Литмир - Электронная Библиотека
A
A

- Володя!

Володя стоял перед нею и уничтожался. Он смотрел на складки мамина платья, на мамины бледные руки и чувствовал на своих трепетных веках ее испуганные взгляды.

- Что это? - спросила мама.

- Ну что ж, мама, - вдруг заговорил Володя, - ведь это ж первая!

- Первая!

- Ну, ведь это со всяким может быть. И право, это нечаянно.

- Ах, Володя, Володя!

Володя заплакал, по-ребячьи размазывая слезы ладонью по щекам.

- Мамочка, не сердись, - зашептал он.

- Вот твои тени! - сказала мама.

В ее голосе Володе послышались слезы. Сердце его сжалось. Он взглянул на маму. Она плакала. Он бросился к ней.

- Мама, мама, - повторял он, целуя ее руки, - я брошу, право, брошу всякие тени.

XX

Володя сделал громадное усилие воли, - и не занимался тенями, как его ни тянуло к ним. Он старался наверстать пропущенное из уроков.

Но тени настойчиво мерещились ему. Пусть он вызывал их, складывая пальцы, пусть он не громоздил предмет на предмет, чтоб они отбросили тень на стене, - тени сами обступали его, назойливые, неотвязные. Володе уже незанимательны стали предметы, он их почти и не видел, - все его внимание уходило на их тени.

Когда он шел домой и солнце, бывало, проглянет из осенних туч хоть в дымчатой ризке, - он радовался, что повсюду побежали тени. Тени от лампы стояли около него, когда он вечером был дома.

Тени везде, вокруг, - резкие тени от огней, смутные от рассеянного дневного света, - все они теснились к Володе, скрещивались, обволакивали его неразрывной сетью. Некоторые из них были непонятны, загадочны, другие напоминали что-то, на что-то намекали, - но были и милые тени, близкие, знакомые, - вот их-то и сам Володя, хотя и мимовольно, искал и ловил повсюду в беспорядочном мелькании чуждых теней. Но грустны были эти милые и знакомые тени.

Когда же замечал Володя, что сам он ищет этих теней, он терзался совестью и шел каяться к маме.

Случилось однажды, что Володя не одолел соблазна, пристроился к стене и начал показывать себе бычка. Мама застала его.

- Опять! - сердито воскликнула она. - Нет, я наконец попрошу директора, чтобы тебя сажали в карцер.

Володя досадливо покраснел и угрюмо ответил:

- И там есть стена. Везде стена.

- Володя! - горестно воскликнула мама. - Что ты говоришь!

Но Володя уже кается в своей грубости и плачет.

- Мама, я сам не знаю, что со мною делается.

XXI

А мама все не может одолеть своего суеверного страха теней. Ей все чаще думается, что она, как Володя, погрузится в созерцание теней, но она старается утешить себя.

- Какие глупые мысли! - говорит она себе. - Все обойдется, даст бог, благополучно: нашалится и перестанет.

А сердце замирает от тайного ужаса, и настойчиво забегает ее мысль, пугливая перед жизнью, навстречу будущим печалям.

В тоскливые минуты утра она поверяет свою душу, вспоминает свою жизнь, - и видит ее пустоту, ненужность, бесцельность. Одно только бессмысленное мелькание теней, сливающихся в густеющих сумерках.

"Зачем я жила? - спрашивает она себя. - Для сына? Но для чего? Чтобы и он стал добычею теней, маниаком с узким горизонтом, - прикованный к иллюзиям, к бессмысленным отражениям на безжизненной стене?"

"И он тоже войдет в жизнь и даст жизнь ряду существований, призрачных и ненужных, как сон".

Она садится в кресло у окна и думает, думает.

Она заламывает в тоске прекрасные белые руки. Мысли ее разбегаются. Она смотрит на свои заломленные руки и начинает соображать, какие из этого могли бы выйти фигуры на тени. Она ловит себя на этом и в испуге вскакивает.

- Боже мой! - восклицает она. - Да ведь это - безумие.

XXII

За обедом мама смотрит на Володю.

"Он побледнел и похудел с тех пор, как ему попалась эта несчастная книжка. И весь он переменился, - характером и всем. Говорят, характер перед смертью меняется. Что, если он умрет?"

"Ах, нет, нет, не дай, господи!"

Ложка задрожала в ее руке. Она подняла к образу боязливые глаза.

- Володя, да отчего ж ты не доел супа? - испуганно спрашивает она.

- Не хочется, мама.

- Володя, не капризничай, голубчик, - ведь это же вредно - не есть супу.

Володя лениво улыбается и медленно кончает суп. Мама налила ему слишком полную тарелку. Он откидывается на спинку стула и хочет сказать с досады, что суп был невкусен. Но у мамы такое обеспокоенное лицо, что Володя не смеет говорить об этом и бледно улыбается.

- Теперь я сыт, - говорит он.

- Ах, нет, Володя, сегодня все твое любимое.

Володя печально вздыхает: он уже знает, что если мама говорит о его любимых блюдах, то это значит: будет его пичкать. Он догадывается, что и за чаем мама заставит его, как и вчера, есть мясо.

XXIII

Вечером мама говорит Володе:

- Володя, милый мой, ты опять увлечешься, - уж лучше ты не затворяй дверей!

Володя принимается за уроки. Но ему досадно, что за его спиною открыта дверь и что мама иногда проходит мимо этой двери.

- Я так не могу, - кричит он, шумно отодвигая стул, - я не могу ничем заняться, когда дверь настежь.

- Володя, зачем же ты кричишь? - ласково укоряет мама.

Володя уже раскаивается и плачет. Мама ласкает его и уговаривает:

- Ведь я, Володенька, о тебе забочусь, чтобы помочь тебе справиться с твоим увлечением.

- Мама, посиди здесь, - просит Володя.

Мама берет книгу и садится у Володина стола. Несколько минут Володя работает спокойно. Но фигура мамы начинает понемногу раздражать его.

"Точно над больным!" - злобно думает он.

Его мысли перебиваются, он досадливо двигается и кусает губы. Мама наконец замечает это и уходит из комнаты.

Но Володя не чувствует облегчения. Он терзается раскаянием, что показал свое нетерпение. Он пробует заниматься, - и не может. Наконец он идет за мамой.

- Мама, зачем же ты ушла? - робко спрашивает он.

XXIV

Ночь под праздник. Перед образами теплятся лампады.

Поздно и тихо. Мама не спит. В таинственном сумраке спальни она стоит на коленях, молится и плачет, всхлипывая по-детски.

Ее косы бегут на белое платье; плечи ее вздрагивают. Умоляющим движением подымает она руки к груди и заплаканными глазами смотрит на икону. Лампада на цепях еле заметно зыблется от ее горячего дыхания. Тени колышутся, толпятся в углах, шевелятся за киотом и лепечут что-то тайное. Безнадежная тоска в их лепете, неизъяснимая грусть в их медленно-зыбких колыханиях.

5
{"b":"69755","o":1}