В конце мая случилось вот что. То ли весенний дурман помутил моей возлюбленной разум, то ли материализовалось то, что давно витало в воздухе, но однажды Ирен устроилась у моих бедер и завладела моим жезлом, с которым любила играть, как с живой теплой куклой – раздевая, одевая и разговаривая. Я нежился, закрыв глаза и чувствуя, как от безобидной ритмичной игры во мне вырастает томительный и мучительный восторг. И вот когда температура моего котла подобралась к красной черте, и он готов был взорваться, Ирен сделала то, от чего я чуть не сгорел со стыда. Захваченный врасплох, я дергался, сотрясаемый редким сочетанием восторга и негодования.

Разумеется, она ждала от меня благодарности. Вместо этого я отвернулся, отделился от нее одеялом и замолчал. То, что она сделала, было нечестно. Она не должна была этого делать. Она осквернила себя и оскорбила мою щепетильность. Почувствовав неладное, Ирен забеспокоилась:

"Ну, Юрочка, ну, ты чего, а? Тебе не понравилось, да? Но почему? Ведь ты же меня целуешь, а чем ты хуже? Ну, Юрочка! Ну, Ю-ю-юрочка, ну, ми-и-ленький, ну, не молчи! Ах, так? Ну, и ладно!"

В ту ночь я спал на диване. Утром она принялась тихонько плакать, и мы помирились.

"Никогда больше так не делай" – строго сказал я и с ужасом обнаружил, что внутри меня включился счетчик ее недостатков.

А еще через два дня наш староста – ефрейтор запаса, заядлый курильщик и моралист, сурово заметил, что меня часто видят с одной девицей из общаги. Вместо того чтобы назвать ее моей невестой, я принял беспечный вид и смалодушничал: "Так она же в сборной факультета! Вот и пересекаемся на тренировках!" И тогда мой старший товарищ посоветовал иметь в виду, что она еще та шалава. Подо мной с тошным хрустом подломился железобетонный мост. "Откуда ты знаешь?" – прокричал я на пути к пропасти, чувствуя, как мои внутренности собираются покинуть меня через горло. В общаге всё про всех известно, был ответ. Один его знакомый пятикурсник гулял с ней пару лет назад. Говорил, что был у нее не первый и не последний, и что у нее в комнате все такие же шалавы – сообщил заботливый товарищ, не обращая внимания на грохот, с каким мое тело рухнуло на дно безнадежно глубокого ущелья.

Вечером я, как всегда встретился с Ирен в метро.

"Пойдем, что же ты!" – затормошила она меня, когда я вместо того чтобы подставить ей локоть, отошел к стенке и встал.

"Подожди, поговорить надо…" – отводя глаза, выдавил я.

"Что случилось?" – тревожно спросила Ирен.

Я молчал, не зная, как начать.

"Слушай, – наконец сказал я, – зачем ты меня обманула? Ведь у тебя же было много парней…"

У нее с лица схлынула кровь. Спрятав руки за спину, она отвернулась и принялась, как когда-то Натали, втаптывать в пол носок туфли.

"Значит, все-таки донесли… – наконец повернула она ко мне перекошенное бессильной усмешкой лицо. – А я все ждала, когда тебе доложат…"

Я молчал. Все было слишком очевидно: я подобрал зажигалку, от которой до меня вовсю прикуривали другие. А это значит, что все ее приемы и озарения были частью богатого опыта, а вовсе не любовным творчеством и подсказками соседок по комнате. И то что она сделала два дня назад, она делала и раньше. Думать об этом было невыносимо, не думать – невозможно.

"У меня к тебе просьба – привези мне завтра вещи…" – произнесла она помертвелыми губами.

"Хорошо" – выдохнул я.

"Пока…" – прошептала она, повернулась и стремительно ушла.

Утром я собрал все до последней ленточки, не оставив себе на память даже заколки. Приехав в общагу, зашел в знакомую комнату, где в тот момент никого кроме нее не было. Ирен выглядела ужасно. Нет, нет, она была, как всегда ухожена, где надо припудрена, затушевана и напомажена, только вот вместо глаз – две пустые глазницы. Там, где раньше плескались солнечные блики – два пересохших озера с черными берегами и бурым дном.

"Вот, я привез…"

"Спасибо… Чаю хочешь?"

"Нет, спасибо…"

Говорить больше было не о чем, и мы, отводя глаза, неловко и недолго помолчали.

"Поцелуй меня на прощанье…" – попросила она и закрыла неживые глаза. Я вяло и невыразительно ее поцеловал. Она отвернулась и отошла к окну.

"Все, уходи…" – донесся до меня шелест ее губ.

И я ушел.

Ирен. Послесловие

Переведем дух и спросим себя: позволено ли богине лгать? Древние считали, что не только позволено, но и положено. Я же считаю, что не позволено и не положено. Любовь щепетильна, но губит ее не минет, а ложь. Доверие – вот тот стержень, что скрепляет отношения двух абсолютно разных людей. Извлеките его, и они разрушатся, как рушится музыкальная конструкция, из которой удалили главную тему.

Таковы общие, со вкусом горькой истины места, известные всем и каждому. Именно ими врачевал я весь июнь мою рану. Потом был стройотряд: мускулистое, потное, цинично-забористое мужское братство, кислое вино с липкими конфетами и донжуановы байки на ночь глядя. Интересно, женщины обсуждают мужчин так же похабно, как и мужчины женщин? Были гитара, костер и коллективный транс – советская школа пламенных чувств. Было серебряное подстрекательство деревенской луны и вялая интрижка с молодой поклонницей моего трехаккордового таланта. И когда я в прозрачной, сотканной из лунного света и соловьиных трелей темноте колхозного сада попытался запустить руку в ее потайные места, и они меня не приняли, я был даже рад: изображать после этого влюбленного, так же как и прятаться от вопрошающих глаз было бы выше моих сил. Словом, мир представлялся таким простым и предсказуемым, что на него без горького смеха и смотреть-то было невозможно.

В августе меня одолело неясное беспокойство: я словно пытался вспомнить, где и когда потерял нечто чрезвычайно важное. К концу августа вспомнил, и стало ясно, что без Ирен мне не жить. Вернувшись в Москву, я на следующий же день отправился в общежитие. В крайнем волнении постучал в знакомую дверь, и две певучие сирены в один голос разрешили мне войти. Открыв дверь, я увидел Ирен и одну из ее подруг.

"О-о, кто к нам пришел!" – пропела, как ни в чем ни бывало, сирена Ирена. Без следов былой разрухи, свежая, подтянутая, любопытствующая.

"Иди-ка, Катенька, погуляй полчаса!" – велела она подруге, и та послушно удалилась.

Ирен пригласила меня сесть и предложила чай. Не желая тратить отведенные мне полчаса на ерунду, я отрицательно мотнул головой.

"Ну?" – с бесчувственным любопытством поглядела на меня Ирен, и я сказал, что пришел просить прощенья.

"За что?" – притворно округлились ее глаза.

Я выразительно на нее посмотрел. Дескать, сама знаешь. Нет, не знаю, усмехались глаза напротив.

"Ну, тогда, в метро… И потом…" – промямлил я.

"А-а, это! – как бы вспомнила Ирен. – Ерунда, забудь!"

"То есть, ты не сердишься, и мы можем начать все сначала?" – обрадовался я.

"Не сержусь, но сначала начать уже не получится"

"Почему?"

"Один хороший человек меня замуж зовет…"

"Так ведь я тоже зову!"

"Да? Только знаешь, какая между вами разница?"

"Какая?"

"Ему плевать, с кем я до него гуляла!"

"Так и мне плевать!" – воскликнул я, умоляюще глядя на нее.

"Поздно, Юрочка, теперь уже поздно, – вдруг потухло ее лицо. – Всё, кончилась наша любовь. И пожалуйста, больше сюда не приходи"

Мир внезапно дрогнул и насквозь промок. Я отвернулся и с минуту сидел так, пока слезы не высохли.

"Ладно, извини…" – сказал я и с шумом отодвинул стул. Ирен встала вслед за мной. Я развернулся и шагнул к двери.

"Подожди" – остановила меня Ирен.