– Как тебя по отчеству-то?
– Мордухович, – отвечаю.
– Мне такое слово сроду не выговорить, я буду тебя Мандуховичем называть.
Кругом засмеялись.
– Тебе, – говорю я спокойно, – это слово ближе.
Опять все засмеялись, только уже над ней. Бабы у нас бывалые, сразу раскумекали, чего к чему. А ей, видно, мало показалось. На другой день она опять:
– Эй, Мандухович, письма свои забери!
Это она мне про заказные письма. Когда приносишь их, надо, чтобы получатель в уведомлении о вручении расписался, а если его дома нет, то заполняешь специальное извещение и его бросаешь в почтовый ящик. Тогда за письмом придётся на почту идти. Её подруги засмеялись. Ну я и говорю опять спокойно так:
– Тебя, Катерина, послушаешь, и сразу видно, где у тебя наболело.
Снова загоготали, видно, в точку попал. А в третий раз, когда она со своим Мандуховичем подъехала (я в это время сидел, почту сортировал), развернулся и зло так ей:
– Если ещё раз моего отца обидишь, я тебе так врежу, что юлой закрутишься и трусы свои с прокладками по дороге потеряешь.
Смотрю, товарки её все замолчали: видят, дело-то серьёзное. А я чуть не засмеялся: не кулаками же мне, поработавшему по всей стране с алкашами, алиментщиками и с зеками бывшими, в самом деле с ней разбираться. Меня и не так проверяли разные начальники, да ни с чем и отъехали.
На следующий день сижу, письма и газеты потихоньку раскладываю, увлекся – это как пасьянс. Сойдутся газеты по ходовику или пропущу кого-нибудь: хорошая тренировка на внимательность. Вдруг из-за спины – на стол бац тарелка с горячим пловом.
Смотрю, стоит Катерина.
– Угощайся, а то один чай пьёшь.
А у меня, правда, по утрам аппетита не бывает, только к вечеру да ночью, как у зверя у какого. Но я не отказываюсь, спасибо говорю.
Плов вкусный оказался. Еду она из дома приносит и у нас на плитке разогревает. Дома-то муж тяжелобольной, лежачий, вот она и не успевает поесть, сюда иногда приносит.
Так и пошла у меня работа. Почту с утра разбираю, разношу. День за днём так и катит. Скучать не приходится. Даже чувствовать себя лучше стал.
Надо сказать, что у нас, как в любом небольшом коллективе, принято всякие праздники отмечать. Помню: Антонина в свой день рождения принесла торт, открыла коробку, а он уже разрезан на кусочки по числу участников. Заварили чаю, пили, хвалили торт, желали новорожденной всяких благ. И сама она довольная была, улыбалась.
С тех пор прошло недели две, сидим, почту раскладываем; пятнадцать минут, как рабочий день начался. Вдруг дверь открывается, входит Катерина – во рту сигарета, ну прямо хулиганистый мальчишка, и, как ни в чём не бывало, нетвёрдой походкой (видно, что выпила) направляется к стеллажу с газетами и письмами. Обычно-то она рано приходит, а тут припозднилась. Не глядя ни на кого, безразлично так обронила:
– А у меня сегодня день рождения.
Все промолчали, только Галька буркнула:
– Ну, поздравляю!
И весь тут праздник. Мне от этой Катиной фразы и нетрезвости её не по себе стало. Тем более что у нас установились приятельские отношения. То она мне чаю принесёт, то я её кока-колой угощу. Мне из разговоров стало кое-что известно про её жизнь. «Ах ты, мальчонка в юбке с накрашенными губами! Ну, я тебя достану, запомнишь свой день рождения!»
Задумал я праздник ей устроить и не просто поздравить, а через нашу районную газету, которую мы по домам разносим. А то, что с опозданием, это ничего. Дни рождения раньше нельзя отмечать, примета, говорят, плохая, а позже можно. И не просто поздравить через газету, а в стихотворной форме, так, чтобы всю жизнь её описать…
Волков замолчал, долил из термоса в стакан чаю до краёв, не спеша отхлебнул, задумался и стал смотреть в потемневшее окно. Мне показалось, что Мордух Мордухович закончил свой рассказ, как вдруг, будто что-то вспомнив, он неожиданно продолжил:
– Да, а писать стихи я никогда не пробовал. Только один раз, ещё в школе, сочинил четыре строчки. Но я, если что-нибудь решил, стараюсь дело до конца довести. А когда не получается, так у меня и аппетит напрочь пропадает, и сон тоже: нервная-то система расшатана, трепали её все кто ни попади…
…И так я завёлся от этой идеи, что на первом же маршруте начал сочинять. Оказалось, стихи сложить не так-то просто: уж очень многое мне хотелось описать, до всего коснуться. И про молодость её, про счастье, и про то, как тридцать лет в любую погоду ходит по сельским улицам, и про быт тоже. Ну и, конечно, как водится, в день рождения счастья пожелать.
Не буду рассказывать, как я сочинял, а скажу только, что ушло на это четыре дня. Четыре маршрута я оттопал, пока что-то сложилось. Ноги сами по нужным адресам идут, а в голове строчки разные складываются. Иногда, правда, адресатов пропускаю, но возвращаюсь назад и опять иду и сочиняю.
Наконец придумал, но это ещё полдела. Теперь напечатать надо; узнал, что такие поздравления публикуются в рекламном отделе нашей районной газеты, пятьсот рублей за рамку, и поехал.
Приехал, занял очередь перед окошечком. Стою, жду. Передо мной трое: мужчина, полный, волосы на голове прилизанные, – заведующий пунктом обмена валюты в ювелирном магазине; бритоголовый парень с бычьим затылком, а с ним девица, брюнетка раскрашенная. Они между собой что-то шумно обсуждали, матерщина через слово, к месту и не к месту сказанная, резала ухо.
Наконец дождался своей очереди. Блондинка лет двадцати пяти спросила, чего мне надо. Я, как мог, объяснил ей, что вот, дескать, хотим поздравить своего коллегу-почтальона. Она мне:
– Что же, это можно, поздравление в рамочке с цветочками стоит пятьсот рублей.
Тогда я протянул деньги и стихотворение. Она взяла листок, бегло прочитала и говорит равнодушно так:
– Стихотворение очень длинное, в рамку не войдёт, сократите.
Я отвечаю:
– Чего тут сокращать?! Вы прочитайте, здесь вся жизнь описана, не могу же я из чужой жизни кусок выбросить!
Она снова бегло просмотрела и бесстрастным тоном своё:
– Ничего не знаю, надо сокращать. У нас рамка стоит пятьсот рублей. А ваш текст не влезает. В рамку влезает только два четверостишия. Наш отдел коммерческий. К нам хоть сам Пушкин с Лермонтовым приди, мы и то больше, чем положено, не можем разместить.
Я уже понял, что проиграл и пятьюстами рублями не обойтись, а когда она про Пушкина с Лермонтовым сказала, то и подавно. Только чувствую, во мне какая-то злая весёлость появилась. Я и говорю:
– Что же в вашей рамке напечатать можно? Поздравление заведующему обменником, который тут передо мной стоял? Хотите?
– А чего – попробуйте!
Тогда я сходу, и слова откуда-то сами взялись:
– Поздравление заведующему пунктом обмена валюты:
Я желаю тебе, Федь,
Как купюра, зеленеть!
Девица весело фыркнула:
– Надо же, ведь его правда Фёдором Михайловичем зовут. Вы, наверное, его знаете?
Но я не знал, что этот Михайлович ещё и Фёдор. Просто мне везло.
– А хотите, – продолжил я, – бритоголового с его подружкой поздравлю?
– Валяйте, – отвечает.
А сам вижу: её уже любопытство разбирает, интересно стало. Тогда я чётким голосом продекламировал:
– Поздравление рэкетиру:
Я желаю тебе, Вов,
Чтоб ты был как бык здоров!
Сделал небольшую паузу и продолжил:
– Поздравление женщине свободной профессии:
Я желаю тебе, Надь,
Никогда не залетать!
Девица засмеялась. Видимо, последнее «не залетать» ей было хорошо знакомо и больше всего понравилось.
– А их правда Надя и Вова зовут? – спросила она.
– Конечно, – отвечаю, состроив серьёзную физиономию, – Надя и Вова. Мне ли не знать своих соседей по лестничной площадке, тихие, вежливые ребята, всю жизнь о таких мечтал!
