового в Москву вспоминает его жена – Нина Дмитриевна Чередник-Дубовая. «В середине 1930 года ГПУ Украины арестовало группу бывших офицеров старой армии, работавших в штабе округа и в частях. Им предъявили нелепое обвинение, будто они организовали контрреволюционный заговор с целью уничтожить командование УВО – Якира, Дубового, начальника политуправления Хаханьяна, перебить армейских коммунистов, поднять восстание и отторгнуть Украину от Советского Союза.

Начальник ГПУ Украины Балицкий ознакомил Якира и Дубового с показаниями некоторых арестованных. Все выглядело убедительно, доказательно… И все же Иона Эммануилович не мог поверить в виновность людей, с которыми прошел много фронтовых дорог, которых знал как заслуженных боевых командиров, честно воевавших за советскую власть.

– Это не укладыается в моем сознании, – говорил он, взволнованно шагая по кабинету в своей квартире. – Неужели они стали изменниками, а мы, коммунисты, оказались столь близорукими?… Нет, нет и еще раз нет!.. Балицкий настаивает на своем. Выход один – ехать в Москву и просить разобраться во всем подробно и объективно.

30 декабря муж пришел домой из штаба и попросил меня немедленно собрать его в дорогу.

– Нас вызывают в Москву по этому делу. Иона торопит…

Естественно, я очень расстроилась: у нас недавно родилась дочурка, Новый год хотелось встретить всей семьей, с друзьями, и вообще уезжать в канун Нового года не годится…

Иона Эммануилович – это очень характерно для него – нашел время заехать перед отъездом и успокоить меня:

– Не горюй, Нина, Новый год отметим позже, а сейчас дорога каждая минута. Люди, наши люди – и в тюрьме.

Он оперся руками о край стола и, делясь со мной своими думами, сказал:

– Большая драка будет с Балицким, большая!.. Может быть, нас с твоим Иваном стукнут крепко, но иначе поступить я не могу, не имею права. Эти товарищи за революцию дрались, советскую власть защищали, а теперь их обвиняют черт знает в чем и, возможно, под угрозой их жизнь. Можем ли мы стоять в стороне и молча наблюдать?…

Он посмотрел на меня и, понизив голос, с горечью добавил:

– Правда, один очень ответственный товарищ советовал мне не вмешиваться. Понимаешь, не вмешиваться, если даже этих людей, советских людей, казнить будут… Не могу я так. В таком случае я бы перестал уважать самого себя.

Дорогой мой товарищ! Думал ли ты в те минуты и часы, что всего несколько лет спустя и тебе самому предъявят чудовищные обвинения в измене и поведут на расстрел. Тебя, героя Гражданской войны, храбро воевавшего за родную советскую власть, безмерно любившего свой народ, свою партию, и некому будет защитить, громко крикнуть:

– Остановитесь!.. Что вы делаете?!

Не помню, ответила ли тогда Якиру или промолчала, но он повторил свою просьбу не печалиться. И вместе с Саей, его женой, подождать возвращения из Москвы.

Когда Якир и Дубовой вернулись домой, мы узнали, что их принял Орджоникидзе, человек большого сердца и редкой отзывчивости. Внимательно выслушал все сомнения и доводы, записал факты противоречий и искажений в показаниях арестованных.

Почти всех арестованных освободили, значит, их невиновность была доказана. Балицкий с Украины уехал, а в аппарате ГПУ провели организационные мероприятия.

Характерная деталь. Я спросила мужа, кто был тот весьма ответственный товарищ, советовавший Якиру не вмешиваться в дело. Дубовой ответил:

– Думаю, что Каганович!»[9].

Отметим, что свою негативную роль в создании в недрах ОГПУ дела «Весна» сыграли и материалы, вброшенные в свое время в западные средства массовой информации в ходе операций «Трест» и «Синдикат». Дело в том, что тогда с целью показать степень участия старого офицерства в заговорщической организации ОГПУ совместно с Разведуправлением РККА через своих зарубежных агентов активно распространяли сведения о существовании в СССР нелегальных антисоветских организаций с участием в них офицеров и генералов старой армии.

Несколько слов о происхождении названия этой операции – «Весна». Данное название окончательно утвердилось уже в ходе следствия, когда дали показания основные фигуранты дела. По версии ОГПУ, каждый год, весной, военспецы – эти «недобитые» офицеры и генералы царской армии, а также их единомышленники в городе и на селе, с нетерпением ждали начала иностранной интервенции и своего освобождения из большевистского рабства. В свою очередь, по той же версии, военспецы-заговорщики, действуя согласованно с интервентами, делали все возможное, чтобы облегчить последним выполнение их задач. Вот такая легенда о пробуждении каждой весной надежд на освобождение от большевизма и дала этому большому делу название «Весна».

Накопленные в ОГПУ материалы агентурной разведки спустя некоторое время послужили основой для создания этого группового дела, основные события которого происходили в 1930–1931 гг. Только аресту по этому делу подверглось более 3000 бывших офицеров и генералов – военспецов Красной армии. Они бездоказательно, на основе только показаний «сексотов», обвинялись в принадлежности к различного рода антисоветским офицерским организациям, в проведении вредительской и шпионской деятельности.

В связи с этим следует сказать в широком плане о позиции офицерского сословия после прихода к власти большевиков. Вскоре после этого началась демобилизация старой армии. Тысячи офицеров оказались без средств к существованию в голодной, разрушенной и ослабленной войной стране. Самодержавия и самого царя не стало (он превратился в простого гражданина Романова), рухнула и Российская империя, которым они присягали и служили. И осталась одна пустота, сознание своей ненужности, неприкаянности. За исключение ярых монархистов, большинство офицеров и генералов были далеки от политики, слабо разбирались в хитросплетениях борьбы политических сил, партий и течений. Кроме тех, кто подался на Дон и Кубань – оплот противодействия большевикам, все остальные, как правило, занимали выжидательную позицию, надеясь на скорое падение советской власти.

А когда в 1918 г. была объявлена мобилизация офицеров старой армии в вооруженные силы Республики Советов, многие из них, считая себя в силу указанных выше причин свободными от обязательств старой присяги, пошли служить в Красную армию в качестве военных специалистов («военспецов»). Значение военных специалистов признавал и сам лидер большевиков В.И. Ленин. Он подчеркивал, что без привлечения опытных военных специалистов нельзя построить Красную армию. По данным исследователя этой проблемы А.Г. Кавтарадзе, из 250 тысяч офицеров, служивших в русской армии, после Октябрьской революции при организации Красной армии примерно треть оказалась в ее рядах. Несколько больше (примерно 40 %) их было в белой армии.