На письме размашистая помета «Возвр. ВБ». Через неделю он предпринял третью и, видимо, последнюю попытку:

Стихотворения Китаева в «Русской мысли» не появились.

В Чебоксарах Китаев познакомился и подружился с поэтом и художником П.А. Радимовым (Иванов-Ехвет А.И. По следам находок. С. 99–100).

По предположению А.И. Иванова-Ехвета, Китаев был одним из инициаторов кампании за создание этнографического музея в Чебоксарах. «Что же было сделано конкретно для открытия музея – неизвестно. Сохранились лишь подтверждения того, что А.В. Китаев вынужден был под нажимом властей покинуть Чебоксары» (Иванов-Ехвет А.И. По следам находок. С. 101).

«Китаев покинул Чебоксары в 1913 г. С этого времени по 1915 г. он работал учителем графических искусств в коммерческом училище на станции Бологое, а в 1915–1916 учебном году в той же должности – в Новгородской мужской учительской семинарии. Китаев и здесь оставался завзятым театралом. Как художник писал декорации, оформлял спектакли. Возглавлял театральное общество «Красный парус», до февраля 1919 г. оставался учителем» (Иванов-Ехвет А.И. По следам находок. С. 101).

В начале января 1914 г. побывал в Петербурге. В 1914 г. готовил сборник стихов «Цветы и пламя» и написал к нему предисловие. Действие «повести в стихах» «Фиона» (январь 1916) происходит в Мелекессе, что допускает пребывание автора в этом городе. Судя по пометам под стихотворениями, в мае 1916 г. служил чертежником в строительном отделе Нового оружейного завода в Екатеринославе – вероятно, по мобилизации – и оставался в этом городе минимум до конца января 1917 г. (собрание В.Э. Молодякова; далее ВЭМ).

В 1916 г. отправил 12 стихотворений в редакцию журнала «Русское богатство», но ни одно из них не было опубликовано (РО ИРЛИ. Ф. 266. Оп. 2. № 156. Л. 1–12. Сообщил А.В. Бурлешин).

«Октябрьскую революцию А.В. Китаев встретил восторженно» (Иванов-Ехвет А.И. По следам находок. С. 101).

С 10 февраля по 16 августа 1919 г. заведовал художественным хранилищем и подотделом изобразительных искусств в г. Бобруйск. За этот период «им был основан и открыт Бобруйский художественно-исторический музей, организована государственная выставка произведений художников и ремесленников Литвы и Белоруссии» (БС).

Приехав в Смоленск, 27 августа 1919 г. подал заявление о приеме на работу в ГубОНО. Будучи назначен инструктором «секции изобразительных искусств в г. Рославль и Рославльский уезд для организации уездной ячейки отдела», изъявил желание остаться в Смоленске. Преподавал русский язык на командных курсах Смоленской губмилиции. В 1919 г. был в числе победителей конкурса на лучший проект праздничного оформления улиц Смоленска ко второй годовщине Октябрьской революции. В качестве инструктора губмузея в апреле – июне 1921 г. был командирован в Гжатский и Юхновский уезды (вместе с сотрудницей картинной галереи З.Н. Мартыновой – его будущей женой) для проверки деятельности музеев в Гжатске и усадьбе Скугарево, а также для ревизии сохранности ценностей, ранее взятых на учет в целом ряде других усадеб (БС). Фрагменты доклада, датированного 27 июня 1921 г., опубликованы: Достояние республики // Смоленский край. 1993. № 1.

До середины 1922 г. участвовал в культурной жизни Смоленска: избирался товарищем председателя литературной организации «Арена», издал сборник стихов «Оранжевый колорит», экспонировал свои живописные работы на состоявшейся в Смоленске в 1921 г. художественной выставке (БС).

Последний год смоленского периода жизни и работы Китаева подробно освещен в мемуарах участника литературной студии Пролеткульта и «Арены» поэта Бориса Сергеевича Бурштына (псевд. Иринин; 1893–1964), написанных в середине 1930-х годов.

«В самый последний период существования литературной студии Пролеткульта в ней появился еще один поэт, которому довелось сыграть более или менее значительную и активную роль в деле создания «Арены». Это был Александр Китаев, разносторонне одаренная индивидуальность (поэт и художник), но как человек, представлявший собою то, что в общежитии принято называть прошедшим «огонь и воду и медные трубы». По крайней мере, проявленные им энергия и заинтересованность в организации «Арены» на деле оказались далеко не бескорыстными, что и привело «Арену» к полному разрыву с ним. <…>

Перед моими глазами лежит сейчас пожелтевший от времени (как пишется во всех лирических воспоминаниях) листок-программа вечера. На ней дата – 23 июля 1921 г. – начало фактической жизни «Арены»… В программе сразу бросаются в глаза несколько необычные вещи, которые, будучи анонсированы, еще до вечера вызвали первое нападение на «Арену» в печати.

Прежде всего – «бомбические портреты» – изобретение неизменно-эксцентричного Александра Китаева. Под этим «террористическим» термином крылось самое невинное содержание: краткие и несколько шутливые взаимные литературные характеристики выступающих поэтов. Каждая характеристика по замыслу должна была быть дана так быстро и остро, чтобы произвести впечатление взорвавшейся бомбы. <…>

[Николай] Корст фактически так и не был товарищем председателя «Арены». Он уехал, не успев вступить в исполнение своих обязанностей. Вместо Корста был выбран Китаев и поначалу – надо сказать – не было никаких оснований раскаиваться в этом выборе. Александр Китаев был чрезвычайно энергичен и изобретателен в создании клуба поэтов и особенно – книжной лавки. Жил он со своей женой в маленьком домике за Ильинской церковью, т. е. на том месте, где сейчас расположена площадь Дома советов. Окна его комнаты, с низким потолком и скрипучим полом, выходили в запущенный яблоневый садик. Немало часов провел я в этой, не похожей на городскую, комнате за чтением или слушанием стихов, за обсуждением организационных вопросов молодой артели художников слова.

Прошлое Китаева было очень темно, точно так же, как теперь темно для меня его настоящее. Была в его биографии, в биографии скромного сельского учителя, какая-то «история», в результате которой Китаев «пострадал» и, по его словам, подвергся «преследованиям» со стороны реакционной части учительства и работников наробраза. Насколько можно было судить об этой истории по отрывочным рассказам самого Китаева, дело сводилось не к таким уж невинным пустякам. В сельской школе, которой Китаев заведовал, он ввел, в порядке чуть ли не обязательного обучения, так называемый «алекитизм» (производное от «Александр Китаев») – своеобразный сокращенный язык, благодаря которому, по замыслу изобретателя, достигалась громадная экономия времени, бумаги и всего прочего. Сам Китаев весьма бегло изъяснялся на этом языке и даже писал на нем стихи. Не знаю, пользовался ли этот язык особенным успехом у учеников, но, когда это нововведение стало известным органам народного образования, Китаева привлекли, кажется, к уголовной ответственности. Впрочем, в конце концов дело окончилось для Китаева, по-видимому, сравнительно благополучно, и он поплатился только своим местом учителя.