За кулисами собрались волновавшиеся за меня артисты. Ноги налились свинцом, говорю: «Не пойду! Не пойду, и все!» Оркестр замер, Рознер тоже заволновался.   Вдруг чувствую, как кто-то с силой выпихнул меня вперед, и я внезапно оказалась лицом к лицу с публикой.

–Когда к нам в гости приходили папины друзья и коллеги, я исполняла номер, пользовавшийся неизменным успехом. Сидя на горшке, мурлыкала гимн Советского Союза, причем очень чисто – от первой ноты до последней. Слов, конечно же, не знала, но мотив выпевала точно. Гости  чуть в обморок не падали, поскольку было мне тогда года три, а может и меньше. Жили мы в Марьиной Роще, жили бедно. Мама родилась в семье слепых родителей. Мой дедушка самостоятельно выучился играть на скрипке, ходил по дворам, играл и пел. Пенсия по инвалидности появилась позже и была крошечной, а в семье росло трое детей. Дедушка по папиной линии не вернулся с фронта – пропал без вести, бабушка осталась с четырьмя сыновьями на руках. Как их вырастила, лучше не спрашивать. Но тогда почти все жили небогато. В тринадцать лет, видя тяжелую обстановку в семье, папа не выдержал и пришел в воинскую часть МВД, где пробился к начальнику и попросил, чтобы его взяли на службу. Начальник усадил его в машину, отвез домой, а когда увидел, что семья буквально нищенствует, отдал распоряжение сшить для папы обмундирование по размеру. Еще помог устроить его в Мерзляковское музыкальное училище по классу барабанов. Повзрослев и став прекрасным музыкантом, папа нередко получал приглашения играть в известных коллективах страны. Он трудился в  МОМА – Московском объединении музыкальных ансамблей. Коллектив под его руководством играл на танцверандах в Измайловском парке, в фойе кинотеатров и концертных залов, в ресторанах. Папа был незаурядной личностью, невероятно музыкальным человеком, обладал хорошим чувством юмора и был прекрасным другом для многих, с кем общался. В 1957 году его пригласили играть в известный в ту пору коллектив популярных эстрадных артистов-куплетистов Шурова и Рыкунина. А еще в оркестр Эдди Рознера.  Мои родители поженились в раннем возрасте и прожили вместе до глубокой старости. Мама влюбилась в отца в тринадцать лет. Позже они сыграли свадьбу, родился мой брат Леонид, а через четыре года на свет появилась я. В нашей комнате стояло старенькое пианино «Красный Октябрь», и первые уроки музыки преподнес мне папа. Еще научил подбирать ноты и петь вторым голосом любую песню. Когда мне исполнилось семь, родители отвели меня в музыкальную школу. Прослушивание вела комиссия. Педагог брала аккорды, а я, девчушка в коротеньком платьице с огромным белым бантом на голове, с точностью повторяла их голосом, причем выпевая каждую ноту. Потом спросили: «Можешь что-нибудь сыграть?» Я подошла к роялю и гордо заиграла «Чижика-пыжика». Педагоги были сражены и попросили позвать кого-нибудь из родителей. – Вашей дочери здесь не место, – сказали им. – Она – одаренный ребенок, вы должны отвести ее в ЦМШ. – Понимаете, я работаю с Шуровым и Рыкуниным, постоянно в разъездах, жена заботится о двоих детях – дочь просто некому будет возить на занятия. Так я оказалась в районной музыкальной школе. За семь лет обучения сменилось шесть педагогов. В первом классе начинала учиться у потрясающей женщины, которая нашла путь к моему сердцу. Если хорошо играла, давала конфетку, поощряла. Я окончила первый класс с пятеркой по фортепиано. Но моя наставница ушла на пенсию, вместо нее появилась фурия – рыжая, конопатая, злющая. Если неправильно играла, новая учительница била по рукам так, что пальцы распухали и казались красными вареными сосисками. Я постоянно плакала, жаловалась папе. При нем меня, конечно, не били, но голос повышали. Отцу надо было пойти к директору и определить меня к другому педагогу, но он этого не сделал. Сказал: «Нинуля, ты должна слушаться и делать все, что от тебя требуют». В итоге я промучилась несколько лет и возненавидела музыку. Но другого выхода не было – родители не позволяли бросить школу. Все там не заладилось. Когда захотела петь в школьном хоре, мне отказали: «У тебя нет голоса!» В седьмом классе в очередной раз сменился педагог. Однажды открылась дверь и в класс вошла маленькая невзрачная женщина: «Здравствуйте, Нина! Я ваш новый  педагог!» «Ну вот, еще одного изверга прислали!» – с грустью подумала я, но Лидия Анатольевна Давыдова оказалась моей доброй феей. Разговорились, выяснилось, что она – камерная певица. Я попросила что-нибудь спеть, и вдруг аудиторию наполнил льющийся, как у соловья, голос с красивым тембром. Я ахнула и призналась, что тоже мечтаю петь. До этого дома не подходила к пианино, являлась на уроки неподготовленной, а тут заела совесть. Стыдно было разочаровывать эту добрую женщину, прекрасную певицу. Я начала наверстывать упущенное. Мы го товились к выпускным экзам енам, Лидия Анатольевна решила, что должны сыграть концерт Моцарта на двух роялях. Ездили в Союз композиторов, находили комнату с двумя инструментами и репетировали по пять-шесть часов в день. Конечно же небыстро, но я все нагнала. На экзаменах поразили всех! Во время паузы я подняла глаза и бросила взгляд в зал. Педагоги без преувеличения сидели раскрыв рты. По специальности выставили мне твердую пятерку, и я поступила в Музыкальное училище имени Октябрьской революции на дирижерско-хоровое отделение. – Как же все-таки началась ваша профессиональная певческ ая карьера? – Она началась у меня еще в юном возрасте. Музыкантов, с которыми работал мой папа, часто приглашали играть на еврейских свадьбах, где я пела песни. Вспоминаю, как однажды с подружкой отправились в марьинорощинский клуб, по субботам там собиралась молодежь. Концерт самодеятельности, танцы… Когда все уже начали расходиться, мы поднялись на сцену, я заиграла на рояле и запела модную песню из репертуара популярного югославского певца Джордже Марьяновича:

 Мальчишка робкий,  мой приятель давний,

В глазах ребячьих  затаилась грусть.

Я знаю, скрыта  в твоем сердце тайна,

Но эту тайну  разгадать не берусь. *

* Автор слов неизвестен.

Смотрим, те, кто уже выходил, застыли в дверях и стали возвращаться. Допела и услышала: «Еще! Еще!» Так состоялся, можно сказать, мой первый концерт на публике. Каждое лето мы с родителями отдыхали в Сочи. На пляже гостиницы «Приморская» я тоже нередко выступала перед отдыхающими, срывая аплодисменты. Особым успехом пользовалась песня «Тум-балалайка». Петь перед публикой мне доставляло огромное удовольствие. В гостинице традиционно останавливалось множество артистов. В один из дней баритон из тбилисского оперного театра сообщил: – Нина, здесь сейчас находится знаменитый музыкант Эдди Рознер. Давай я отведу тебя к нему – споешь. Уверен, ты ему понравишься. – Не пойду! Но он схватил меня за руку и потащил под навес, где сидел мужчина в полосатой кепочке и темных очках. Эдди Рознер нам не обрадовался, он пришел на пляж отдохнуть, но баритон проявил настойчивость: – Девочка хорошо поет, послушайте. Разговаривал Рознер с польским акцентом: – Золетко, как тебя зовут, сколько тебье лет, что ты поешь? – Я – Нина Бродская, мне шестнадцать, а пою я все.

Тут и публика стала подтягиваться. Я пела одну песню за другой, Рознер слушал, сидя на топчане, даже очки снял. Закончила еврейской песней на идише «Немного счастья». Отдыхающие зааплодировали, Рознер спросил: – С кем ты здесь, с родителями? Приведи кого-нибудь. Я притащила папу, оказалось, что они знакомы. – Здравствуйте, Эдди Игнатьевич, вы меня помните? – Конечно, Саша. Рознер положил руку на папино плечо, и они отправились нарезать круги по пляжу. Я понимала, что решается моя судьба. Рознер тут же предложил поехать на гастроли с его оркестром в Севастополь и Ялту. Родители не разрешили: «Нина учится в музучилище, мы не хотим срывать ее с занятий. Давайте вернемся к этому вопросу в Москве». Шло время, но в Москве ничего не происходило, и тогда в дело вмешался папин брат. Дядя Лева слыл человеком пробивным, был профессиональным танцовщиком, бил чечетку и играл на барабанах. Позже этот жанр прославили знаменитые братья  Гусаковы, снявшиеся в кинофильме «Карнавальная ночь». Дядино имя Леонард Бродский когда-то тоже красовалось на афишах. Он-то и напомнил обо мне Рознеру, позвонил ему: – Эдди Игнатьевич! Ну, как вам моя племянница Нина, понравилась? – Это ваша племянница? Она   действительно очень талантливая девочка! – Эдди Игнатьевич! Ведь я уже давно вам говорил о ней, но вы никак не реагировали! – Левочка, вы только не обижайтесь! Все еврейские родители считают, что их дети – вундеркинды. Нина действительно талантливая девочка, и мы ее берем. Через день мы с дядей Левой отправились к Рознеру в Каретный Ряд, в дом, где жили многие известные артисты – Леонид Утесов, Борис Брунов, Марк Фрадкин. Как мы поняли, Рознер устроил прослушивание для музыкантов, среди которых был Луи Маркович, игравший в оркестре на гитаре и исполнявший тирольские йодли. Эдди Игнатьевич аккомпанировал, я пела. Очевидно, Рознеру необходимо было услышать мнение коллег. Сошлись на том, что выпускать меня на сцену можно. Дядя  Эдди доверил мне три свои песни и вскоре познакомил с аккомпаниатором, который должен был разучить их со мной. Репетиции проходили в клубе Завода имени Калинина   на Озерковской набережной, неподалеку от Радиокомитета. В оркестре тогда работали певица Лариса Мондрус, Володя Макаров, квартет «4 Ю». – Родители легко отпустили на гастроли? – Провожали всей семьей: мама, папа, дядя Лева, его жена тетя Маня. Упаковали в дорогу разную еду, растворимый кофе. Еще купили шубку из искусственного меха, чтобы прилично выглядела. Первая гастрольная поездка – Ереван, Баку, Махачкала,  Грозный. Поселили в одном номере с костюмершей тетей Лизой, чтобы та за мной  приглядывала. И вот первый концерт в Ереване. Предваряя мой выход, конферансье Гарри Гриневич объявил: «Каждый артист волнуется перед выходом на сцену, ведь преодолевать расстояние от кулис до микрофона совсем непросто. А представляете, что чувствует сейчас самая юная солистка нашего оркестра? Итак, для вас поет…» За кулисами собрались волновавшиеся за меня артис ты. Ноги налились свинцом, говорю: «Не пойду! Не пойду, и все!» Оркестр замер, Рознер тоже заволновался . Вдруг чувствую, как кто-то с силой выпихнул меня вперед, и я внезапно оказалась лицом к лицу с пуб ликой. Тут уж ничего не оставалось, кроме как, преодолевая зажим, идти к микрофону. Первый аккорд – и я запела. А когда запела, почувствовала прилив сил, словно витала в облаках! Три песни, одна из них «Тум-балалайка». На следующий день эту мелодию насвистывали газетчики, развозившие прессу на велосипедах. Значит, случился успех! Я была оформлена помрежем, платили смешные деньги – сорок рублей, которые уходили родителям. Рознер волновался: – Нинуля, ты что-нибудь кушала? – Нет. – Холера ясна, пошли в ресторан. Он обо мне заботился, кормил, относился как к дочери. Родная дочь Эрика от певицы Рут Каминской жила в Польше. Если требовалось поклясться, Эдди Игнатьевич божился ею и мной – так любил. Но эти чувства разделяли не все. Я с ходу ворвалась на эстраду, журналисты посвящали мне панегирики, что  понятно: шестнадцатилетняя певица прекрасно себя проявляет. Но этого не пережила солистка оркестра Лариса Мондрус. Мы делили гримуборную. Чего только я не наслушалась: уродина, шеи нет, голова вшита в плечи, рот кривой, глазки узкие, толстая, страшная! Издевалась надо мной по полной программе и даже хотела побить. Ответить ей я не могла, уходила в номер и плакала. Пожаловалась Роз неру – не помогло. Он знал о Ларисиных выходках, но не станет же ее увольнять. Лариса хорошо пела и неплохо смотрелась со сцены. Особенно обожала крутиться перед зеркалом, кокетничать с музыкантами, когда ее муж Эгил Шварц уезжал в Ригу, где он учился в консерватории, сдавать экзамены. Эгил влюбился в Ларису, в тот момент оба работали в рижском оркестре. Его первая жена состояла в труппе оперного театра, родила девочку. Когда дочке исполнилось три месяца, Шварц ее бросил, ушел к Мондрус. Я его недолюбливала, говорила: «У него злое выражение лица». Оно отражало характер. Рознер рассказывал: «Когда Эгил заходил в гостиничный номер, где работало радио,  вещавшее на русском языке, сразу выдергивал вилку из розетки чуть ли не вместе с мясом». Эдди Игнатьевичу об этом докладывали. Рознер, напротив, любил Россию. Он покинул Германию в тридцатые годы,  после того как его там сильно избили фашиствующие молодчики. Забегая вперед, скажу, что Мондрус не пережила, когда я вышла замуж. Тромбонист Володя Богданов был красавчиком. Он однажды признался, что Лариса подбивала к  нему клинья, когда приезжал на гастроли в Ригу с оркестром. Пришла в гостиницу, оставила записку, мол, хочу попасть на ваш концерт. Володя достал контрамарку, встретил ее, посадил, потом проводил до дома. Вот и вся любовь! Это было в самом начале нашей семейной жизни. Мы пересеклись с Мондрус в одном концерте на стадионе в Ростове-на-Дону. Лариса на меня буквально напала: «Как ты могла выйти замуж за  этого русского лабуха?! Как такое позволили твои еврейские родители?!» Я расстроилась и пожаловалась Володе, тот не сдержался: «Вот мерзавка! А мне сказала «Как ты мог жениться на Бродской?! Ведь ты такой красивый! Она же уродина!»