Ребята оказались общительные и веселые. Поговорив о технике, они задавали Анатолию еще много других вопросов, которые Сахаров никак не ожидал услышать от обычных официантов вагона-ресторана. Толя успел рассказать им и о долгожданном путешествии в Москву, и о командировке в Ярославль. Так прошло более получаса, и Анатолий, заказав бутылку Дюшеса, попросил принести ее в третье купе одиннадцатого вагона часа через два. Возвращаясь к себе, он неожиданно понял, почему захотел угостить Шуру лимонадом.

Осенью 1957-го

Протарахтел, гремя пустыми молочными бидонами, «студебеккер», прошла почтальонша. Соседская корова Горка почему-то остановилась у забора. Горка положила голову поверх забора, засунув влажную морду в промежуток между обломанных досок, и продолжила жевать. Часть старого забора закачалась в такт.

– Ну, пошла, дуреха! Сейчас повалишь все! Пошла! – Анатолий махнул рукой.

Воскресное сентябрьское утро, слышно, как по дворам собирается народ, переговариваются о своем. С крыльца видать вдалеке блестящий изгиб Волги. Многие отправятся на пристань – сегодня приходит пароход. Сахаров тоже пойдёт: на пароходе привезут и заказанные книги и журналы.

Почтальонша прошелестела назад, еле кивнула из-под платка. «Вот и месяц, как за сорок, кажись так и помру бобылем», – подумал Толя.

В этот солнечный денек в самом начале осени 1957 года уже битый час Сахаров сидит на скрипучих ступеньках крыльца. В старой школьной тетрадке в клеточку что-то старательно выводит химическим карандашом. Ого! Да там… Ну-ка, посмотрим.

«Жизнь – это чудная короткая тропинка где-то посередине пространства космической бездны… Однако сегодня мы поговорим о более приземленном, но не менее значимом для любого советского (зачеркнуто) человека…»

Неторопливо продолжалось сентябрьское воскресенье. Деревенские мужики с утра были уже навеселе. Нет у Сахарова этой беды, почти не употреблял «беленькую», даже и ни капли вот уже целый месяц: ни в праздники, ни в будни.

С шести утра к трактору, а вечером – занятия кружка или сразу домой… к книгам. Так шел год за годом. И в этот самый день, глядя в небо на собирающийся журавлиный клин, Сахаров осознал, что хочет и может, и обязательно напишет свой первый рассказ. Это будет пусть маленький, но правдивый рассказ о том, «что есть жизнь». Хотел он только написать так, чтобы получилось не сладковато-тягостно, как писали во всех известных ему журналах.

Ботинки на босу ногу. Горячий чайник на ступеньках крыльца. Да, вот таким светлым, прозрачным и теплым выдалось это сентябрьское воскресное утро. Механик колхоза «20 лет Октября» Анатолий Сахаров, сидя на ступеньках своей хибары, накинув на майку старый пиджак с дырками от медалей, писал свой первый в жизни рассказ.

«Наша жизнь в любое ее мгновение, в любом месте нашего проживания – не важно, город ли это или малая деревенька, скит отшельника или дворец хана – всегда много сложнее, чем это кажется. Жизнь – отнюдь не только то, что происходит с самим человеком. Главное всегда вокруг человека и происходит с его осознанным или невольным участием или, что особенно всем нравится, под его влиянием. А уж как мы воспринимаем происходящее – ничего в реальности и не меняет. Замечательно, что изначально почти всегда есть выбор. Жизнь или смерть, борьба или дружба, жертвенность или равнодушие. В чем затруднение? Кто ты, человек? Нас окружает сложный, тонкий мир, который мы разучились замечать или считаем малозначимым. Мы видим только самые огромные конструкции. Мы разучились хотеть напрягать зрение, рассматривать детали, ведь гораздо легче обозревать общую картину. Люди – особенная, но лишь крохотная часть чего-то (зачеркнуто дважды) безмерно более важного».

Толя подумал и, послюнявив карандаш, еще раз уверенно зачеркнул это самое «чего-то». Не любил он эти прозрачные намеки на религию. Так уж был воспитан. Хотя…

«Человек с большим удовольствием заслонил своим «Я» все вокруг, но заслонил только в собственном сознании. Такое пренебрежение приводит к фатальному упрощению понимания того, что называется «мирозданием». Огрубевший взгляд стирает краски, убивает смысл и целостность отведенного нам отрезка пути, но никак не делает великое ничтожным».

На мгновение Толя задумался, машинально сковырнул башмаком камень, давно лежащий у самого порога. Под камнем оказалась пара жирных червей: они завертелись, пытаясь уползти. Глядя на них, Толя машинально отхлебнул кипяток, подвинул камень обратно и попытался закончить мысль.

«Нам словно отшибло память. Мы будто ослепли. Так почти все мы и живем – величайшие божьи (зачеркнуто) создания матери-природы, но составляющие собой часть почему-то совершенно жалкого человечества. Мой небольшой рассказ о простом человеке, который один раз смог увидеть наш удивительный мир другими глазами».

Толя перечитал последний абзац. Попытался критически оценить свои высокопарно-наивные рассуждения, и… ему стало не по себе. «За такое могут и привлечь», – подумал новоиспеченный философ и литератор.

– Ай, Толя, а? Дома ты. Что сидишь-то так? – у калитки переминался с ноги на ногу Андреич. Седой, как лунь, хромой мужичонка лет пятидесяти в кургузом пиджачке что-то бережно держал под мышкой.

– Того-этого, а я на пристань. Пароход приходит, сам знаешь. Потом пивка можно, того-этого, на площади. А? Я вот рыбку тут приготовил. Са-ам коптил, – скобля щетину, продолжал Андреич.

– Я – не. Занят. Хотя на пристани буду. Мне посылка приплывет из Ярославля.

– Ну… Да. Как знаешь. Ну так я пошел.

Андреич, видя, что Толя даже и головы почти не поднял, засеменил прочь на своих «рубль двадцать».

«Вот человек, – подумал Толя. – Фронтовик, герой, можно сказать, а как живет? От рыбки до пивка и обратно – не нужны мы никому. Уж шестой год протез заменить добивается, все без толку. Перевернуло нас как с ног на голову, придавило, но не до смерти. Вот он куда-то все спрятаться пытается от жизни такой».

Наверное, поэтому вспомнилось о червях. Они были на месте, под камнем. Куда уж им деваться, дрожащим тварям?

Мы едем, едем, едем

Вагон был почти заполнен. В одном из купе капризничал ребенок, мамаша то ласково пыталась его успокоить, то, теряя терпение, срывалась на шиканье. Кто-то вслух читал статью из журнала о пользе молочных продуктов и кулинарных рецептах Федеративной Народной Республики Югославии. В тамбуре постоянно курили, а по коридору в направлении вагона-ресторана периодически сновали отдельные пассажиры. Уже на подходе к купе Толя услышал заливистый девичий смех.

Четвертый попутчик так и не появился, и вся компания с удобством расположила часть вещей на свободной второй полке. На столе лежали справочник «Определитель насекомых» и Толин журнал. Стас рассказывал веселую историю о своем прошлогоднем репортаже из Московского зоопарка. О том, как его блокнот с записями утащил детеныш шимпанзе, а директор зоопарка на глазах у посетителей собственноручно пытался его отобрать. Обхватив руками коленки, Шурочка увлеченно слушала и смеялась.

Москва кончилась, за окнами столетние сосны уже отсчитывали первые километры от платформы «Челюскинская». И тут, как водится, проснулся дорожный аппетит, и все решили, что уже давным-давно пора обедать. На столе выросла горка вареного картофеля, булка с маком, бутерброды, даже маленькая миска с жареной рыбой, нарезанная луковица да серый пакет с какими-то сладостями. Внимание Сахарова привлекла трофейная немецкая медицинская фляга с кружкой поверх горлышка.

– Ого, это самое, давно не виделись, – заметил Сахаров, – откуда у вас, Шурочка?

– Так это я сейчас, наконец, студентка «Меда», а во время войны… – Шура опустила глаза.

– Вы? Простите, но вы же такая молодая… почти девочка.