Мой противник наступал, я пятился, увязая в холодном песке; в какой-то миг я решил — что все, песенка моя спета, но умудрился упасть и не угодить под секущий удар. Начал отползать, затем, вспомнив старую и замшелую уловку, схватил горсть песка и метнул в лицо врагу. Он отшатнулся, а я, вскочив, ударил его гладиусом куда-то в солнечное сплетение, отпихнул ногой и запрыгал по песку к месту основной схватки.

Малут убивал молча. Атли кричала. Черные — вопили во все оставшиеся глотки.

Из клубка тел, в котором матово сверкало нагое тело дочери Сандера, отделился человек и кинулся на меня. Я выставил гладиус, но человек промчался мимо — а на спине его висел кот и терзал, и выглядело это страшно.

Еще один отделился от толпы — этот был поумнее, отдулся и побежал к темному силуэту лодки метрах в тридцати от шатра, но — увидел меня и замешкался. Все-таки нападавшие знали, что его сиятельство архканцлер — ну совсем не умеет драться холодным оружием. Черный принял решение и прыжком оказался возле меня. Тесак в руке метнулся в моем направлении, я парировал, пытаясь отступать. Человек надвигался, зачерненное лицо расчертили полосами струйки пота.

Он ударил, пробуя оборону, еще раз, я отбил, стараясь не уводить клинок в сторону — уж хотя бы этому научился; нельзя размахивать мечом как палкой, есть зона атаки и обороны, за которую опасно выходить. Черный кивнул со слабой улыбкой, обнажившей редкие зубы, и я понял, что сейчас последует финт, после которого мое тело сгодится только на корм рыбам.

Но сбоку налетел мохнатый клубок, повис на руке с тесаком, и я, не мешкая, ударил черного под грудину.

— Уар-р? — сказал малут, поднимаясь с песка. Он фыркнул и разразился серией чихов. Кажется, он полагал, что мог бы справиться и в одиночку.

Я взглянул в сторону шатра: там не было живых. Кроме Атли. Она подбежала ко мне, запыхавшись, и засмеялась весело и звонко.

— Ар-р! Волк Торнхелл! Оказывается… очень полезно иметь под рукой… домашнее животное. Например — кота.

— Фы-р-р-р! — сказал кот, встопорщив усы. Он одобрял.

Глава тридцать вторая

Время. Время — главный мой сегодняшний враг. Время отсчитывается в Варлойне двумя античными, тухлыми, как рыба, выброшенная на солнечный пляж, способами. Первый — песок. В больших залах дворца слуги в полночь и полдень переворачивают подвешенные к стенам массивные песочные часы с делениями-рисками, отмечающими каждый час. Подкрашенный кармином песок, похожий на струйку крови, ссыпается в нижнюю чашу, шшшух-шшух, тик-так… Второй способ еще более древний — время помогает отмечать солнце. На территории дворца есть несколько солнечных часов, — вертикальных, на стенах, и горизонтальных — на площадях, на мраморных тумбах, бесполезных ночью и в сумерки. Ноктурлабиум, посредством которого определяют время по звездам, тут не изобрели…

Точная механика тут в совершенном загоне, насколько успел заметить. До изобретения маятниковых часов — этого чуда Христиана Гюйгенса — еще, пожалуй, пара сотен лет. Даже примитивные часы с гирями, те, что размещали на ратушах средневековой Европы, тут неизвестны. Впрочем, если понимать под точной механикой кремневый замок пистолета моего заклятого врага — то некие подвижки в Санкструме, все же, имеются…

Время… Тик-так…

До двенадцати часов дня я — архканцлер Санкструма. После — вступит в силу скрепленный Большой имперской печатью указ о моем низложении. Там нет подписи императора, но Печать, как говорится, решает. Коронный совет, избравший архканцлера, не может отстранить меня от должности по древнему закону. Но император — император может и только он может взять в руки Большую печать. Вот такая вот правовая закавыка… Мне дали увидеть этот указ в Законном своде, и еще два указа — об аресте моем и моих приближенных с целью дознания, сколько вреда успел натворить архканцлер и его братия… Специально дали увидеть, чтобы ночь не спал, трясся, боялся…

Ну а я вместо этого провел ночь с дочерью Степи, затем маленько подрался на свежем воздухе, а после еще кемарнул среди кровавой бойни — часа три, не более. Если бы мне сказали еще месяц назад, что смогу уснуть после смертоубийства — а мы с Атли и кот убили всех нападавших — я бы у виска пальцем покрутил. А сейчас не удивляюсь — адаптировался. Потому что у меня ровно два выхода: или адаптироваться и принять все местные жестокости как должное — или сойти с ума и сдохнуть. Я повторяю эти слова уже как мантру.

— Палачи, — молвила Атли со знанием дела, когда прохладный рассвет заполз в шатер и, взбодрив ветерком, выгнал нас наружу. Она вспорола рубаху ближайшему мертвецу и, плеснув морской водой на грудь, стерла кровавые пятна. На области сердца над соском виднелась небольшая черная татуировка — топор с массивным лезвием. — Знали, что мы будем в шатре, захватили только тесаки и кинжалы… Х-хо!

Я ощутил себя участником какого-то странного детектива… Зачем пытаться убить меня с такой остервенелой яростью? Ведь указы об отрешении и аресте уже готовы? Ну ладно, положим — с указом выступили Простые, но его ведь обсуждали на Коронном совете, так к чему Умеренным было нанимать очередную нораторскую банду, ведь знают, что мне и так и так пропадать? Не сходятся тут концы с концами… Такое чувство, что устранить меня нужно физически — и использовать для этого любые средства.

А может, за большей частью покушений стоит Ренквист?

Пока ясно — что ничего не ясно… Кроме одного — я без пяти минут отставник, которому грозит виселица. Ах да, дворянам же отрубают головы…

Кот вразвалочку вылез из шатра и потянулся, как делают все коты — сначала размял передние лапы, отклячив мохнатую корму, потом — задние, каждую по отдельности, как на картинке с упражнениями фитнеса, и напоследок собрался в гармошку, выпятив спину. Взглянул на меня, на Атли, и с задумчивым видом уселся на песок. Покойники не волновали его совершенно. Во вчерашней драке он не получил и царапины — его просто никто не смог задеть.

— Шурик, — сказал я, — за спасение жизни архканцлера и дочери Сандера — определяю тебя на вечное довольствие.

— Ступай, Торнхелл, — вдруг проговорила Атли. — Время. Я буду там, где уговорено, в нужный срок.

Тик-так, шшшух-шух…

Хорош я гусь, конечно. Вчера метался гоголем, а нынче волокусь едва-едва. В висках постреливает, затылок ломит — явно давление. Вдобавок вчера в пылу схватки (не важно, постельной или настоящей) растянул лодыжку. Лицо отекшее, глаза — краснее, чем у кролика, поймал свое отражение в дворцовом зеркале. Иду, прихрамываю. Железный хромец. Если кто не в курсе — таково было прозвище Тамерлана, что подмял половину Азии. Мда… мне бы не Азию, мне бы Коронный совет немного подмять, не для собственного блага, а для пользы Санкструма.

К сорока годам организм окончательно прощается с молодостью и начинает ускоренно стареть, и после таких эскапад, как вчера, требуется пара суток отдыха, но нет у меня времени на отдых. Время — вот оно, тикает, точнее, шуршит. До моей отставки всего три часа. Кот чует мое состояние, волнуется, забегает с одной стороны, с другой, заглядывает в лицо, вопросительно мявкает. Вопреки мнению собачников, кошки чувствуют душевное состояние человека так же остро, просто показывают это только в особенных случаях — тогда, когда грозит реальная опасность.

Варлойн и окрестности были забиты вооруженными людьми. Я шел под конвоем своих Алых, а люди эти, расфуфыренные, разукрашенные, как павлины, смотрели на меня недобро. Ясно было, что это — личные дворянские армии… вооруженные до зубов. Но на эти самые зубы у меня есть, чем ответить… Вернее, у меня есть средства сдерживания и противовеса. Если все получится — я не допущу всеобщей драки. Даже… даже при том, что мне очень хочется выпустить кое-кому из Коронного совета кишки.

В кабинете ротонды ждали меня ближайшие соратники — Шутейник, Литон, Бернхотт Лирна и Блоджетт. Старший секретарь был чрезвычайно взволнован, губы его и руки мелко, по-стариковски тряслись. Сложилось у меня впечатление, что он знает нечто, чего пока не может мне сообщить… По виду остальных легко определить — никто не прикорнул, не ложился и на секунду.