© Елена Щетинина, Дмитрий Градинар, 2018

© Адам Шерман, иллюстрации, 2018

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

Ученик замер у входа, не решаясь потревожить Мастера. Тот сидел за столом в неподвижности, только между пальцев его перебегал золотой дукат с имперским орлом и надписью: «эту монету я сделал из свинца…». Дата создания давно затерлась. Мастер просил не тревожить, когда пребывал в меланхолии. Но сейчас случай вышел иной.

– Гонец от императора! – решился наконец ученик. – С ним стражники…

– Пусть ждут. Императоров много, а нас, алхимиков, по пальцам пересчитать.

– Кажется, он замерз и устал. Его свита едва держится на ногах.

– И чьи это проблемы? Разве я кого-то приглашал? В следующей жизни будут думать, выбирая профессию! – отрезал Мастер.

– Говорит, дело срочное…

– Ещё бы! Нужно быть полным идиотом, чтобы тащиться в такую даль, в непогоду, по каким-то пустякам.

За стеной ухали гигантские кожаные меха, и вовсю скрипела ременная передача. Там закачивались горячим паром цилиндрические мышцы и взводились медные шестерни под крыльями механических птиц, готовящихся к ночной охоте.

– Может, действительно что-то серьезное?

– Ах, оставь эти глупости! Всегда одно и то же. Будут просить золото. Или бессмертие. Или то и другое вместе. Нет, чтобы добра в свой мир. Или чтобы все голодные стали сытыми и счастливыми. Лишь золото и власть. А потом бессмертие.

– Почему – потом?

– Потому что глупо быть бессмертным калекой или нищим. То ли дело – бессмертный властелин мира! Ладно. Зови.

Под каменные своды, бряцая ритуальными шпорами, шагнул молодцеватый фельдъегерь. Шпоры, как и пара тяжелых пистолей за поясом, вряд ли облегчили ему восхождение к жилищу алхимика, но придавали внушительности. Позади гонца замерли шестеро хмурых стражников. Бывалые. Из-под дождевых накидок тускло поблескивают кирасы, руки на рукоятях шпаг. Лица в шрамах.

– Сир! Вы должны исполнить свой долг! – во взгляде посланника раздражение.

Из-за двери, за спинами стражников, показалась бронированная морда механопса. Мастер чуть заметно шевельнул бровью, и пёс замер.

– Принеси-ка мне чаю, – невозмутимо сказал Мастер ученику, – а мы тут пока поговорим о долге и всяком прочем.

– Хватит валять дурака! – гонец сорвался на крик. – Императору нужно золото!

– Только золото?

– И ещё бессмертие…

Ученик хмыкнул. Потом оказался на кухне, где в жерле огненной печи трудился голем-хлебопек, а рядом, наполняя воздух цветочными ароматами, которые, впрочем, всё равно не могли полностью сбить запах разлагающейся плоти, бормотала что-то над огромным чаном лучшая из поварих империи, умершая двести лет тому, но поставленная Мастером на службу. Не пропадать же талантам. Ни слуги, ни ученик не любили заходить на кухню.

Когда он вернулся, число гостей сильно поубавилось. И шесть механопсов слизывали кровь с каменного пола. А перед Мастером, утратив прежний лоск и апломб, стоял, дрожа от ужаса, гонец. И прятал глаза. Слишком уж холодным был теперь выцветший стариковский взгляд. И больше походил на белую бездну, где вертится вечная вьюга.

– Твои люди первыми достали оружие, так и скажи императору. Будет ему золото. С бессмертием пока сложно, но золото будет. Послезавтра. Не раньше обеда. Чаю хочешь? А что так? Ну, как хочешь. Передавай императору мои заверения в верноподданнических чувствах.

Когда посланник, потеряв одну шпору и оба пистоля, вылетел наружу, Мастер взял чашку, предложенную учеником, и неторопливо отхлебнул.

– Я же говорил, всегда одно и то же. Они думают, нам это запросто – обращать металлы, общаться с демонами, видеть будущее. Запомни: алхимия – наука неточная. Никогда не известно, что в итоге получится. Может, золото, может, серебро, а может, и коровья лепешка. С бессмертием та же ерунда. Оно когда бессмертие, а когда бубонная чума. Тут много от настроения зависит. И от погоды. И чёрт его знает, от чего ещё. Ладно, пора делом заняться. Подниму стражников, не пропадать же добру. Подлатать малость нужно, сильно их собачки мои порвали. Ты пока вымой полы. Ужин через час.

Мастер достал дукат и вновь начал вертеть его пальцами. Год стёрт. Лишь имперский орёл и надпись.

– Эту монету я сделал из свинца…

Эта звезда и есть знак Великого Делания. Своим появлением она накладывает печать на философские плоды и удостоверяет художника в том, что он действительно обрёл единый свет мудрецов. Звезда окончательного ведения, звезда Гермеса с необходимостью должна появиться в самом начале созидания микрокосма как знак и подтверждение совершенного усекновения главы, безошибочного отделения чистой белизны от всего бесконечно чёрного, именуемого Мастерами чернью чернее чёрной черни – nigrum nigro nigrius. Философы именуют эту звезду Звездою Утреннею.

Обрывок холста в чаше с маслом коптил неимоверно. Пламени его горения едва хватало на то, чтоб осветить узкие высохшие ладони Мастера с выступающими из-под тонкой кожи острыми костяшками. Рядом мерно дышало море, а с пристани доносился ржавый шепот якорных цепей. Это последние рыбацкие лодки возвращались с лова.

Возвращались молча, без перебранки рыбаков, без веселого смеха детей, терпеливо ожидающих на берегу той минуты, когда можно будет выпросить у ловцов морских коньков и посмотреть, насколько велика добыча. Лодки приближались. Их выбеленные солнцем и солью паруса не хлопали на ветру. Только монотонное поскрипывание вёсел в уключинах да удары цепных колец о пристань, словно эпитафия прошедшему дню, возвещали о прибытии тружеников моря к своим причалам.

Вскоре исчезли и эти звуки. Ночь, объявшая всё восточное побережье Кастилии, от Барселоны до Коста-дель-Соль и дальше, до самого Кадиса, задула свечу дневных забот, и наступила тишина. Только пенно шуршали волны засыпающего моря, а в пахучих садах стрекотали цикады. Их приятное уху цвиканье звучало вечным гимном звездному небу, раскинувшемуся над Андалузией. И шатер этот был безразмерен и вечен. Лишь далекий лай собак, охранявших рыбные склады, и дерзкие трели какого-то неуемного соловья, влюбленного и оттого певучего, пытались прорезать величие ночи. Но этим только делали её гуще, как делает приятней блюдо щепотка дорогой пряности, помнящей долгий караванный путь из какой-то далекой, как сами звезды на небе, страны.

Мастер распахнул настежь деревянные ставни, вдохнул полной грудью эту ночную тишину, так, что кольнуло в сердце, и вновь вернулся к работе.

Нет, он не был торговцем рыбой, хотя и жил рядом с морем. Он не разделывал туши, пахнущие тиной и глубиной, не чинил потрепанные штормами лодки. Он даже ни разу не выходил под парусом. Такое случалось разве что в далёком детстве, которое уже не помнилось, словно его и не было. Ведь для него это всё происходило так давно…

Он ткал ковры – и этим радовал людей. Хотя всё, что выходило из-под рук старика, оказывалось настолько прекрасным, что коврами его работу никто не называл. В сплетении разноцветных нитей рождались под низким сводом сырой лачуги Мастера настоящие картины. Загадочные, чарующие, останавливающие на себе взор.