Сквозь переплетенные пальцы она следила за квадратом солнечного света на плитках пола, который становился ярче всякий раз, когда кто-то заходил через стеклянную дверь внутрь. Некоторые прихожане, заметив Лидию и Луку, легонько кивали в знак приветствия, но большинство не глядя проходили мимо и рассаживались по своим обычным местам.
Когда в дверях возник Карлос – вслед за своими детьми и женой, – церковь уже была заполнена наполовину. Жена Карлоса обнимала и приветствовала знакомых. Она говорила не как мексиканка, а как американка: резкий голос пронзал почтительно-приглушенные беседы собравшихся. Лидия привстала и помахала Карлосу рукой, но тот ее не видел. Зато ее заметил их младший сын. Мальчик указал отцу на Лидию, и Карлос обернулся.
– Боже мой, Лидия, что ты тут делаешь? – Этот вопрос достиг Лидии еще прежде, чем мужчина оказался рядом. Вскоре Карлос пробрался к ним через длинные ряды стульев. Они обнялись.
– Как же я рад тебя видеть! Вот так сюрприз!
Лука молча наблюдал, как этот незнакомый мужчина поцеловал Мами в обе щеки и взял ее за руки.
– А это, наверное, Лука. – Он склонился к мальчику, сидевшему на стуле. – Как же ты похож на папи! – Карлос выпрямился. – Но где же Себастьян? Ты что, одна приехала?
– Так ты еще не знаешь. – Голос Мами звучал отрешенно.
Даже не глядя на Карлоса, Лука точно знал, что тот изменился в лице и побледнел до болезненной серости, что он уже начал выстраивать внутреннюю защиту, которая понадобится ему, чтобы совладать со всем ужасом грядущей новости.
– Пойдем со мной, – сказал Карлос. – Поговорим наверху.
Наверху они зашли в какой-то кабинет. Нельзя сказать, чтобы Лука проигнорировал разговор Мами и Карлоса, – он не пытался намеренно не вслушиваться. Нет, сознание мальчика просто воспарило над его головой, словно шарик с гелием, который держат на тонкой, туго натянутой веревочке. Его тело сидело за столом, рядом на полу лежал рюкзак; его ноги обхватывали ножки стула; его руки потянулись к баночке со скрепками и стали сплетать их в одну длинную цепочку. Но вся внутренняя работа полностью остановилась. Взрослые то и дело поглядывали на него – сквозь баррикаду пронзительных голосов и пепельно-серых лиц, – и тогда тело Луки отвечало на их вопросы пожатием плеч или кивком. Вскоре перед ним на столе возник пластиковый стаканчик с водой, и мальчик послушно отхлебнул. Внизу застучали барабаны. Заиграла электрогитара. Лука чувствовал ногами вибрацию басов. А потом они оказались в машине Карлоса и поехали сквозь город к нему домой. Мами сидела сзади, рядом с Лукой, и держала сына за руку. Почувствовав ее теплое прикосновение, тот наконец вернулся в реальность.
Когда машина выехала из la zona centro[25], Лука увидел, что Чильпансинго мало чем отличается от Акапулько. Конечно, тут не было ни чаек, ни туристов, улицы были поуже. Зато повсюду виднелись разноцветные магазины и желтые такси, в солнечном свете проходили люди в нарядных воскресных костюмах. Женщины с сумочками через плечо, парни с неряшливыми татуировками. Множество пузырчатых пестрых граффити. Все дома были выкрашены в яркие цвета. Они сменяли друг друга, словно карты в колоде. По радио играла музыка, и три с половиной песни спустя машина Карлоса свернула на улицу, которая оказалась немного шире остальных. Кроны деревьев обрамляли ее тенистой аркой, отчего создавалось впечатление, будто они въезжают в какое-то секретное место, потаенное убежище. В сердце квартала возвышалась красивая белая церковь с двумя неброскими колокольнями у входа. Такая же, как дома. Católica. Все остальные здания на тесной улице стояли на почтительном расстоянии от этой небольшой церквушки. Карлос свернул на парковку.
Его дом был бирюзовым, точно такого же оттенка, как средняя полоса океана в Акапулько; если в ясный день выйти на ступеньки Пласа Эспанья и посмотреть на море, то увидишь эту полосу между светло-песочной возле берега и темно-синей у самого горизонта. Дом выглядел большим и современным, хотя и был соединен по обе стороны с точно такими же домами: справа – с фиолетовым, слева – с персиковым. Карлос занес сумки внутрь.
Его жена, по имени Мередит, была белая, из Estados Undios[26]. О последнем Лука догадался сам, едва увидев женщину в церкви. Ее голос, ее одежда. Ее манера брать собеседника за плечи и слегка встряхивать. Пройдясь по пустому дому, мальчик внимательно изучил семейные фотографии: у всех троих сыновей Карлоса были веснушки отца и розовая кожа матери. Средний выглядел ровесником Луки. Вскоре Мередит вернулась домой (одна, без мальчиков: те решили задержаться в церкви), и тогда Лука впервые в жизни испытал негодование, сопряженное с чувством собственничества.
Лука знал слово «собственнический», потому что он вообще знал много сложных слов, неведомых другим восьмилетним мальчикам: «наитие», «велеречивость», «тривиальный». Но раньше он не понимал значения слова «собственнический» по-настоящему. Ему не доводилось испытывать это чувство. А теперь оно с грохотом продавило Луке нутро, словно паровой каток. Что это за женщина, с какой стати она оплакивает Папи? Почему она стоит тут и рыдает с перекошенным лицом, с дрожащими руками, ждет утешения? Лука и сам удивился, оттого что так не по-доброму воспринял эти проявления искреннего горя. В конце концов, Мередит ведь когда-то дружила с Папи. Или, по крайней мере, была женой папиного друга. И она так хорошо относилась к Папи, что попросила его стать крестным ее старшего сына. Так почему же Мередит не может расстроиться, узнав о внезапной и жестокой кончине старого знакомого? Почему не может плакать, показывать свои страдания? Лука совершенно не понимал, отчего горе этой женщины так его раздражает. Когда та попыталась его обнять, он увернулся, не в силах терпеть такое, и Мами не стала его принуждать. Перехватив мальчика, она отвела его в ванную и умыла, а когда они вернулись, Мередит уже взяла себя в руки. Она усадила Мами на диван, а сама отправилась заваривать чай. Чашки так и простояли нетронутыми, хотя разговор длился очень долго – и пролетел мимо Луки, почти его не задев.
Мередит познакомилась с Карлосом в студенческие годы во время своей миссионерской деятельности. Со своей церковью, стоящей среди кукурузных полей штата Индиана, она поддерживала связь до сих пор. Тем летом много лет назад она, впервые приехав в Мексику, сразу влюбилась в Карлоса, а заодно и в его страну. Ей нравилось, с какой непринужденностью мексиканцы относились к вопросам веры. Ей нравилось жить в стране, где откровенные разговоры о Боге не считались чем-то возмутительным или странным. В то время в Мексике молитва казалась обыденным, повсеместным делом. Но для Мередит эта культурная особенность была сродни чуду. Они с Карлосом поженились очень рано, и с тех пор все свободное время женщина посвящала обмену опытом и поддержанию культурных связей между Чильпансинго и приходом той далекой церкви в штате Индиана.
Совсем недавно к ним на каникулы приехали четырнадцать американских детей-миссионеров. В Чильпансинго их размещала та самая церковь, которую посещали друзья Лидии. Организацией ежегодных визитов в весеннее и летнее время занималась лично Мередит. Через Герреро шел постоянный поток светловолосых миссионеров из Индианы. Нынешняя группа улетала в США в ближайшую среду днем, поэтому церковь уже выделила для них три пассажирских фургона, которые должны были доставить гостей в Мехико. Фургоны отправлялись из Чильпансинго ранним утром в день вылета. С этого момента разговор взрослых приобрел куда более напряженный характер. Лука приподнялся на стуле и стал вертеть в руках мамину чашку.
– Так поезжайте с ними в фургоне. Отличная идея! – сказал Карлос.
Мередит не открывала рта, но по ее глазам было совершенно ясно: ничего хорошего она по этому поводу не думает.
Потом заговорила Мами:
– Если мы поедем на церковном транспорте, на блокпостах с нами ничего не случится.
