– Да уж кто бы говорил! Благодетель! А то, что вы её купили, Анечку нашу? Вот уж кто её как коврик под ноги постелил, так это вы! – сорвалась в ответ Катя.

– Зачем вы при чужих-то? – Вера попыталась их остановить со слезами на глазах, хоть муж её итальянец снова не понимал ни слова. – Давайте сор из избы не носить!

– Отчего же не носить? Вы хоть знаете, кто этот Сергей-то? Нет? А я вот знаю! – гордо объявил Фрол Иванович. – Скажешь им, Сергей?

– А почему ж нет? Я – отец ребёнка Анны, и пришёл познакомиться с семьёй.

– У Анюты есть ребёнок? – искренне обрадовалась Вера.

– Будет. Уже пять месяцев, – спокойно ответил Сергей. – Она вам не сказала?

– Сюрприз, наверное, хотела сделать, – горько усмехнулась Катя.

– Мальчик или девочка? – радовалась Вера, но ответа не услышала, потому что Катерина вспылила и перебила:

– Да какая разница кто, мальчик, девочка? Вы её, выходит, обрюхатили, Сергей? А с виду такой приличный мужчина!

– Да, вы, и правда, совсем не похожи. Совсем. Мы с Аней много лет знакомы, теперь распишемся, и у нас будет сын. Я хотел познакомиться с семьёй, знал, что все соберётесь девятого января, как каждый год, в день рождения мамы, вот и пришёл. Сестёр я уже понял, – он кивнул Вере и Катерине, – итальянцев тоже. С Фролом Ивановичем мы немножко знакомы, а вот…

Он обернулся к тёте Алле и дяде Степану, которые прижались друг к другу на диване, как попугаи-неразлучники.

– Мы из Москвы. Я их тётя, Алла, и муж мой. Я сестра их мамы. Как же я рада за Анечку, вы не представляете! Такая у нас чудесная девочка! Так она в жизни настрадалась, всю краску, которая на чёрные полосы в жизни выделена была, израсходовала с избытком. Дальше только белые!

– Да, согласен с вами, очень приятно познакомиться.

– Серёга, а ты знаешь вообще, кто такая Аня-то твоя? – вмешался в знакомство Фрол, который весь покраснел и сильно забеспокоился после заявления Сергея о намерении жениться.

– Хороший человек Аня моя, и этого достаточно, – заверил Сергей, надеясь остановить угрозу, которая так явно звучала в тоне Фрола Ивановича.

– Уверен? А теперь смотри. Вот три сестры, и все не похожи, а хочешь скажу, почему? Устроим десять негритят? – предложил Фрол Иванович.

Две сестры промолчали, прочие оживились, а Серёга кивнул:

– Так я сюда и пришёл, чтобы знакомиться.

– Тогда открываю вечер знакомств! Они не родные все, удочерённые. Маме, Марии Владимировне, как заслуженному врачу, их выдавали чуть не в нагрузку, и она брала с удовольствием. Сначала Аню, потом Верочку и потом уже Катю, совсем крошкой новорождённой.

Театральная пауза, повисшая в воздухе, разрушилась воплем Катерины:

– Какой же вы, выходит, гад, Фрол Иванович! Просто сволочь редкостная! Зачем вы это при чужих людях говорите? Вы уж тогда всё рассказывайте, и про себя тоже!

– А что про меня?

– Про бумагу, которую вам заслуженный врач, Мария Владимировна, наша мама, написала. А? Или мне рассказать?

Участники спонтанного интерактивного спектакля затаились, чтобы не спугнуть интригу. То, что они услышали, было шоком для всех, но было истинной правдой, которую несложно было разглядеть в зеркале – сёстры не походили ни на мать, ни друг на друга. Чем ещё всех можно было удивить?

– А зачем говорить, ежели я её показать могу?

Фрол Иванович выбрался из кресла-каталки, и пока тяжёлой поступью шёл до шкатулки, деревянные половицы пели ему скрипучую песню в полной тишине. Он достал сложенный вчетверо пожелтевший листок, на котором ровным почерком, какой бывает у учителей по русскому языку или у тех, кто очень старается, было написано:

"Расписка.

Я, Лапина Мария Владимировна, и Андронов Фрол Иванович договорились о нижеследующем:

В связи с моей неизлечимой болезнью Андронов Фрол Иванович до конца моих дней, которые сочтены, обеспечивает меня лучшими дорогостоящими лекарственными и обезболивающими препаратами и финансовой поддержкой. Взамен моя старшая дочь, Лапина Анна Андреевна, обязуется обеспечить уход и поддержку Фролу Ивановичу по старости или по болезни собственными силами в полном объёме".

Он как раз дочитывал содержимое документа, когда ключ в двери провернулся и вошла Нюша, затопала в прихожей, стряхивая рыхлый свежий снег с сапог.

– Мой сероглазый король, ну зачем? – выдохнула она, увидев Сергея за столом.

– Ничего. Ты присядь, не стой, тебе тяжело уже.

Аня покраснела, застыдилась и села на край дивана. Никто не ел, не пил, все глаза были устремлены на неё.

– Вы на меня смотрите, как на чудо чудное. Я, может, сделала что-то не так?

– Да у нас тут ночь откровений! – прокомментировала немую сцену Катя. – Ты знала вообще, что мы все неродные? Что мы детдомовские все, приёмные?

– Ну, допустим, ты-то нет, тебя мы с мамой прямо из роддома забрали, ты отказная и в детдом даже не попала. Мама меня взяла в шесть лет, Веру я попросила забрать, её там обижали, ей почти три было, а тебя случайно взяли. Мама ездила на ревизию в роддом, а там как раз отказались от слабенькой недоношенной девочки, думали, умрёт. Мама тебя забрала и сказала, что не поедет ни роддома, ни детдома инспектировать, потому что не потянет больше детей одна.

– Так ты знала, что дядя Фрол тебе никто? А про бумагу знала? Что тебя "продали" Фролу? – спросил Сергей.

– Конечно, знала, я её ещё и подписала, эту бумагу.

– Ты понимаешь, что никакой юридической силы нет у этого документа? Я тебе это как юрист говорю!

– Понимаю, Серёженька, ещё как по-ни-ма-ю. Главное, чтобы человеческая сила была у нас, а без юридической прожить можно. Он ведь маму-то нашу пять лет тащил, в лепёшку расшибался, всё самое современное ей искал – врачей, лекарства. И вообще не дядя он нам, и маме не брат никакой. У них любовь была большущая. Он ей хотел замки дарить, у него были и замки, и деньги, а она отказывалась, говорила, что от дурных денег прока не будет. Вот и не стало прока. Она потом много сокрушалась, что её Бог наказал за то, что они с ним вместе счастливы были при живой его жене.

– Я Машеньку любил очень. Ничего у меня в жизни лучше не было, чем тот маленький кусочек счастья с ней, – сказал старик, прослезился и, повернувшись к сыну, добавил: – Борька, ты уши заткни, не слушай. Нюша вся в неё пошла, такая ж дурёха добрая, и из всего, что я в жизни сделал, только один поступок был по-настоящему мудрый – то, что мы тогда эту бумагу подписали. Да, Катенька, и ты, деточка, когда-нибудь узнаешь, что искать в этом мире стоит только людей настоящих, ничего их ценней нет на этой земле. Я, когда увидел, как Машенька моя, умная, красивая, сильная, сама врач, а сгорела за несколько лет, и никакая медицина помочь не смогла, всё у меня перевернулось. И замки, и берега морские – всё глупости. Не на этих китах земля наша держится, а на таких вот Нюшках. Вот такая Санта-Барбара, ребятушки мои.

– И ты всё время знала? – спросила с ужасом Вера у Нюши.

– Нет, не всё время. Мама, когда поняла, что разум уходит, рассказала мне.

– А нам почему не сказала? – не унималась средняя.

– Да Верунчик, надо ли вообще о таких глупостях думать? Вот мы каждый год все здесь собираемся. Вы из своей евроитали, Катька из какой-нибудь экзотической страны всегда одна, тётя Алла с дядей Сёмой из крутой трёшки на Белорусской, Борис… Ну он понятно – хоть из космоса до Катьки прилетит. И ведь ни лобстеров у меня, ни устриц, ни мебели, ни ремонта. Коты, тараканы да мы с Фролом Ивановичем. Едим мои салаты на маминой любимой цветастой скатерти, запиваем вашими "просеками" невкусными и ни в паспорта, ни в родословную друг другу не лезем. Потому что для радости это не нужно никому. Рады встрече – радуемся. Рады, что мама так нас растила, что вы и не догадались, кто откуда. Рады зиме, снегу, ёлкам. Разве нужно ещё что-то? – Нюша немного помолчала, поняла, что для полуночи после "многовыпито" загнула лишку в своей философской тираде, и добавила: – Ну раз уж сегодня такая ночь, хотите ещё откровение? Я на самом деле на кресле ручку просто поменяла. Вот, Катюш, твоё кресло, хорошее, целое, в нём никто не сидит обычно. Так что можешь садиться удобно.