Но ведь это был Ленинград! Как же не встретиться с Эрмитажем! Как не попасть в Мариинку, Ленком!
По Эрмитажу мы ходим несколько дней после работы до упаду, точнее до закрытия, потом доползаем "домой" и падаем. В Мариинском театре (тогда им. Кирова) нам удалось достать билеты на "Золушку", а в Ленкоме – на "Трёхгрошевую оперу".
В гостиницу простым командировочным попасть было невозможно. Мы отыскали каждый своих знакомых. Я свалилась, как снег на голову, к знакомым моей мамы по дому отдыха, с которыми она поддерживала отношения письмами.
Это были две пожилые женщины, сёстры, пережившие блокаду и потерявшие брата художника. Прошло почти 25 лет, а его комната оставалась в том виде, как была при нём. Комнаты проходные. Они жили в первой, а меня поместили в комнату брата.
Вообще-то вся квартира когда-то принадлежала их отцу, инженеру. После революции их, как "буржуев", уплотнили. Из 7 комнат сделали 14, а им оставили эти две, т.е. одну разделённую пополам. Так как в прежней комнате было три окна, то одно окно разделилось пополам. Об этой квартире и её жильцах можно рассказывать отдельно, но боюсь, это будет утомительно, т.к. много раз описано.
В комнате брата висят старинные гобелены, стоят изумительные фарфоровые статуэтки и мольберт с незаконченной картиной, накрытый покрывалом. Я попала в домашний музей. Здесь интересно, хотя как-то тяжко. Но я не могу пожаловаться на радушие и гостеприимство хозяек, и очень благодарна им за приют.
У сестёр есть интересная знакомая, бывшая фрейлина её императорского величества. В эти дни у неё – день именин, ей исполнилось 75 лет. Сёстры предложили пойти с ними, сказав, что представят меня этой даме, это будет вполне прилично и мне интересно. Мне действительно интересно, и я не разочаровалась в этом визите.
Дверь открыла высокая прямая женщина в коричневом костюме с серебряной вышивкой, очень старом, но аккуратном, с седой тщательно причёсанной головой, слегка откинутой назад. Ясные синие глаза внимательно и весело встречают нас. Меня представили, и она, конечно, говорит, что очень рада. Я почему-то почувствовала, что она действительно рада.
Мы входим в тёмную прихожую коммунальной квартиры и, не раздеваясь, проходим дальше, в её жилище. Комната также образована делением, так что на её долю пришлось пол-окна, хотя и большого. Бывшая фрейлина её императорского величества не могла допустить в своём доме совмещение спальни, гостиной, столовой и прихожей. Поэтому спальня отделена вместе с четвертью окна фанерной, заклеенной бежево-коричневыми обоями, перегородкой с занавесью вместо двери. Прихожая с крохотной раздевалкой отделились слева от двери тоже занавесью. Столовая и гостиная располагаются условно по длине комнаты. Справа от двери у стены стоит маленький столик, около него у стены – два стула. Над столиком висит полка со столовой посудой. Дальше, в углу, образованном правой стеной и второй четвертью окна, стоит маленькая кушетка, старинное кресло с кожаной высокой спинкой, торшер в виде подсвечника со свечами и книжная полка. Границей служит изящная ширма с китайским рисунком. Как мне сказали, эта ширма была из того немногого, что ей разрешили взять из её комнаты в царском дворце. Всё очень прибрано, изящно, удобно. В уголке "столовой", примыкая к "прихожей" стоит крохотная тумбочка с маленьким примусом, на котором она по мелочи может кое-что приготовить или разогреть. (У моих хозяек в их комнате также был отгорожен шкафом уголок с примусом: через длиннющий коридор коммунальная кухня на 14 хозяек с шипящим рядом газовых плит не располагала к тому, чтобы бегать туда разогреть суп или вскипятить чайник.)
Нас приглашают за столик, откуда-то приносятся ещё 2 стула. Из полки фрейлина извлекает весь запас тарелочек – 5, для нас четверых и для сыра. В небольшой салатнице – салат, в вазочке – печенье и мелкие пирожные. В фарфоровой посудине с крышкой (типа супницы на одну – две порции) горячее овощное рагу. К каждой из наших тарелок (тонкого фарфора с нежным серо-розовым цветочным орнаментом) справа дама положила фарфоровые плоские кружочки с рисунком сцен китайского быта. На моём лице быстро промелькнул вопрос, который я постаралась скрыть, но фрейлина поняла. Она объяснила предназначение очень деликатно:
– Эти подставки для хлеба мне подарила императрица при расставании. Она их очень любила. Вы видите, рисунок очень потёрт. А, впрочем, у меня есть и другие памятные предметы. Вот у меня есть наливка, вишнёвая, моя любимая. Мы сейчас немного выпьем. У меня как раз 4 стопочки, остальные разбились. Это тоже память об императрице.
С этими словами она достала сужающиеся книзу четырьмя гладкими хрустальными гранями стопочки, а внутренняя ёмкость образовывалась восьмигранным тюльпаном. В верхней части размер между гранями был примерно 30 мм, а раствор тюльпана – не более 20 мм. Сквозь толщу хрусталя изысканно поблёскивали и переливались радужками внутренние грани. Поистине царская красота! (Прошло много лет, а я и сейчас, как будто вижу их и восхищаюсь. Ни одно из виденных мной изделий из хрусталя не сопоставимо по красоте с этими простыми бытовыми стопочками для ликера). А когда в стопочки была налита наливка, они заискрились всеми цветами от светло-красного до тёмно-лилового.
Мы выпили за здоровье именинницы, слегка закусили. Потом попили чай из фарфоровых чашечек бежево-розового цвета с рисунком в виде камеи, таких же стареньких и потёртых. Нам не позволяют помочь с уборкой посуды, мы переходим в гостиную и немного беседуем о жизни. Фрейлина с юмором рассказывает мне (её приятельницы это давно знают), как она выезжала из дворца, точнее, уходила. Какой-то матросик, увидев её с узлом, посочувствовал ей, добыл откуда-то автомобиль, и она тогда решилась попросить его взять кресло и ширму. Матросик был очарован и готов был увезти полдворца. Она не решилась ехать на квартиру своего отца, генерала (и правильно сделала!) и отправилась к своей двоюродной тётке, занимавшей эту квартиру. Потом их уплотнили, оставив эту комнату.
Про блокаду описывает несколько грустно смешных эпизодов, включая то, как удалось выжить. Рассказывает, как работала уборщицей и библиотекарем, всё в полушутливом тоне, за которым скрывается слишком многое, чтобы это можно было обнажать.
Мы выходим из дома очарованные встречей с прекрасным человеком. Как будто специально для нас в городе наконец-то установилась тёплая погода. Мы пошли до дома пешком по ночному Ленинграду. Этот вечер прекрасен и тих, как воспоминание.
26-го апреля по радио мы слышим о землетрясении в Ташкенте. Город сильно разрушен, много людей осталось на улице. Вся страна откликнулась на беду, решили выстроить новый город, красивый и прочный. На улицах устроены места сбора вещей для пострадавших. Ну и конечно, везде обсуждается, почему вовремя не предупредили.
К майским праздникам я возвращаюсь Москву. Как всегда, иду с друзьями в майский поход на байдарках. Это стало традицией – встречать просыпающуюся природу. Мы уходим в серые, голые после снега леса и тёмную воду, а возвращаемся в подёрнутые зелёным пушком просторы по сторонам синей речушки (обычно мы выбираем небольшие речки). Очень часто в один из дней выпадает снег, и мы вылезаем из палатки на белые, рыхлые поляны. Снег мгновенно стаивает, оставляя хрустальные капли на ветках и запах свежести в воздухе. И также часто в один из дней мы купаемся в прогретой солнцем неглубокой воде. Это возмещает неудобство холодной земли, частых, серых дождей. В этом году нас 6 человек. Идём по речке Воре, которая впадает в Клязьму.
Я в байдарке с Виктором Жуковым. Невысокого роста, кривоногий, напоминающий немного обезьянку, он при первом взгляде даже отталкивал. Но как только вы видели его глаза, а тем более начинали разговаривать – удивительный человек! Девицы и женщины его осаждают, вызывая яростную ревность у синеглазой красавицы-жены. Он доктор наук, руководит лабораторией ценообразования и жутко ругается по поводу столкновений науки и советской реальности. Вскоре он не выдержал, перешёл в лабораторию критики зарубежной экономики.
