– В таком случае я приказываю, чтобы вы немедленно добыли мне эту самую бутоньерку или что там такое вывалилось из кареты! – холодно потребовала Чоглокова, задетая уже тем, что Бецкой оказался более наблюдательным, нежели она. Впрочем, что-то в руках юной путешественницы действительно мелькнуло, сама Мария Семеновна приняла предмет за платок, но, когда между каретой и статс-дамой возник всадник, глазастый Иван Иванович умудрился разглядеть, как незнакомка бросила что-то на дорогу, а вот она, увы, нет.
– Можем мы остановиться буквально на секунду? – высунувшись из кареты, громко поинтересовался Бецкой у ехавшего рядом с дверью начальника охраны.
– Ночная ваза за софой, – отмахнулся от него Домашев.
– Не хотите останавливаться, поговорим так. Один из ваших людей только что подобрал нечто вывалившееся из той кареты. Мария Семеновна требует со всей поспешностью подать ей сей предмет, – строго сообщил Бецкой.
– Скажите, что я возмещу господину офицеру его стоимость или сделаю какой-нибудь другой памятный подарок, – желая сгладить неприятное впечатление, выкрикнула Чоглокова. И через минуту юный офицер протянул через ее окошко сильно пострадавшую от дорожной грязи шелковую розу, какими обычно украшают бальные платья.
– М-да… вот и проявляй после этого любопытство, – Мария Семеновна с отвращением бросила цветок на пол, поспешно вытирая руки о платок.
– За грязную розу вы можете презентовать не менее грязный платок, – со злорадной улыбкой предложил Бецкой.
Чоглокова задумалась на секунду и затем аккуратно вытащила из прически шпильку, головка которой была сделана в виде крошечного цветочка, в центре которого сиял настоящий бриллиант, и передала сувенир не ожидавшему такой высокой награды юноше.
– Примите же и от меня этот скромный цветок, как память о дорожном приключении, произошедшем этой ночью, – произнесла она с чарующей улыбкой, после чего закрыла шторку окна и блаженно откинулась на подушки. Настроение резко пошло на подъем. Теперь юноша будет уже грезить не случайной девочкой, повстречавшейся ему на дороге, а светской замужней дамой, особой, приближенной к Ее Императорскому Величеству. Что это может дать? Да ровным счетом ничего, быть может, проходя мимо склонившихся в приветствии офицеров стражи, она станет искать среди них сегодняшнего юношу, а он будет писать ей неуклюжие стихи или даже сложит пару песен. Впрочем, более вероятно, что она забудет о нем буквально на следующий день, так что только алмазная шпилька останется у несчастного, как свидетельство его так и не возникших отношений с прекрасной дамой.
Они минули три горящие бочки, отмечающие версты, когда карета свернула на развилку, у которой была назначена встреча.
ПРИ ВИДЕ ПРИБЛИЖАЮЩЕЙСЯ кареты Елизаветы фальшивые императрица и ее фаворит вышли из своего экипажа, а сопровождающие их офицеры спешились и, выстроившись с факелами, приветствовали государыню.
– Тебя не заподозрили? – Елизавета поцеловала Чоглокову в щеку, невольно отмечая, что кожа кузины холодна, точно лед. – Замерзла-то как, застудишься, на мне грех.
– Да что вы, мы же почитай все время в карете сидели, точно не застужусь. Не беспокойтесь, потом я ведь в вашей шали.
– Как вчера прошло?
– Весь двор приехал на постоялый двор вечером, а ваша карета как бы задержалась в пути. Дамы подтвердили, что вы с Алексеем Григорьевичем благоволили приказать оставить вас в покое. В общем, заявились на ночь глядя, я сразу в ваши покои прошла, там вход отдельный, удобно очень. Пока наши усердие пытались выказать, я и проскользнула. А Мавра[14] еще и сказала, что государыне-де нездоровится, будто бы зубы ноют.
Засветло мы с Иван Иванычем тем же способом вышли, видел кто, нет, про то точно не скажу. Но если и видели, сами изволите наблюдать, мы с Бецким аккурат, как Алексей Григорьевич научил, все и проделали. Я в вашей шали, но, извольте видеть, в своем платье.
– Отчего же в своем? – у дивилась Елизавета. – Чего-чего, а нарядов у меня вдосталь. Али ты, статс-дама, не ведаешь?
– Ведаю, государыня, – Чоглокова присела в реверансе, – тридцать две тысячи, из них на это путешествие с собой взято штук сто, чтобы выбор был.
– Рост у вас с Марией Семеновной одинаков, сложение сходно, все-таки родная кровь, – всунулся со своими объяснениями Бецкой. – Я и рассудил, если государыня ни свет ни заря куда-то уезжает, стало быть, желает сохранить это дело в тайне. Соответственно, и оденется в платье одной из своих дам, чтобы выглядеть неприметнее. А в кого проще всего переодеться, в госпожу Чоглокову. Получается так, государыня одолжила платье у Марии Семеновны, а потом рассудила, мол, дюже прохладно, да и прихватила любимую шаль.
– Придворная дама играет роль императрицы, которая играет ту же придворную даму, – лихо закручено. Не переборщили с шалью-то? Сами знаете, ни у кого больше такой нет.
– В самый раз, Ваше Величество, – расплылся в доброжелательной улыбке Бецкой. – Шаль приметная, зеленая, пушистая, сами изволите говорить, ни у кого такой больше нет. Если кто и приметил даму, из ваших покоев выходящую, на шаль эту глядел, потому как диво дивное. Помните, Андрей Иванович Ушаков[15] рассказывал, как люди, у которых кошелек, скажем, на базаре стащили или товар какой из лавки исхитили, воров описывают? Один заметил бородищу по пояс, другой повязку на глазу, третий костыль… Такие приметы первым делом в глаза бросаются, а начинаешь расспрашивать, какой был нос, какие глаза… никто ничего не помнит.
– К тому же шаль ваша любимая, если бы вы не приказали любыми средствами, я бы, право, не осмелилась взять. Позвольте на ваши плечики теперь накинуть. Чувствуете, сколько она тепла-то в себя вобрала! С такой шалью шубы зимой не потребуется.
– Все правильно сделали. Молодцы. Что же теперь, Алеша, всем вместе возвернуться? Боязно мне, как бы Марию Семеновну после этой прогулки не лихорадило.
Разумовский задумался.
– Лучше бы, конечно, чтобы вы теперь вместе с Иваном Ивановичем вернулись да в покои свои прошли, ибо у меня дело неотложное недалеко отсюда. Если желаете, могу Марию Семеновну с собой забрать, но это еще часа три в карете трястись. Так что луче вы, матушка, вместе с нею поезжайте. Вряд ли кто мог углядеть, сколько женщин уехало, а отсутствие статс-дамы все равно в глаза бросится. Тем более, что на этот раз с вами ни Анны Карловны[16], ни Анны Васильевны нет, а одна Шувалова их не заменит.
– Чтобы испортить настроение, мне и одной Екатерины Ивановны[17] с лихвой хватает. Мало того, что по природе своей мегера, каких поискать, так Александр Иванович, черт лысый, еще перца задает, за каждой юбкой, прости господи, волочится, а Екатерина Ивановна потом на моих девушках гнев срывает. Хорошо хоть дочку догадались не столь нервенную родить. Года через два получит фрейлинский шифр. А вот Анну Васильевну, по всему видно, обратно во дворец уже не заманим, семья ей дороже всего на свете. А жаль!
– Так ведь вы говорили, что Анна Васильевна вам лично рекомендовала… – Разумовский вовремя закрыл рот.
– Не лично, а письмом. Лично я ее, сердешную, почитай год не видела. Ну, может, теперь, коли уж приехала племянницу искать, так заедет. В былые-то годы уж какими подругами были.
– Вы можете через главный вход пройти, а я через отдельный, по той же тропинке. Теперь уже лицо можно не прятать, – затараторила Чоглокова. – Иван Иванович правильно говорит, в темноте никто ничего, кроме шали, заметить не мог.
– Ну, с Богом. – Елизавета повернулась к Разумовскому и вдруг, не стесняясь, нежно прильнула к нему. – Будь осторожен, Алешенька. Не знаю, как у тебя сложится с Ушаковым, но если старик ничем помочь не сможет, послушай доброго совета – поговори с Александром Ивановичем Шуваловым[18]. Не знаю, какая кошка между вами пробежала, но Александр Иванович первый помощник Ушакова, его ученик. Кроме того, Андрей Иванович хоть и крепок, но весьма уже в летах, коли для расследования этого проклятущего выпадет ему в холодном схороне сидеть, в карете трястись, драться да догонять, так я бы лучше поберегла его, зато Александр Иванович…
