– Я и не знала, – Хулия пожала плечами. – Честно говоря, никогда об этом не думала.

– Кажется, существует великое множество неизвестных книг, как там, так и здесь. Этих писателей забыли на многие годы.

– А почему ты туда ездила? – Хулия позволила официанту поставить перед ними чашки с шоколадом. – Это как-то связано с твоими исследованиями в университете?

Кларенс поколебалась.

– И да, и нет. Правда в том, что, когда я закончила диссертацию, то понятия не имела, чем заняться. Коллега рассказала мне о конференции, и я задумалась. Как вышло, что ничего подобного мне и в голову не приходило, хотя я всю жизнь слушала рассказы папы и дяди Килиана?

Она взяла чашку в ладони. Шоколад был таким горячим, что ей пришлось несколько раз подуть на него, прежде чем сделать глоток. Хулия спокойно смотрела, как Кларенс прикрыла глаза, чтобы лучше ощутить смесь горечи и сладости, как она ее и учила.

– И ты что-нибудь узнала? – спросила наконец. – Ты довольна?

Кларенс открыла глаза и поставила чашку на блюдце.

– Очень довольна. Были писатели-африканцы, которые жили в Испании, и другие, жившие в разных странах, и те из нас, отсюда, которые исследовали огромный новый мир. Они говорили о многом, особенно о необходимости продвигать свои книги и свою культуру. – Она умолкла на миг – проверить, не заскучала ли Хулия. – Кстати, настоящим открытием было узнать, что есть африканцы, пользующиеся нашими грамматикой и языком. Удивительно, правда? Нужно только сказать, что их сюжеты сильно отличаются от того, что я слышала дома.

Хулия нахмурилась.

– И чем же?

– Ясно, что много обсуждали колониальное и постколониальное время. Унаследованную идеологию, с которой жили писатели; восхищение, неприятие, даже ненависть к тем, кто заставил их изменить историю; проблемы с самоидентификацией; попытки загладить потерянное время; утрату корней; а также наличие множества этнических групп и языков. Ничего общего с тем, что, как мне казалось, я знаю… И я сомневаюсь, что на конференции было много детей колонистов! Лично я не открывала рта. Мне было немного стыдно… понимаешь? Даже когда лектор-американец читал нам стихи на своем родном языке, буби… – Девушка сунула руку в сумочку, вытащила ручку и взяла салфетку. – На самом деле это пишется вот так: бьоубе.

– Буби, да, – повторила Хулия. – Писатель буби… Я удивлена, признаюсь. Не думала…

– Конечно, конечно… – прервала ее Кларенс. – Мне-то не говори! В детстве у меня была собака, ее звали Буби. – Она понизила голос. – Отец ее так назвал…

– Да, и впрямь не очень удачно… хотя для Хакобо. – Она вздохнула. – Тогда были другие времена…

– Не нужно ничего объяснять, Хулия. Я рассказываю, чтобы ты поняла: для меня это было – словно вдруг взглянуть на все с другой стороны. Я поняла, что порой необходимо задавать вопросы, что недостаточно принимать как истину все, что говорят.

Девушка сунула руку в бежевую замшевую сумку, вынула бумажник, а оттуда – записку, которую нашла в шкафу.

– Я разбирала бумаги в доме и наткнулась на это среди папиных писем. – Она протянула листок, объясняя, что он был написан где-то в 1970-х или 1980-х годах. Внезапно она остановилась, увидев лицо Хулии, и встревоженно спросила:

– С тобой все в порядке?

Хулия выглядела бледной. Очень бледной. Записка дрожала в ее руке, а по щеке катилась слеза. Кларенс взяла подругу за руку.

– Что стряслось? Я сказала что-то, что тебя задело? Если да, мне очень жаль.

Почему Хулия отреагировала так?

Несколько секунд было тихо. Наконец Хулия покачала головой и подняла глаза.

– Все в порядке. Успокойся. Я просто глупая старуха. Это писал мой муж. Я расчувствовалась, когда увидела.

– Твой муж? – озадаченно повторила Кларенс. – А ты знаешь, о чем это? – Любопытство одолело ее. – Тут говорится о детях и их матери, еще о умершем отце…

– Я умею читать, Кларенс, – прервала ее Хулия, поднося к глазам платок.

– Да, прости, но это очень странно. Твой муж написал это письмо папе?

– Ну, они были знакомы, – осторожно проговорила Хулия.

– Да, но, насколько я знаю, они не переписывались, – ответила Кларенс, поднимая листок. – Они виделись, когда вы приезжали сюда на праздники. Должны были бы найтись другие письма. Но нет, только вот это.

Хулия повернула голову, избегая пронзительного взгляда Кларенс. Она смотрела на улицу, на прохожих – а мысленно перенеслась в другое время и место. На краткий миг серые дома побелели, а ближние ясени превратились в пальмы и сейбы. Ни дня не проходило, чтобы она не думала о своем любимом кусочке Африки, где прошли самые яркие дни ее жизни. Да, она была благодарна своим чудесным детям и внукам, и у нее была замечательная жизнь в Мадриде. Но в глубине души жили воспоминания о тех днях, именно с ними она просыпалась каждый день. Понять это мог только тот, кто сам оказывался в подобном положении, как Хакобо и Килиан.

Несмотря на их долгие жизни, Хулия была уверена, что спокойно они не прожили ни дня.

Что же сказать Кларенс? Рассказывали ли ей что-нибудь братья? Возможно, сейчас, в их лета, им уже не сбежать от своих далеко упрятанных угрызений совести. Что она могла сделать? Как смогла прожить всю жизнь с такой ношей?

Хулия глубоко вздохнула и повернулась к Кларенс. Насыщенного зеленого цвета глаза молодой женщины, такие же, как у Хакобо и Килиана, украшали округлое лицо, обрамленное красивыми каштановыми кудрями. Хулия знала Кларенс с малолетства и понимала, насколько настойчивой та может быть.

– А почему бы тебе не спросить отца?

Такой прямой ответ удивил Кларенс. Реакция Хулии еще больше убедила ее, что происходит нечто подозрительное. Девушка несколько раз моргнула, не зная, что ответить; потом опустила глаза и принялась рвать бумажную салфетку.

– Правду сказать, Хулия, я в затруднении. Если я покажу ему эту записку, он поймет, что я рылась в его вещах. А если у него есть тайна, не думаю, что он откроет ее мне просто вот так – после стольких лет. – Она выпрямилась и вздохнула. – Но, как бы там ни было, я не хочу на тебя давить. – Еще один вздох. – Однако будет позором, если нечто столь важное канет в небытие…

Кларенс надеялась, что Хулия сейчас решительно скажет: она напрасно тратит свое и чужое время, никакой тайны тут нет, а историю она просто выдумала. Вместо этого Хулия продолжала молчать, и лишь один вопрос бился в ее голове: «Почему сейчас?»

За окном лучи слабого апрельского полуденного солнца старались одолеть мелкий моросящий дождик.

«Почему сейчас?»

Хулия вспомнила, как ее муж сетовал, что колдуны и знахари дурно влияют на местных. «Никогда не видел ничего настолько дурацкого, – обычно повторял он. – Неужто трудно связать причину и следствие? И в жизни, и в науке набор обстоятельств приводит к тому, что что-то складывается именно так, а не иначе. Но нет, для них не существует ни причины, ни следствия. Только воля богов».

Возможно, время и прошло, да, но она не станет предавать Килиана и Хакобо. Если Господь или боги буби желают того, Кларенс узнает правду – раньше или позже. И лучше позже, чем раньше, потому что им осталось не так много времени.

– Послушай, Кларенс, – сказала Хулия наконец. – Мой муж написал это письмо в восемьдесят седьмом.

Я точно это помню, потому что это было в поездке, когда он узнал, что умер старый знакомый. – Она помолчала. – Если тебе в самом деле интересно знать, что это значит, отправляйся туда и найди человека по имени Фернандо. Он немного старше тебя. Интересен только один из сыновей. Вполне вероятно, что он по-прежнему хранит документацию Сампаки, потому что плантация еще работает – не так процветает, как раньше, но все еще существует. Вряд ли уничтожено все, но я не вполне уверена. Поищи Фернандо. Остров не больше этой долины…

– Кто такой Фернандо? – спросила Кларенс. Глаза ее загорелись, она указала на одну из строчек на листке. – И почему я должна искать его в Сампаке?