Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Извиняющаяся улыбка, дрожащая рука, цепляющаяся за мать.

Опять огромные зрачки.

– Ой, ну пошли. Ну ведь опоздаем же! Совсем немного! Вот троллейбус идет!

Неровные шаги, торможение, полный ступор, потом прыжок.

– Ну опять встали. Ну сколько можно, – твердила она, похолодев. – Ну давай.

Он полностью застыл, глядя вниз. Она тоже посмотрела:

– Ну что, ну что…

Оказалось, он стоит над трещиной в асфальте. В асфальте змеилась большая трещина, опутанная сетью мелких. Он не знал, куда ступить. Он не хотел ошибиться.

Мать догадалась. С ней в детстве было то же самое.

– Ты не можешь наступать на трещины? Да? Да?

Он, дрожа, кивнул.

Он стоял, мелко дрожа, не двигаясь. Вернее, он слегка покачивался.

– Ну и ничего! Не страшно! Мы сейчас перепрыгнем ее. Вон, смотри, целенькое место.

Прыгнули вдвоем.

Опять прыжок.

Переступили еще несколько.

Асфальт был буквально весь в трещинах. Как сухая глина.

На цыпочках, мелко переступая, ходом коня, оглядываясь, прыжками и перескоками они достигли троллейбусной остановки.

Сели в транспорт.

Надо было ехать две остановки.

– Ой, у меня тоже в детстве так было, – оживленно говорила мама, – я тебе расскажу про это. Я читала книжку. Это один польский врач написал. Она называется «Ритм жизни». Кемпиньски его фамилия.

Он слушал невнимательно.

– Понимаешь, он много страдал. Он все испытал, он сидел в немецком концлагере. Потом он руководил клиникой. А потом он начал умирать от почек. Лежал в своей больнице и писал последние два года своей жизни книги. Одна называется «Страх». Вот та, о которой я говорю, это «Ритм жизни».

Мальчик смотрел себе под ноги и иронически улыбался. Он как бы говорил: «Вот сейчас смотрите, что будет».

– Вот я сейчас разгадаю, о чем ты думаешь, когда не хочешь наступать на трещины.

Он взглянул на нее своими маленькими больными глазами.

– Ты думаешь что? Что если ты попадешь ногой на трещину, то мама умрет.

Он подумал и кивнул. Он не смутился, хотя это была его тайна. Сейчас он был занят своим ближайшим будущим.

– Знаешь, – продолжала она, – я тоже всегда так думала, что мама умрет, если я буду наступать на трещины. Я тоже в детстве была такая! И очень многие дети так думают!

Он отвернулся. Ничто не могло его утешить.

Сошли с троллейбуса, попрыгали по асфальту, испещренному зигзагами, молниями, ущельями и провалами. Семенили, делали широкие шаги.

Собственно, это было нарушением всех законов – ведь тайна требовала, чтобы никто не знал, почему нельзя наступать на трещины. А тут мама сама, живая, и она тоже прыгает. Мальчик был сбит с толку. Цель ритуала ускользала, становилась пустой игрой. Посторонний не имел права вмешиваться в порядок действий!

Мама это делала, как бы соглашаясь с ребенком: хочешь так – будем делать так.

И попирала все основы жизни! Это было не ее дело.

Прыгать через трещины – это серьезное занятие, это единственное спасение, но смысл его уходил, если посторонний тоже принимал в нем участие. А уж тем более мама, которой было все посвящено.

Мальчик чувствовал себя обманутым. Он прыгал как по принуждению. Как взрослый, который вынужден играть с маленькими и повторять их движения. Ему уже это начинало надоедать.

– Опоздаем, – вдруг сказал он, остановившись.

– Ну и ничего! Дошли же! Наша главная задача – оказаться в школе и не пропускать уроков, так? И мы добрались почти что. Давай прыгай.

Он не двигался. Он покачивал головой, как бы сомневаясь, есть ли смысл в этих прыжках.

– Вон туда. Прыгай!

Он шагнул.

Впереди были школьные двери. Возможно, что в окно могли его увидеть. Он шагнул еще раз, еще.

– Ты иди вперед, иди. Ну пока. Опоздал не страшно, на пять минут.

Она остановилась, повернула и зашла за киоск.

Когда мальчик добрел до дверей, открыл их и исчез, она помчалась на помощь.

Тихо вошла.

Он уже миновал холл и стоял у дверей. Путь ему преграждала толпа возбужденных ребят. На рукавах у них были красные повязки.

Мама спряталась, но они ее и не заметили. Все их внимание было приковано к мальчику.

Они загоготали. Несколько кулаков ткнуло в лицо.

Он терпел, прятал голову, согнувшись, как больное животное. Заслонялся сумкой.

Двинули ногой, целясь в пах.

Он увернулся, прикрыл сумкой живот.

Стали отнимать сумку. Били по голове. Пыхтели, матерились.

– Вот тебе ща… Вот тебе ща покажем… как опаздывать.

Смеялись сдавленным смехом.

Мама подскочила к дверям.

Рожи, улыбающиеся, красные, не успели трансформироваться и так и застыли осклабившись.

– Так, – сказала она. – Избиваете? Я свидетель. В милицию захотели?

Они не отвечали, часто дыша.

Их прервали на самом интересном месте.

– А сейчас я иду к директору. Ты сможешь их опознать? – спросила она у ребенка. – Их выстроят, ты узнаешь?

Он отвернулся.

– Да я тоже вас опознаю, – сказала она в бешенстве и показала кулак ближайшей роже.

Рожа отпрянула и загудела: «А че!»

– А то! Я вас найду и вычислю в любой толпе! Вас пятеро.

Из клубка кто-то тихо исчез.

– Ты ушел, но я тебя вычислю! Отвалите все. Иду к директору. Пойдем.

Дежурные распались, отпрянули.

Мама с сыном вошли в школу.

Он двигался опять как осужденный на казнь.

Все было понятно. Ему это припомнят. Он уже не просто боялся, его душа обмерла.

Мама вошла в директорский предбанник, со словами «избили мальчика» оставила его около секретарши (та привстала) и ринулась к директору.

Она накричала на него. Она употребила слова «дедовщина» и «зона». Она также упомянула о ежедневном грабеже денег.

Директор (а именно его она просила принять ребенка год назад и тоже в этом же кабинете) пытался контратаковать («Регулярные опоздания». – «А, вы в курсе! Но за это не бьют по лицу!» – «Никто не бьет!» – «Я свидетель, я специально спряталась!» – «Вы не можете быть свидетелем! Вы заинтересованы». – «Тут что, судебный процесс?» – «Я повторяю, он опаздывает каждый день! Срывает уроки мне, понимаешь!» – «А он боится приходить!» – «Я вас предупреждал, моя школа не панацея от ваших проблем! Это у вас проблемы!» – «Ваша школа? Это государственная школа!»).

И так далее.

– Это вы, вы должны его отучать от опозданий!

– В школе должна быть другая атмосфера! Тогда ребенок не будет опаздывать.

– Мои методы к этому направлены именно! Педагогические.

– И вы видите, к чему приводят ваши методы. К воровству и избиению! Я запомнила лица этих садистов, которые били ногами в пах! Какой класс сегодня дежурит?

– Ой, я за такими пустяками должен следить? Я не этим занимаюсь.

– А, вы их выгораживаете сами. Вы на их стороне! Они вам классово близкие, да?

– А что я могу? Я вас предупреждал, что седьмые классы у меня дворовые, мне их навязали! Это не мой гуманитарный уклон. Половина из них сядет! Уже сейчас они на учете. Их и дежурить ставят, чтобы как-то дисциплинировать самих! Это моя головная боль. Ну вы пойдете в милицию, и что? Они все там давно в детской комнате в списках. Им не страшно. Они считают, что через зону прошедший – он как герой.

– Господи, ребята едут сюда со всех концов как в лучшую школу, издалека! В лучшую!

– Да вас не держат тут, в конце концов. Вы меня сами умоляли.

– Едут в школу! А школа – это не директор. Не вы тут священная корова!

Директор, опытный руководитель, усмехнулся:

– Ну-ну. Жаловаться будете. Знаете, сколько таких жалоб? На меня именно. У меня два уже микроинфаркта. Да.

И тут директор, быстрый разумом человек, нажал кнопку громкой связи:

– Галина Петровна. Принесите нам чаю с сушками… Вы с лимоном?

Мама ответила:

– Да. Да.

– С утра ни глотка во рту не было. Эти ребята, один еще ходит в школу, но его уже будут судить. Подписка о невыезде. В колонию будут отправлять. Ограбление квартиры. Ходит вот, сидит на уроках. Надеется, что малолетку не осудят. Старается. Матери нет, отец пьет с бабкой. Есть нечего. Оформили бесплатное питание. Двенадцать лет ему. Вы добавите, его сразу упекут.

25
{"b":"69693","o":1}