– Как считаешь, почему он так взбесился? – спросил Егерь.

– Хочет результат, – Ясон вздохнул.

– Мда. Представляешь сколько миллиардов он ввалил сюда. Мне такую сумму и не вообразить.

– Он понимает, что на тот свет богатства не унести. Так лучше сделать что-то полезное.

– Деньги у него кончаются, точно говорю. Вот и психует.

– Умирает он.

– Откуда знаешь? – Егерь надул глаза.

– Рак мозга. Неоперабельный.

Егерь мотнул головой, будто пытаясь проснуться.

– Фух, сказал ты тоже. Аж передернуло. Так верно получается. Он не хочет умереть пока не узнает есть там кто подо льдом или нет.

Они помолчали. Ясон глотнул кофе. Опять невкусный.

– Он не о себе думает. Боится после смерти совет директоров прикроет нас.

– А как же сын его?

– Неизвестно есть ли у сына яйца. Янцыч его прячет, даже имени его никто не знает.

– Ты же говорил, что видел его.

– Видел пацана какого-то у него в резиденции лет десять назад. Сын не сын, не знаю.

Егерь тяжело вздохнул.

– Возвращайся в команду, – попросил Ясон. – Ты Марику достойная замена.

– Ты меня знаешь. Я птица вольная, летать люблю. А чем робоинженер тебе не угодил? Нормальный парень, вон рыбину какую смастерил. Толковый. Я-то умею в людях разбираться.

– Толковый, да трус. Приходил вчера вечером, просил не отправлять его на буровую. Боится, говорит. Хочет на базе остаться.

– А ты что?

– Не силком же его потащу. От такого толку все равно не будет. Придется помощника твоего забирать.

– Так бери, не даю что-ли. Все равно здесь пока будем. Я с Шаттлом повожусь. Наденьку вон на чашечку кофе приглашу.

– Ты же не пьешь кофе.

– Так и она не пьет, – Егерь расхохотался.

Ясон махнул на него рукой. Упоминание Надежды Вершининой все еще вызывало у него приступ отторжения.

– С Хакасом говорил? – спросил Ясон.

– Вчера, – Егерь кивнул. – Совсем лица нет у парня.

На фотографии команды Хакаса легко было узнать – самый высокий.

– Первые дни он сильно убивался, – заговорил Ясон. – Приходил ко мне, про шаманизм рассказывал.

– Наверное, у него помутнение.

– Надежда Ник… – Ясон прервался. – Посадила его на таблетки, вроде лучше стало. Все понимает, осознает. Сегодня выход я отменил, пусть еще денек отдохнет. И не важно, что там Тетерин говорит. Мне команда нужна собранная.

Егерь придвинулся к столу.

– Яси, что там случилось, расскажи. Правда, что Тадлис без команды установку запустил?

– Нет.

Егерь понимающе кивнул. Они помолчали.

– Что будешь делать?

– Пока не вернемся на площадку даже думать не хочу.

– Тадлис переживает?

– Рвется в бой. Тому надо все и сразу. Психует.

Егерь встал и, обойдя стол, остановился у окошка. Посмотрел через жалюзи на пустой коридор.

– А может нафиг всех: Геннадьича, старика, молодежь эту неблагодарную. Поехали к нашему парню. Посидим, потрещим. Отдохнем, как раньше, помнишь?

Ясон покачал головой.

– Ты знаешь, я не могу.

– Пффф, ты можешь все. Кто тебе указ? У старика руки короткие, а Геннадьичу ты не по зубам. Без тебя не будет скважины – это все понимают.

Ясон встал. В ногах ощущалась слабость.

– После, – Ясон похлопал Егеря по плечам. – Вернусь и обязательно съездим.

Егерь достал из кармана недокуренную сигару, вложил в рот, следом достал вторую целую, и протянул Ясону.

– Пошли курить.

– Пошли. И спасибо за пластинки.

***

– Можно мне посмотреть? – спросил Кирилл.

– Ты ничего не поймешь, – ответила Мама.

Она глядела в микроскоп уже целую вечность. Иногда отвлекалась, брала из холодильника мензурки c синими, желтыми или оранжевыми водичками, переливала, смешивала с другими, встряхивала, опять усаживалась за стол. И снова смотрела в микроскоп.

– Ты увидела рыбок? – спросил Кирилл.

– Пока нет.

– Они просто прячутся. Я буду первым кто с ними заговорит. Вот увидишь.

– Угу.

От безделья Кирилл сделал очередной круг по лаборатории. На большом столе в центре полным-полно всяких стекляшек – все красивые, прозрачные, блестят. Разглядывая их с разных сторон, можно поймать ракурс, при котором свет от ламп играл на них цветастой радугой. Еще тут было два холодильника: маленький для мензурок, большой для кусков льда, которые маме привозили с Исландии. Несколько раз она разрешала их поразглядывать. Через лупу Кирилл выискивал вмерзших мальков, рачков, или хотя бы останки водорослей. Ничего он так и не нашел. Пока.

– Мам!

– Да.

– Дядя Яс завтра уезжает бурить?

– Не знаю, у него спроси.

Повисла короткая пауза.

– Мне уже можно с ним?

Она молчала.

– Мам?!

– Ты меня отвлекаешь, – она повернулась к компьютеру. На экране бежали строчки с формулами.

– Ну, можно мне с ним?

– Нет.

– Ну пожалуйста, мам. Ты же говорила, ты говорила, помнишь? Полгода назад, это было второе число, точно второе, как сегодня.

– Кирилл…

– Как же я познакомлюсь с рыбами если ты меня не пускаешь. Ты сказала через полгода можно. Дядя Яс тоже говорил, что можно. Значит можно, да?!

– Я говорила, – она вернулась к микроскопу. – Что я сказала тогда дословно? Повтори.

Кирилл щелкнул языком и прищурился, вспоминая тот день. Тогда он целую неделю вел себя паинькой. Накануне сдал экзамены за пятый класс всего с семью тройками. Не пропускал медицинские тесты, и врачиха на него не жаловалась.

– «Через полгода, обещаю», – натужно проговорил Кирилл, пытаясь воспроизвести тот редкий для мамы доброжелательный тон.

– Было еще кое-что, – упрямо добавила мама.

– Не было.

– Опять обманываешь, – она строго взглянула на него сверху вниз.

– Правда, не помню.

– Прекрасно помнишь. «Если все будет нормально», – вот что еще было. А сейчас не нормально. На площадке опасно.

– Но мам, я буду осторожен, обещаю. Буду в стороне стоять, там, где безопасно. Мам, пожалуйста.

– Кирилл!

Она отвернулась, сделав вид, будто они говорили по телефону, а она только что бросила трубку.

Кириллу захотелось расплакаться от обиды. Льды, стекляшки, бумажки – все было важнее для нее, чем он. Пусть сидит тут, пялится в свои окуляры, но почему он тоже должен сидеть взаперти? Все мужчины хоть раз выезжали в Исландию. Чем он хуже?

– Ты закончил? – она протянула ладонь выжидающе. Кирилл отдал градусник.

– Тридцать шесть и девять. Запиши в дневник.

Кирилл открыл электронный дневник в планшете, отыскал пустую графу в нужной таблице и внес запись «36,9». Помимо таблицы с температурой, которую он измерял по десять раз в день, были еще таблицы с давлением, ростом, весом, и другие с непонятными каракулями, которые заполняла за него врачиха.

– Ты кровь сегодня сдал?

– Нет.

– Иди, сдавай. Время уже прошло.

– Не хочу.

– Нет слова – не хочу, есть слово – надо. И надень тапки. Убьешься когда-нибудь.

Кирилл побрел к выходу короткими прыжками. У двери остановился.

– Она меня специально колет.

– Кто? – непонимающе спросила мама.

– Врачиха.

– Надежда Николаевна ее зовут. И не колет она тебя, не придумывай. Берет кровь она аккуратно.

– Нет, она специально меня колет. Говорит, что промахивается случайно, говорит я дергаюсь. А я спокойно сижу.

Кирилл задрал рукава. Мама надела очки.

– Подойди.

Она крепко обхватила его кисть и натянула руку струной. Поднесла ближе к лампе. На обоих локтевых сгибах чернели синяки диаметром с монету.

– Говоришь спокойно сидел? – с недоверием спросила она.

Он кивнул. Она отпустила руку, закрыла глаза и протерла их пальцами.

– Мне идти к ней? – спросил Кирилл.

Она задумалась.

– Мам?

– Пока не ходи. Пусть раны подживут. Я попрошу Надежду Николаеву сделать для тебя перерыв. Иди делай домашнюю работу.

Кирилл опустил рукава. Синяки и правда почти не болели. Он не врал.