Больше всего любил он петь: ". . . Степь да степь кругом, путь далёк лежит, в той степи глухой замерзал ямщик . . ." И когда он это пел у меня, его дочери, озноб пробегал по коже, я тоже замерзала. Столько раз, сколько слышала эту песню, и совсем маленькой и совсем взрослой.
Семён продолжал работать в типолитографии, когда случилась революция. В 18-м году он бегал слушать пламенные речи вождей, видел и слышал выступления Ленина, Дзержинского, Троцкого. Какие были впечатления? Во всяком случае, обещания лучшей и справедливой жизни подростка, с 5-ти лет зарабатывавшего себе на жизнь, заворожили. В 16 лет Семён Осипов вступил в ряды ВКП(б). С работы ему пришлось уйти, и до 26-го года он работал то фасовщиком, то грузчиком, потом два года работал в Уголовном Розыске. С тех времен он знал все проходные дворы в своём районе, Бауманском, и в центре города. В конце 28-го года Семён устроился на фабрику "Победа Октября". В 1931-м году он был избран делегатом на 2-й Всероссийский съезд Советов.
В 19 лет Семён женился, появились дети. Но потом оказалось, что юношеская страсть обеих только тем и была. Ничего общего в своём отношении к жизни у них не было. Однажды, застав жену с любовником, Семён ушёл из дома. Детей он помогал растить до их самостоятельной жизни, да и потом при разных трудностях пытался помочь. Встретив через 5 лет свою вторую жену, Эстерку, он не скрыл от неё, что у него есть дети, которым он всегда будет отцом. Эстерке, конечно, не очень нравились его посещения детей. Она ревновала его к бывшей жене, которая жила с детьми, боялась, что любовь к детям заставит его вернуться к жене. Но понимала, что дети должны иметь отца, и сама помогала, как могла: то покупала одежду, то принимала на несколько дней соскучившегося по отцу или чем-то провинившегося ребёнка.
Уйдя из дома, Семён жил в общежитии. Был такой забавный случай, когда партийное руководство решило предоставить ему жильё. Были, примерно, такие слова:
– Семён Осипов, ты отличный работник, член партии. Хватит тебе жить в общежитии. В наше распоряжение перешел дом (улица . . ., дом № . . ., знаю только, что какой-то особняк в районе Остоженки), хозяева все уехали (тогда, конечно, сказали "сбежали") за границу. Вот на втором этаже квартира из 5-и комнат – твоя. Поезжай посмотри и поселяйся. Там всё есть, и мебель, и бельё, и посуда.
Семён вошёл в просторную прихожую большой, богато обставленной квартиры. Полированная мебель, обилие хрусталя, хрустальные люстры. От самой двери прихожая устлана пушистым ковром нежно голубого цвета. Увидев грязные следы от своих сапог на пушистой голубизне ковра, Семён испугался. Как же он будет приходить с работы и портить сапогами такую красоту! Он не мог представить себя в этой роскоши и отказался. Продолжал жить в общежитии.
Что делали на фабрике "Победа Октября" я не знаю, но главное, его послали учиться на рабфак. Главным это было по двум причинам: он получил какое-то образование, и встретил там Эстерку, которую стали звать по-русски Ирой. Его большую любовь, его свет, его "рыжую". Эту любовь, на зависть всем, он пронёс до своего последнего часа. Даже будучи уже смертельно больным, с почти отключенным сознанием, он издалека узнавал её шаги, его лицо озарялось светом: "Иринька пришла!".
Когда они встретились, Эстерка уже тоже развелась со своим первым мужем, у неё умирал от осложнения на сердце после дифтерии сын Юлиан, у которого был врождённый порок сердца. Сыну было 3 года, шёл 1933-й год. Всю трагедию любимой женщины Семён принял как свою, и помогал во всём. Он помог переселить Иру из полуподвальной комнатки, в которой нельзя было оставаться ребёнку с больным сердцем, в светлую, просторную комнату на 4-м этаже кирпичного тёплого дома. Он доставал лекарства, разыскивал чудо-врачей. Потом организовал похороны ребёнка, помог Ире поменять место работы.
В 1934 году Семён приходит работать на завод "Кардолента". Через четыре года он становится директором швейной фабрики при этом заводе.
Семён продолжал встречать Иру от проходной и провожать до дома, даже если какой-нибудь другой парень шёл рядом с ней. Приходил к ней домой, приносил что-нибудь вкусное, сидел, пока было прилично, уходил, чтобы завтра придти снова. Ира не выдержала такой атаки, хотя зареклась ещё раз выходить замуж.
В 1935 году, 14-го ноября, они поженились.
Мария (мама) была очень недовольна, что сын женится на еврейке, но сын уже давно всё решал сам. Мария отказалась признавать невестку и не виделась с сыном до рождения их дочери. Потом сердце матери не выдержало, постепенно отношения наладились. А весёлая толстушка внучка стала любимым человечком, последней любовью в её длинной и суровой жизни. Либа, мама Иры, тоже не хотела для своей дочери русского мужа. Но заботливость и внимание зятя завоевали её сердце, а внучка Светланик согрела его.
Эти несколько лет, до конца 1939 года стали самыми счастливыми годами в жизни Семёна и Иры Осиповых. Зарплата Семёна позволяла им ездить отдыхать в Ессентуки и Кисловодск. Они ездили по выходным купаться на Москва-реку, захаживали в рестораны, гуляли по Москве. Много ходили в театры. Оперы, балеты, оперетты, и драматические спектакли, часто премьерные.
В начале 1936-го года Семён и Ира пережили страшную трагедию. Пьяный сосед Иван Цыганов ворвался к ним ночью, стал душить Семёна с криками "Бей жидов, спасай Россию". Ира прямо из постели выскочила на зимнюю, февральскую, улицу звать постового милиционера. Она была на шестом месяце беременности и потеряла двух мальчиков. После такой трагедии Ира не хотела больше иметь детей, чтобы больше не хоронить их. Семён понимал её боль и созданное потерями предубеждение. Он проявил большую заботу, терпеливо пытался возродить в ней сознание, что ребёнок – это жизнь, радость, а вовсе не смерть. Он стремился вернуть ей желание жизни и счастья. 22 сентября 1937 года в семье Осиповых появилась я, Светлана.
Ира ушла с работы. Всё время отдавала дочери и мужу. Казалось, что время было счастливым и безоблачным. Летом снимали дачу, в 1938-м – в Быково, потом в 1939-м и 40-м – в Валентиновке. Дача в Валентиновке была генеральская, за высоким забором. Большой дом, с балконами и террасами посредине большого (по тем временам) участка, заросшего лесом. Там даже росли белые грибы. Дом был разделён на 2-е части. В правой половине жила генеральша Александра Ефимовна. Вот она и сдавала комнату и половину террасы. Почему? Кто же сейчас ответит на этот вопрос! Она подружилась с семьёй Осиповых. Их дочка стала её любимицей, она её все время баловала. Сёстры Иры с мужьями и Фимой, Феня с Ефремом часто гостили здесь, собираясь вместе. Места всем хватало. Александра Ефимовна относилась к таким съездам доброжелательно, открывала для них еще комнату. В общем, собиралась вся семья. Только Либа не любила никуда ездить. Часто приезжали друзья и сослуживцы Семёна с семьями. У них тоже были дети, близкие мне по возрасту. В общем, было шумно, весело. Маленькая Ланка купалась во всеобщей любви. Она танцевала и пела, читала стишки. Все шумно этому радовались, поощряли к дальнейшему развитию артистических возможностей.
А между тем шли страшные годы. 1937, 1938, 1939. Страна молча и тихо содрогалась в глубине своих жилищ от постоянно возможных арестов. И не укрыться, не понять, какое может быть лично к тебе предъявлено обвинение. Чуть не каждый третий был доносчиком. Их презрительно называли "стукачами", но от презрения ничего не менялось. "Стукачи" продолжали "стучать", и отыгрывались на презиравших их с лихвой, поскольку между презрением и ГУЛАГом – явная разница. Да и без "стукачей" в очередь на арест были поставлены многие руководящие и партийные работники. По каким критериям определялась их опасность для существующей власти – далеко не всегда было понятно. Но ещё более непонятно и страшно, когда следом за ″виноватым″, репрессия накрывала его семью. Женщин отрывали от детей и также объявляли "врагами", а детей, отправив в детдом, воспитывали в ненависти к бросившим их родителям. Братья, сёстры, родители часто должны были испить ту же чашу. Иногда это были непонятно как выбранные отдельные члены семьи, иногда полностью все, иногда – никто. А те, у которых карающий каток проехал мимо? Кто сумел осмыслить происходящее и выстоять, не поддаться пропаганде и клевете на самых близких, а уж тем более, далёких – честь им и хвала. Но так много людей было одурачено! Они достойны сурового осуждения, но можно ли их осуждать! "Промывка мозгов" строилась со знанием этого чёрного дела.
