Но Абад бен Хусейн был не из робкого десятка, а потому одарил приёмыша колючим злым взглядом и, обнажив в усмешке крепкие белые зубы, ответил:
— Вернулся, значит.
— Вернулся.
— И как оно там?
— Там — не тут.
Отец покачал головой и его узкое худое и смуглое лицо исказилось непонятной гримасой, с трудом переставляя костыли, он отошёл в сторону, пропуская приёмного сына следом за своей дочерью в темную каморку.
Комментарий к - 6 -
* парк Бют-Шомон
========== - 7 - ==========
Комната, в которой жили Амина с отцом, защищала от дождя, но не спасала от холода. Она находилась на последнем этаже доходного дома, коих строили много во времена «великого переустройства» Парижа. Одинаковые по планировке и внешнему виду дома выстроились вдоль старых и вновь распланированных улиц и заменили собой прежние трущобы. Дома эти строились на разный вкус и кошелёк. На нижних этажах селились съёмщики побогаче. Для них иногда отводили отдельную лестницу — шире и чище. Консьержки относились приветливее к таким жильцам.
Беднота ютилась в мансардах на последних этажах в комнатушках с общим коридором и в отсутствии минимальных удобств, и беднота порой такая тщедушная и беспросветная, что у добросердечного человека наворачивались слёзы при взгляде на измождённые и болезненные лица. Не было ничего удивительного в том, что из этой нищеты вырастал порок, когда в многочисленном обедневшем семействе на одной кровати ютились и малыши, и дети постарше, вместе мальчики и девочки. Они согревали друг друга жалкими остатками одеял и вольно или невольно становились свидетелями жестоких и разнузданных сцен, пьяных оргий и драк, которые случались здесь нередко. Но нищета не всегда соседствовала с ужасным пороком. За много лет Амина не раз видела примеры верного служения друг другу и удивительной честности, для которой, казалось бы, и повода не было, кроме сохранения самоуважения, а иногда и нежного одобрения со стороны близких. Но чаще люди становились заложниками нищеты и беспросветности и шли на преступление. Бедняк думал, что у него просто нет другого выхода, кроме как погрузиться в тяжкий грех и опуститься на дно.
Комнатушка находилась рядом с лестницей, и казалась ещё меньше из-за скошенного потолка, в который было вставлено небольшое окно. Днём сквозь него проникал слабый свет, а ночью — холод. Как девушка ни старалась, она не могла заделать все дыры в этом окне. Она спала под ним на кушетке и ночами страшно мёрзла ещё и потому, что укрывалась очень тонким одеялом, потёртым от времени и почти не согревавшим. Летом было иначе — днём солнце нагревало крышу и в комнатушке становилось жарко и душно. Тогда Амина открывала окно с помощью железного крюка, и в комнату проникал влажный воздух, который окутывал, как лёгкая вуаль, и позволяла себе забыться на время, погрузиться в воспоминания. Она черпала силы в этих кратких мгновениях. Как маленькая птичка сыта крошками, которые удаётся найти, так и Амина радовалась этим кратким моментам. Она чувствовала себя счастливой. Воспоминания помогали пережить невзгоды.
Стол, пара стульев, кровать для отца, шкаф, с нехитрыми пожитками и кое-какой посудой, вычищенной до зеркального блеска, небольшая печурка, корыто для стирки — вот и вся обстановка маленькой комнатки, больше здесь всё равно ничего не поместилось бы. Этого, конечно, хватало для скромной жизни, но Амина помнила лучшие времена, когда жили они на третьем и даже на втором этаже, и у неё была своя комната. Временами она тосковала по той жизни. Иногда в её воспоминаниях появлялась мать — красивая с нежным голосом и мягкими руками. Девушка плохо помнила свою мать — она потеряла её слишком рано. Отец говорил, что мама «истаяла» и в этот момент очень сожалел о том, что вообще покинул Константинополь в поисках лучшей жизни. Сожалел, пока был способен сожалеть. Пока дурман, который несли с собой алкоголь и наркотики, не забрал всё его внимание. Тогда, в прошлой жизни, отец был сильный и здоровый и уверенно ходил по земле, и имел возможность покупать подарки и сласти. Он работал наездником в цирке и ставил немыслимые трюки, управляя лошадью даже не словом, а только едва уловимым движением руки или коленей. Однажды, он прыгнул выше и приземлился раньше и не смог избежать лошадиных копыт. С тех пор каждая новая комната, в которой они жили, находилась всё ближе и ближе к крыше и всё дальше и дальше от центра Парижа.
С появлением в доме Марселя, жизнь неуловимо изменилась. Отец, однажды попытавшийся крикнуть на неё и дёрнуть за волосы, едва не поплатился сломанной рукой. Но заступничество это страшило девушку сильнее, чем безразличие или даже насилие, поскольку она не знала, что оно означает. Амина не верила в добрые намерения Марселя, слишком хорошо она помнила дурные наклонности его характера, слишком часто он являл их ещё до того, как попал на каторгу за грабёж. Сейчас, правда, он казался спокойнее и рассудительнее, чем раньше. Часто, сидя за столом, он останавливал на ней тяжёлый взгляд, о чём-то думая, и она сжималась от предчувствий.
Спустя две недели появилась работа. И снова Амина должна была благодарить Марселя. Это было неприятно. Возможно, виной тому была чрезмерная чувствительность или богатое воображение, но ей казалось, что Марсель словно опутывает её крепкими нитями, которые ни разорвать, ни разрубить она вскоре не сможет. И должна будет повиноваться, куда бы он её ни повёл, ни позвал, на что бы ни толкнул. Но пока ничего страшного не произошло, и она временами сердилась, желая, чтобы всё произошло, наконец, и ожидание перестало её мучить.
Марсель устроил её в ателье мадам Трюффо на улице Шато. Она брала работу на дом и три раза в неделю относила заказы хозяйке. Ателье было большим и имело много заказов. На хозяйку работало десять швей в помещении ателье и, кроме того, были ещё надомницы. Амина долго раздумывала, как Марсель сумел устроить её на эту работу. Откуда он мог знать эту чопорную добропорядочную англичанку? Он о делах своих не откровенничал: уходил рано, приходил поздно, одевался не богато, но добротно и всегда был при деньгах. Это был отдельный повод для дум и сомнений. В то утро, когда они вместе пришли в комнату, которую отныне предстояло им делить на троих, Марсель ясно и жёстко дал понять ей и отцу, что его дела их не касаются. Он готов вносить свою небольшую долю в уплату за комнату и давать немного на еду, но это всё, на что они могут рассчитывать. Но Амина никогда не смотрела на своего брата, как на источник дохода — так она и сказала, прямо глядя в глаза. На что Марсель, неприятно усмехнувшись, оглядел её с ног до головы взглядом, от которого ей захотелось закутаться в большое покрывало, и ответил — мало ли что она сама себе вообразила. Разбираться во всех её мечтаниях он не намерен. Просто он, Марсель, сообщает им о своих взглядах на совместную жизнь и всё. Это утверждение и то, как он произнёс слова, добавило камешек на ту чашу весов, которая советовала опасаться брата. Иногда Марсель приносил подарки: ленты для чепца, косынки или какие-нибудь безделушки. Амина принимала их, потому что боялась отказаться, но и пользоваться не решалась — складывала в ящик шкафа. Но и из ящика они беспокоили её. Они привлекали её взор, чем бы она ни занималась.
Время шло. Тёплый и душистый май раскинул свои нежные крылья над бульварами, раскрасил их зеленью и украсил цветами всевозможных размеров. Солнце дышало теплом, ещё не жарило, но уже и не было отстранённо-холодным и бесстрастным, как зимой. В мае в их доме поселилась девица Марсо. Мари Марсо была гризеткой.
Девятнадцатый век принёс с собой много нового и необычного. Одним из явлений, которыми он прославился, был феминизм. Как и всякая борьба, сражение за равенство полов имело своих героев, точнее — героинь. Бывало, дамы рисковали, чтобы достичь целей и утвердить свои идеалы. Но победу в этих сражениях обеспечивал не столько героизм одиночек, сколько отвага целой армии молоденьких девушек, которые ценой своей удачной и обеспеченной собственным трудом жизни, показали другим если не путь, то направление, чтобы достичь этого самого равенства. Во Франции “боевой единицей” такой армии были гризетки. С лёгкой руки некоторых французских авторов, которые живописали нравы и быт парижской богемы, гризетки представлялись едва ли не проститутками. В действительности это было не так. Девушки эти зарабатывали на жизнь не телом, а честным трудом. Чаще всего они работали цветочницами, модистками или белошвейками. Они добывали средства к существованию своим собственными руками, а потому могли строить свою жизнь по собственному разумению и вкусу.
