И могла бы быть совсем другая история.

***

Ребёнок метался на постели и время от времени протяжно и жалобно стонал. Шарлотта сидела рядом, держа его худенькие горячие ручонки в своих ладонях, пытаясь удержать мальчика от резких движений. Она умоляюще взглянула на вошедших. Слёзы горохом посыпались из её глаз. Во всей её фигурке сквозил такой невыразимый ужас, что у Эрика подкосились ноги и на минуту он потерял способность ориентироваться в пространстве.

Арно мигом очутился рядом с постелью, решительно отодвинув беспомощную женщину, стал осторожно разматывать повязку. То, что они увидели, повергло мужчин в шок. Маленькая детская ручка увеличилась в месте перелома чуть ли не вдвое, грязновато-серый цвет кожи вокруг раны был заметен даже в тусклом свете свечи. Бережные прикосновения к обезображенным маленьким пальчикам не вызвали у ребёнка никакой реакции. Арно посмотрел на спутников круглыми от ужаса покрасневшими глазами.

Выражение лица Эрика было непередаваемо. Казалось, он был готов убить одним взглядом этого незадачливого врача, только вчера утверждавшего, что всё в порядке.

— Я… я не знаю, — горло Арно вдруг пересохло и стало шершавым, как наждачная бумага. Он физически чувствовал, как слова с трудом пробираются сквозь него. В голове вдруг установилась звонкая тишина. — Ещё вчера…

— Мы помним, что было вчера, — перебил его Эрик, не сумев сдержать гнев. — Вопрос в том, что мы видим сейчас! И главное — что с этим делать?

Он глянул на врача так грозно и шагнул к кровати так стремительно, что Арно, отшатнувшись в испуге, едва не упал на спину, но все же нашёл точку равновесия и поспешно отступил в сторону, освобождая место у постели мальчика:

— Проклятый шарлатан! Всё, что вы умеете — это резать и шить, — Эрик склонился над кроватью так низко, словно вынюхивал что-то.

Глаза его сами собой закрылись, он ловил неведомые и неслышные простому смертному звуки, словно прислушивался к чему-то. В эту минуту невероятной концентрации и сосредоточения всем, кто был в комнате, показалось, что контуры тела, склонившегося над больным, словно подёрнулись лёгкой рябью, как будто непрошеная слеза, собравшаяся в уголках глаза, обернулась линзой и исказила видимое, превратив его в призрачное и нечёткое видение. Миг, и всё встало на свои места, словно ничего и не было, морок если и был, то растаял, не оставив после себя даже воспоминаний. Невесомые прикосновения успокаивали метавшегося в жару ребёнка, Шарлотте даже почудилось, что Эрик что-то запел необычайно красивым низким голосом. Через минуту она убедилась, что это действительно было так. Эрик пел тихо и ласково, продвигаясь по мелодии, как по канату, осторожно прощупывая её и сверяясь при каждом шаге с состоянием своего слушателя — её сына. И мальчик затихал то ли от звуков, то ли от легких прикосновений. Жар был по-прежнему силён, но боль уже не заставляла его метаться и кричать так жалобно, как это было мгновения назад, когда рядом ещё не было этого мужчины, такого сильного, уверенного и знающего, что нужно делать, как поступать в каждую минуту, которую он проживал. И его уверенность вселяла надежду и в бедное сломленное потерями сердце Шарлотты.

— Это заражение! — странным визгливым голосом проговорил Арно, отвернувшись к окну. — Если ничего не сделать, ребёнок… — он закусил губу и не стал продолжать. Все в этой маленькой комнате и так поняли, что он хотел сказать.

— Нет! — слабо вскрикнула Шарлотта. — Я не дам! Я не позволю!

Она попыталась оттащить Эрика от дивана с таким отчаянием, словно он один представлял сейчас для неё непобедимую угрозу, и это его голос произнёс приговор, и он один отвечает за слова, страшным грузом повисшие на её плечах. Но не хватало сил.

— Руку нужно отнять, — пробормотал Арно, стыдясь самого себя. Он не мог смотреть в глаза матери, такие доверчивые и простодушные, а потому отвернулся и отошёл к окну. Шарлотта попеременно заглядывала в лицо то одному мужчине, то другому, искала поддержку и не находила.

— Нет. Нет, я не могу, я не хочу, — бормотала она словно во сне.

— Что ты говоришь, женщина, опомнись! — загремел перс. — Если ничего не сделать, твой ребёнок умрёт! Ты этого хочешь?

— Нет! — в третий раз крикнула Шарлотта и, наконец, оттолкнув Эрика, закрыла своё дитя щитом своего тела и рук, прикрывая его от изуверов, которыми теперь представлялись ей трое мужчин, вызвавшие в ней раньше безграничное доверие.

— Шарлотта, — шагнул к ней Арно. Но она, резко повернув голову и окинув его с головы до ног негодующим взглядом, жестом заставила замолчать.

— Если вы отрежете ему руку, он все равно умрёт — только позже, — странно ровным голосом произнесла она и склонила голову на маленькое тельце, беспокойно заворочавшееся под её ладонями.

Эрик почувствовал, как страшная правда этих слов накрывает его неудержимой волной. Этот вал готов был смести его, как слабую тростинку. Безрукий калека — на что мог надеяться этот ребёнок, если судьба позволит ему выжить и вырасти? Конечно, сейчас рядом с ним молодая и сильная мать, которая позаботится о нём, но всегда ли она сможет быть рядом? Да и много ли она сможет сделать без покровителя в мире, где женщине отведена роль красивой игрушки, существующей с одной целью: удовлетворять потребности того, кто выберет себя её супругом.

И снова его память, совершив прыжок, вернула его к образам, которых он стремился избежать всеми силами, в безнадёжности и беспочвенности которых убедился. Но упрямое сердце не хотело смиряться и забывать.

Тяжкий выбор — скорпион или кузнечик — теперь он в полной мере осознал всю жестокость своего поступка. Бедная Кристина! И снова ледяная рука сжала его сердце. Неужели это никогда не кончится? Несколько дней назад он, казалось, примирился со своей судьбой и был готов покинуть этот мир, каким бы он ни был, — хорошим или плохим, красивым или уродливым, злобным или доброжелательным. Эрик разумом своим уже повернулся спиной ко всему, что ещё могло удерживать его в этом мире, хотя было ли что-то ещё, был ли кто-то, кроме Кристины… Но память его всё время ходила по кругу, неизменно возвращаясь в одну и ту же точку, к одному и тому же человеку — к Кристине.

— Дарога, подожди! — Эрик удержал за руку перса, готового силой оттащить мать от кровати сына. — Она права.

— Ты с ума сошёл, Эрик! — возмутился перс. — Не мать определяет это. Жить ребёнку или умереть — решает Аллах.

— Да, — глухо ответил Эрик, — но мать имеет право голоса, — и он осторожно прикоснулся к маске, скрывавшей его лицо.

О чём он подумал в этот момент? Не о том ли, что его собственная мать была бы более милосердна, если бы позволила ему умереть в младенчестве? Тогда не пришлось бы пережить все те тяготы, которыми была наполнена его биография. Не было бы ужаса перед самим собой, ненависти вокруг, желаний, которые имели только один исход — они были недостижимы. Но тогда он не встретил бы Кристину… Кристина.

Эрик обернулся к персу и что-то быстро сказал на незнакомом языке.

— Ты с ума сошёл, — в который раз повторил перс, но сейчас эти слова звучали устало и покорно, — это страшнейший яд!

— Вот именно! — спокойно ответил Эрик.

— Неужели ты даже Бога не боишься, если уж людской суд тебе нипочём? — вопросил перс. — Ты же убьёшь его!

— Ты уверен?

— Как я могу быть уверен в таком деле…

— Иди и принеси мне то, о чём я тебя прошу, — и слова были произнесены таким тоном, что им нельзя было не повиноваться.

Когда перс вернулся, в руке его был маленький пузырёк, в который едва ли вмещалось десять капель жидкости густого бордового цвета, внешне похожего на кровь. Он нерешительно протянул склянку Эрику и снова попытался что-то возразить, но Эрик мотнул головой, и перс замолк на полуслове, словно подавился словами.

— Воды! — резко сказал Эрик.

Окрик его был суровым и повелительным, и никто не посмел ему перечить. Арно подал стакан, наполовину наполненный водой. Эрик выплеснул половину прямо на пол, в оставшуюся воду капнул несколько капель, поболтал стакан, растворяя густую жидкость, долго смотрел, как кровавые и прозрачные нити смешиваются между собой, растворяются и вода, наконец, приобретает нежно-розовый цвет. Кивнул сам себе и со стаканом в одной руке и пузырьком в другой он подошёл к Шарлотте, испуганно преградившей ему путь к кровати. Некоторое время он молчал, глядя на женщину сверху вниз сумрачно, но совершенно спокойно. Если раньше она была просто испугана, то теперь это тяжёлое молчание парализовало её. Шарлотта едва удержалась от желания упасть на колени и закрыть голову руками, чтобы избежать неведомых грозных слов, которые трепетали на губах стоявшего перед нею мужчины. Почему-то ей казалось, что сейчас на её голову обрушится нечто, чему она не сможет воспротивиться, что сметёт, сломает и её, и детей.