Вместо предисловия

Что задумался, мой добрый придирчивый читатель? Пристраиваешь остро наточенный глаз к незащищенному горлу моей фантазии? Рассчитываешь с одного взгляда решить, стоит ли терять со мной время? Надеешься с двух слов угадать, что я такое? С убийственной усмешкой подыскиваешь фразу-гильотину?

Будет тебе, дорогой друг, не усердствуй. Литература, какого бы качества она ни была, всего лишь игра в покер писателя с читателем. Стоит ли так неистово предаваться игре, где ты постоянно в проигрыше уже оттого, что дал себя в нее втянуть?

Однако прежде чем ты решишь, пристроишь, подыщешь, прежде чем примешь или отвергнешь, позволь задать тебе глупый вопрос – для чего ты играешь, то бишь, читаешь?

Может, оттого вникает в строчки пристальный твой взор, что ты не теряешь надежды обрести способность, которая не дана тебе с рождения? Тогда я тебя понимаю.

Или пытливая твоя натура, влекомая силой погибельного притяжения, тщится уловить между строк некую темную праматерию смысла? Тогда я тебе сочувствую.

Или наивно полагаешь, что смешеньем слов возможно открытье совершить? Тогда я с тобой: будем обманываться вместе.

А может, желаешь достичь вершины, чтобы одним махом сбросить оттуда всех идолов? Тогда возьми и меня – вдвоем это делать веселее.

Возможно, твои предпочтения не идут дальше неловких фэнтэзийных упражнений, где подавляющее число авторов, не мудрствуя лукаво, населяет механический мир диковинных сущностей земными пружинами, но тогда ты похож на впечатлительного ребенка, способного увлечься багровыми шрамами и черной повязкой неопрятного пирата.

Возможно, тебя влекут детективные перипетии расчетливого лабиринта, что начинается бутафорским трупом и кончается поцелуем и жидким стулом, но тогда в тебе подспудно живет неосуществленная детская мечта стать ловким, мужественным и неуязвимым.

Вполне возможно, что спотыкаясь, падая и вновь поднимаясь вместе с чужим мелодраматическим счастьем, тебе нравится обнаруживать себя в финале среди растроганной толпы родственников и друзей новобрачных, и тогда ты похож на ребенка, подглядывающего через щелочку спальной на взрослую жизнь.

Возможно, твое имя – скандал, ты несдержан, похотлив и нетребователен, тебе нравится психоделический стеб, и тогда тебе попросту недостает острых ощущений, и ты читаешь, чтобы разнообразить их арсенал.

Но скорее всего, ты – благоразумный обыватель, и тебе нравятся поучительные житейские истории, веками не меняющие свои нехитрые рецепты.

И это правильно: не следует требовать от чтения больше, чем оно может дать своей способностью неотвратимого и добровольного погружения в иллюзию. Никому еще неумеренное чтение не осчастливило судьбу, зато испортило ее многим.

Все это было бы также очевидно, как и старо, если бы не порушенные новым временем шлюзы, по которым несметные нынешние сочинения, словно бродячие баржи, несутся от писателя к читателю, минуя покореженные затворы художественного отбора, отчего большая их часть лишена эстетического чувства, как искусственная роза запаха. Дело зашло так далеко, что искушенный читатель, наткнувшись в их завалах на это самое эстетическое чувство, своим радостным изумлением напоминает гражданина, который пришел в баню помыться и приятно удивлен тем, что там есть горячая вода.

Стало правилом выставлять сочинение на всеобщее обозрение голым, косноязычным и дурно пахнущим, чего сам автор по отношению к своей персоне никогда бы не позволил, но не стесняется наделять этим продукт своей сублимации. При этом образность мышления усилиями «творцов» заменяется мутным потоком их сиюминутного сознания, ошалевшего от собственной вседоступности. Не мудрено, что такие творения тут же становятся бомжами, сделав перед этим свое грязное дело – добавив тусовочной гнильцы в общую атмосферу и в твой вкус.

Можно, конечно, укрыться от современной пошлости в верных объятиях классики, но классика, как бы хороша она ни была, страдает годами, провалами памяти и чопорностью, хотя одна владеет тайнами тонкого вкуса и хороших манер.

Литература нынче не есть привилегия бытия, она – молот, вбивающий клин отпущенного на свободу любопытства в глыбу жизни, с целью отколоть от нее наиболее лакомые куски. Только как бы ни был на первый взгляд убедителен их вкус, он не позволит большинству тех, кто его смакует взрастить внутри себя древо искусства. Причина – скудость современной художественной почвы, условием питательности и плодородия которой является понимание того, что если в нашей жизни мы продавливаем диван, то в литературе – диван продавливает нас. Или выражаясь словами В.Набокова: «Литература – это выдумка. Вымысел есть вымысел. Назвать рассказ правдивым значит оскорбить и искусство, и правду».

Именно этого не хотят замечать многочисленные нынешние авторы, кряхтящие под грузом так называемой жизненной правды. Разумеется, жанр фэнтэзи при этом положения не спасает, а лишь усугубляет.

Однако каким бы опустошительным ни был нынешний процесс, изгнавший из современной прозы эстетику образа и заменивший ее тухлой словесной жвачкой, ему не отменить фундаментального значения метафоры, являющейся не каким-то там бантиком на скучной ткани повествования, а фактом универсального подобия и единства мира, бликом единого источника света, помещенного в центр мироздания. Метафора есть та метаодежда, в которую одет наш мир – мир, где неподвижный лед подобен тишине, а лунный свет состоит в двоюродном родстве с солнечным, как привидение – с живым человеком. Подметить это ускользающее подобие мира и судеб – вот суть художественного метода. И если художественный метод кому-то не дается, не стоит насмехаться над ним, как лиса над виноградом.

А потому вот тебе совет, мой добрый неизвестный читатель: остановись, тряхни головой, сбрось с себя тот сброд корявых фантомов, тот блеф, который под видом современной литературы навязывают тебе бойкие борзописцы подножного быта. Выйди на улицу, где заморские облака-посредники, ссылаясь на тесное знакомство с солнцем, набивают цену на свое контрабандное молоко, где режиссер-ветер, прижав к горизонту кордебалет облаков, расчищает место для светлой примы-луны. Вдохни полной грудью все запахи вселенной, оглядись вокруг и помести в себя этот мир, который без твоего чувства – ничто. Пересекая метеоритные потоки улиц и перекидывая мосты между галактиками островов, доберись до звездного скопления площадей и проложи там свою орбиту среди таких же планет, как ты сам, не отклоняя возможности попасть в поле притяжения другой планеты, если ваши орбиты совпадут.

А когда вернешься, начни читать то, что ты заслуживаешь – некое сочинение, где чрезвычайным и полномочным послом животворящей истины живет метафора, где слова-щупальцы подбираются к сущности вещей, оставляя впечатление удивительной и необъяснимой связи явлений, где из союза хрупких слов и твоего настроения рождается дивная дрожь соавторства.

Могу так говорить, потому что никому ничего не должен – ни издателям, ни писателям, а только тебе одному, мой добрый доверчивый друг.

Забытое завтра

Утро началось, как в сказке – с огня сбежала каша. Не успел я открыть глаза, как кипучие мысли мои переполнили котелок и устремились туда, откуда я вчера вечером с большим трудом их отодрал.

Ходы и лазейки, по которым наши мысли имеют обыкновение шнырять, похожи на гибкие пищеводы, облицованные умственной мускулатурой и слизистой логики, под чьим глотательным влиянием они, глупые, циркулируют, завиваясь в многозначительные переплеты и цепляясь к чему-то не хуже осьминога, пока не устанут или не найдут запасного выхода. А еще они – птицы, порхающие с ветки на ветку в поисках червей сомнения, непоседливые цыгане, кочующие пестрым табором из чистого уважения к гордыне, а также дисбактериоз мозга, периодически усаживающий нас на роденовский стульчак.

Один мой начитанный друг открыл мне, что мы с ним, явившись на свет, какое-то время видели мир вверх тормашками, пока на противоположном конце не возник мыльный пузырь мыслей и не перевернул нас. И что когда мы бессмысленно таращились на мир, это и было, мол, наше первозданное, божье состояние – та пора, когда мир еще не мыслим, и перевертыш дьявольского перевоплощения не обуял его. Выходит, поначалу мы – вроде безмятежных поплавков, которые баюкает тихая заводь, пока рыба-мысль намертво не заглотит наживку любопытства и не пойдет таскать нас по реке жизни, не разбирая глубины и дороги.