Ты согласна?

Протяни мне руки. Никто и никогда не испытывал такого благоговения, прикасаясь к женским рукам. Я целую их, и пальцы слабо подрагивают в ответ на мои прикосновения.

Я хочу целовать тебя. Коснуться губами — не впиться, не прижаться, изнемогая от желания, а именно коснуться — легко и трепетно нежных полуоткрытых губ, и выпустить на волю изумленное „Ах!“, идущее от самых сокровенных глубин, и почувствовать его запах и вкус на своих губах, и впитать его всем своим существом, и сделать его своим сокровищем. И, наконец, вернуть этот возглас, многократно усиленным собственными переживаниями, наполненным нежной и глубокой молитвой о счастье. Возвратить его так, чтобы он проник в самые отдаленные и потаенные уголки души и сердца, так, чтобы наполнить каждую клеточку восхитительным ароматом неведомого ранее чувства.

Я люблю тебя. Больше нет…»

Он стоял, упираясь лбом в деревянную оплётку оконных стёкол. Боялся оглянуться, спиной чувствовал, как её глаза скользят по неровным строчкам, которые составляли буквы, начертанные вкривь и вкось. Разве так объясняются в любви девушке, достойной самых удивительных и прекрасных картин?

Эрик собирался с духом, чтобы подойти и забрать бумагу и никак не мог собраться. Сердце упало куда-то и дыхания уже не хватало даже на то, чтобы просто стоять, не говоря уже о каком-либо движении. Мимолётно Эрик удивился, что солнце продолжает светить как ни в чём ни бывало в то время как его накрывает чернота страха.

Занятый мыслями он снова не услышал, как Амина подошла к нему вплотную. Вздрогнул от неожиданности, почувствовав, как она осторожно обнимает его, как утыкается в спину губами и скользит по дорогой ткани сюртука своей щекой, и замирает, и тихо произносит:

— Эрик…

И голос её звучит дивной музыкой, успокаивая, воспалённое и испуганное сознание.

— Амина…

— Что? — Она склоняет голову, заглядывая в его лицо сбоку, и солнце очерчивает её профиль. Золотые нити путаются в тёмных волосах, и он на секунду теряет дар речи от красоты, представшей перед ним.

— Обещайте мне одну вещь…

— Только одну? — Пытается кокетничать она, но ни тени улыбки нет на его губах. — Хорошо. Что я должна обещать?

— Вы скажете мне, если вам не понравится?

Она явно удивилась, услышав непривычное «вы» и «вам», но всё удивление улетучилось, уступив место странному, непонятному чувству, когда Эрик склонился и легко коснулся её губ.

Амина казалась ошеломлённой и смотрела немного растерянно. Тогда Эрик, бережно развернув её к себе, поцеловал снова. Осторожно, словно боялся раздавить её губы своим порывом. Сердце её вдруг сразу потяжелело и потянуло куда-то вниз, а все ощущения покинули уголки тела и сгрудились беспорядочно в губах. Она испытывала так много всего и сразу, что, когда Эрик разорвал поцелуй, Амина казалась окаменевшей и тяжело дышала, как после долгого быстрого бега. Эрик испугался, руки его соскользнули с её плеч, он отвернулся, обвиняя себя во всех грехах, которые только мог вспомнить. Секунды молчания сложились в минуты, когда он, наконец, решился посмотреть на неё.

— Мсье прекрасно целуется, — несмело заметила Амина.

— У мадемуазель большой опыт… — грустно обронил Эрик.

— У мадемуазель совсем нет никакого опыта, — смутилась она и, повинуясь неведомой ранее смелости, обвила его шею руками. И теперь уже сама потянулась ему навстречу.

— Боюсь, мадемуазель выбрала не того учителя.

— Почему?

— Он слишком мало знает.

***

— Моё лицо не пугает тебя?

Она протянула руки и осторожно коснулась шрамов на щеках, погладила бугристый лоб, провела пальцами по тонким губам, замерла на мгновение над провалом, где должен был быть нос.

— Пугает.

Эрик отшатнулся, но она поймала его за плечи.

— Пугает, — повторила она, — но до тех пор, пока я не посмотрю в твои глаза. Ты всё ещё не веришь в то, что тебя можно любить, зная об этом?

Маленькая тёплая ладошка коснулась его щеки и Эрик с трудом отвёл взгляд в сторону. Её глаза гипнотически воздействовали на него, когда она смотрела так, он готов был внимать любым словам и верить в них. В глазах Кристины он видел своё отражение, и оно было уродливым, ужасным настолько, что он боялся прикоснуться сам к себе. Взгляд Амины делал его принцем в своих собственных глазах. Вот так просто — одним взмахом ресниц. Эрик ни на минуту не забывал, кто он и что представляет собой его лицо, но вглядываясь в её глаза, теряясь в их тёмной влажной глубине, он забывал обо всём. В них светилась бесконечная преданность, в её отражении он чувствовал себя и робким, и смелым, и отважным, и беспомощным одновременно.

— Я не могу забыть о том, что оно есть…

— Даже теперь? — Она мягко привлекла его к себе, обняла лицо тёплыми ладонями и осторожно коснулась губами тёмных провалов, где были его глаза. — И теперь? — Её ласка коснулась кожи щёк и подбородка. — Какие доказательства тебе ещё нужны? — Её глаза заглянули прямо в душу, выманивая правду на белый свет. — Чего же ты хочешь ещё?

Эрик резко сел и рывком притянул её к себе, усадил на колени, зарылся лицом веё волосы, дрожь охватила его от макушки до пяток и глухим, странно изменившимся голосом, ответил:

–Чтобы ты любила меня.

Амина затрепетала:

— Но ведь я люблю тебя, — робея, ответила она.

Он покачал головой:

— Я больше не могу ждать тебя каждый день, я не хочу тратить время на это. Ты нужна мне здесь, рядом, всегда, всё время… всё время…

Комментарий к - 19 -

* Шекспир Сонет 23

========== - 20 - ==========

Тёплый рассеянный свет от хитро спрятанных светильников вкупе с курильницами, распространявшими едва заметный терпкий аромат, не то, чтобы клонил в сон, — лишал желания быстро и резко двигаться или громко говорить. Небольшая круглая комната, задрапированная шторами нежного пастельного тона, устланная коврами, внешним видом своим напоминающими овсяную кашу, манила сонным уютом и комфортом. Низкие диванчики, невысокий столик, на котором стояла чаша с фруктами, пара-тройка пуфов и бесчисленное количество подушек и подушечек, раскиданных там и сям — когда Самир бывал здесь, он располагался с отменными удобствами. Этот караван-сарай был местом отдыха от спартанского уюта его квартиры на улице Риволи. Не от него ли Эрик перенял желание время от времени нежить себя, не потому ли в своём доме на озере завёл царскую ванну? Каждый ублажает себя, как может, но среди всего этого умиротворённого роскошества Эрик чувствовал себя немного не в своей тарелке.

— Я увезу её в Италию. Моя роза будет жить на берегу Средиземного моря. Ласковый морской бриз освежит её лицо — в последнее время она выглядит очень бледной и усталой. Я не могу выяснить причину её усталости. Ты не знаешь в чём дело? — тонкие бледные пальцы обняли чашку с едва тёплым чаем.

Не вынимая трубку кальяна, Самир качнул головой.

— Меня очень беспокоит всё это.

— Что именно?

— Её бледность, скрытность, молчаливость. Она словно чего-то боится. Когда мы выходим на прогулку, она всё время оглядывается, как будто ждёт нападения. Вчера она так сильно испугалась птицы, которая порхнула с ветки прямо перед нами, что руки её стали ледяными, а лицо серым. Чаще всего на мои вопросы она или просто улыбается, или говорит, что всё хорошо и это просто оттого, что устала. Она что-то скрывает.

— Ты не веришь её словам?

— Не то, чтобы не верю, я… Я стараюсь убедить себя в том, что это может объясняться обычной усталостью. Она сейчас очень много работает и в то же время старается найти и для меня минутку. Не знаю, что бы я делал, если бы она не приходила хотя бы изредка. Когда она так пугается, я… Часто я не знаю, что нужно сказать, что можно сказать. Я люблю её всем сердцем. Я хочу знать всё, что она думает, я хочу проживать с ней каждый миг её жизни, но боюсь сделать что-то не так и вместо ласки услышу, как меня обольют презрением. Я боюсь потерять… И её тоже…

— Не веришь. –Самир отложил трубку и, хлопнув в ладоши, жестом попросил появившуюся девушку принести чай. Пока перед ним на столике расставляли чайный прибор, он молчал. Заговорил, когда служанка, поклонившись, выскользнула из комнаты. — Эрик, ты звал её?