– Я, Акимыч, гляжу, ты фантазер большой. Куришь и куришь, куришь и куришь, а я вот только чаю хочу, лучше даже с сахаром, – никак не поддержал философские размышления начальника стрелок Вяткин. – Между прочим, я норму ГТО на золотой значок9 месяц назад сдал и не курю, а тут табачищем, уж простите, несет.
– Горе луковое, стрелок Вяткин, да будет тебе чай. Давай уж попозже, а там, глядишь, и Ярославль. Я вот что думаю, сынок: сдадим в Ярославле наличность, доедем с тобою и соней нашим до Омска, там сдадим золото и уж отдохнем до пересменки. Аж цельных три денька, полагаю. У меня сестра там, кровинушка родная. Заночуем, примут хорошо. Да может, и на рыбалку успеем. Эх-ма, душно что-то, окна не открываем до станции. Если только самую щелку. Никак гроза собирается, кость со вчерашнего ломит. Да и это самое, полотенечком-то чуток оботрись. Воняешь как сукунца – животное такое есть в Америке. Вонючая, говорят, страсть. Запашок похуже табачного уж точно. Нам с тобой еще несколько часов трястися в этой клетке. Давай-давай, вытирайся! Не приведи Господь, соня наш и не проснется от запахов твоих, – старик загоготал во все горло, хлопая своими большущими ладонями по коленкам да притоптывая. Обладатель золотого значка ГТО ничего не ответил, но отошел приседать в самый дальний угол вагона, а Федор только перевернулся на другой бок.
Вдоволь насмеявшись, Акимыч рукавом вытер слезящийся глаз и скомандовал:
– Так, стрелок Вяткин, приказываю тебе телефонировать в вагон-ресторан. Пусть в девятнадцать ноль-ноль оставят у двери три стакана крепкого чаю с сахаром. Три коротких стука через два длинных, опять три коротких или как там по вашей Морзе. А чтобы не позабыли, ну и для порядка, мы еще один разок им телефонируем. Аккурат около семи – так и скажи. Федора разбудить и при получении через смотровое окно удостовериться в отсутствии посторонних лиц в тамбуре. Табельное обоим держать наготове.
Перед прибытием
Сахарову снилось мороженое. В металлических креманках на высоких ножках, точь-в-точь как в кафе парка Горького. Пломбирные шарики – сладкие, белоснежные. Две вазочки с мороженым стояли на столе друг против друга. И думалось, Толя ожидает кого-то, кому была предназначена вторая. Стол заставлен бутылками дюшеса, но официанты все несут и несут новые. Юра Рыбальченко, почему-то черноволосый, несет поднос, а на его краю сидит крохотный Левон. Он задорно болтает кривыми ножками – в руках табличка «победитель конкурса работников общепита» – и поет:
Если бы парни всей земли
Вместе собраться однажды могли,
Вот было б весело в компании такой,
И до грядущего подать рукой…10
Поднос становится огромным и тяжелым, бутылок все больше и больше. Они толкаются совсем как живые, приподнимают свои крышечки в такт мелодии и вдруг подхватывают хором припев, басами выводят:
Парни, парни, это в наших силах:
Землю от пожара уберечь,
Мы за мир, за дружбу, за улыбки милых,
За сер-деч-ность встреч.
Мороженое тает на глазах, а той, которую ждал Толя, все нет и нет. Рыбальченко только громко смеется. Он поднял поднос высоко над головой, бутылки начинают раскачиваться. Креманкам нет места, они вот-вот упадут на пол. Тут бедняга Левон срывается вниз, но, зацепившись рукой за край подноса, висит и как дите малое горько-горько плачет. Внезапно как заорет, почему-то густым басом: «СМИ-И-РНА!»
– А вот и я, друзья мои! – это пришел в гости Петропавлов, тот самый Замнач по строевой Рижского мореходного. Толя окончательно проснулся. Командирский бас Петропавлова заставил заплакать ребенка в соседнем купе. Моряк осекся и перешел на громкий шепот:
– Ребята, как я вам благодарен! Это же не курсанты, корсары какие-то. Я поэтому к вам ненадолго.
Он принес два огромных кулька баранок: один с маком, другой, поменьше, – с солью.
Стас приветливо откликнулся:
– А мы тут как раз опять собрались чай пить, почти как англичане, ну только не five, а seven o’clock. Уже заказали пару стаканов у проводника минуту назад.
Мимо купе в сторону вагона-ресторана опять шел Воскобойников. Поинтересовался «не надо ли чего честной компании, поскольку скоро прибытие»? Попросили пару стаканов, а проснувшийся Сахаров заказал бутылочку Дюшеса.
– Сей момент, – по-старорежимному ответил проводник и споро засеменил в сторону вагона-ресторана.
– Вот и славно! – воскликнул Петропавлов и окинул взглядом попутчиков. А что все такие грустные да кислые?
– Мы не кислые, – отвечал Стас, – просто Анатолий вздремнул чуток, а мы тут поспорили с Шурочкой насчет Раскольникова. Вот сидим, дуемся друг на друга теперь.
– Да бросьте, какая ерунда! Убедила я вас, убедила же, признавайтесь, – она шутя хлопнула кулачком по его плечу. – Это вы теперь грустный, а не я…
– Нет, с чего вы взяли? Хотите вот, хоть песню спою, чтобы доказать?
Сахаров с верхней полки, положив кулак под подбородок, невесело наблюдал за спорщиками.
Петропавлов лукаво улыбнулся и торжественно сообщил:
– Ну, песня – само собой, но больше я стихи люблю. Особенно, если в них про море…
Что-то вспомнив, он эффектно щелкнул пальцами и добавил:
– Вот, например, хотя название запамятовал.
Сидя вполоборота на краешке нижней полки, по-гусарски положив руку на колено, он начал читать, глядя в глаза Шуре:
– У нее глаза морского цвета,
И живет она как бы во сне.
От весны до окончанья лета
Дух ее в нездешней стороне.
Ждет она чего-то молчаливо,
Где сильней всего шумит прибой,
И в глазах глубоких в миг отлива
Холодеет сумрак голубой…
– Та-та-та… чего-то там буря… гм-гм… нет. Забыл, – моряк хлопнул с досады по коленке.
Шура вдруг продолжила:
А когда высоко встанет буря,
Вся она застынет, внемля плеск,
И глядит как зверь, глаза прищуря,
И в глазах ее – зеленый блеск…
Дочитав, Шура добавила:
– Это, товарищ морской волк, Константин Бальмонт – «Морская душа».
– Замечательные стихи, – заметил Анатолий, – будто про вас, Шурочка. Глаза-то у вас зеленые.
Шурочка захохотала:
– А я потому и выучила их!
Стас посмотрел на часы. Заметил, что до прихода поезда осталось не так много времени. Петропавлов обрадовался и сообщил, что без курева не может прожить и часа, а потому, пока не принесли чай, время оправляться «на перекур». Мол, папирос и новомодных сигарет не курит, а табачок у него свой, знатный. Все кроме Шурочки разделили компанию.
В тамбуре перед вагоном-рестораном неожиданно встретили Воскобойникова и Левона. Проводник стоял, прислонившись к двери, Левон курил. Петропавлов достал табачок из кожаного кисета и ловко скрутил на старый манер козью ножку. Стас принюхался, похвалил табак, но от предложения закурить решительно отказался:
– Не курю уже много лет. Здоровье, знаете ли, берегу.
– А я вот как с юности к дедовскому самосаду прикипел, так любые папиросы нынче кажутся слишком легкими, – отметил моряк.
Левон обратил внимание на зажигалку:
– Красивая. Махнемся, не глядя, а, капитан? Зачем тебе такая зажигалка к козьей ножке, к самосаду, а? – засмеялся официант.
Петропавлов прищурился от табачного дыма и как бы нехотя пробурчал:
– Это, товарищ дорогой, моя фронтовая любовь, можно сказать. На Эльбе сменял у одной «симпати-и-ишной» союзницы, – и он подмигнул.
– Ну-у-у, товарищ капитан, не прогадаете. Уж поверьте, – не отставал энергичный Левон.
