Литмир - Электронная Библиотека

Моими расчетами: всякими ионизационными потенциалами, электронвольтами, джоулями и прочим мучить тебя не буду, скажу только, что они подтверждают – человек может летать! И я заявил это во всеуслышание! И здесь, Миша, я подошел к главному. Ты помнишь четкую папину мысль о том, что каждый левитант – это носитель феномена ретикулярной формации головного мозга, то бишь, его редкой и неисследованной функции, освобождающей скрытые силы организма и приводящей их в действие? Помнишь?

– Помню, конечно! Это было в его тетради!

– Вот! Я же, как максималист, пошел еще дальше и заявил, что скрытые силы организма могут быть сведены воедино для создания подъемной силы путем сознательного запуска в работу этой особой функции мозга. Это как сцепление в автомобиле, только сцепление для нескольких двигателей одновременно. Я назвал это, – Петр сделал паузу, – “Принципом когерентности”. (от лат. сohaerens – находящийся в связи – согласованное протекание во времени нескольких процессов. Прим. авт.)

Рассказчик замолчал, его взгляд уплыл в сторону. Было видно, что он вновь окунулся в атмосферу выступления, атмосферу, окружавшую его на трибуне.

– Кхм, кхм, – кашлянул Михаил, возвращая дружка в комнату с обшарпанными обоями, – ну, ну, продолжай!

– Да. Продолжаю. Опять эти лица в первых рядах. Теперь почему-то или обиженные и недовольные, или язвительные и насмешливые. И этот ехидный вопрос из президиума: – Вы, уважаемый коллега, все доступно и хорошо изложили, словно шахматную партию разобрали, и изобретенный вами принцип огласили. Но как вы его назовете?

После этих слов друга Михаил сделал рукой останавливающий жест и сказал: – Подожди, я угадаю,– налил еще по стаканчику. Выпили. – Впрочем, что здесь угадывать? Принцип имени тебя, «Принцип когерентности Петра Соколова»? Точно? – Михаил, ожидая ответа, сфокусировал взгляд на Петре, а тот пьяновато и согласно мотнул головой: – Точно! Именно так!

– Ну, а дальше – то что?

– А дальше капкан диалектического материализма.

– Что? Что ты мелешь? Закосел что ли?

– Нет. Знаешь, когда я шел к трибуне, то мысленно повторял две заключительные фразы своего выступления. Я репетировал их много раз. Они должны были прозвучать так: – Товарищи! «Принцип когерентности Соколова» вытекает из последних научных открытий и опирается на них. Это и есть диалектический материализм Ленина – Сталина в науке и в действии»! Ну, понимаешь, так сказать, дань времени. Но я, знаешь ли, волновался, и получилось так, что первую фразу я отбарабанил как надо, а со второй получился конфуз. Конфуз! Я прокричал в зал митинговым голосом: – Это и есть диебетический мат…, и тут я поперхнулся, осознав, что несу совсем не то, и фальцетом закончил: Ленина-Сталина. Я хотел правильно повторить, но меня уже никто не слушал. Задние ряды укатывались со смеху, передние хихикали в кулачки и бороды, президиум в полном составе впал в состояние прострации.

– По–одожди, – прохрипел Михаил, – а то меня тоже са..са…данет в эту…..эту… проссс…а – .са..цию! Как, как? Дие…, диебе….,диебет…тический, ….ха-ха,… мат…..ха-ха,… Ленина – Сталина! Подожди! Не могу! – Михаил смеялся, а на его щеках на фоне усиленного водкой румянца проступали красные пятна истерического приступа. Пунцовое лицо склонилось к столу, сотрясаясь от смеха, пробиваемого икотой. – Вот ты нас....ик…,… нас…, насмешил! – Михаил вытер выступившие слезы, посерьезнел, глубоко вздохнул, избавляясь от икоты, и сказал: – Вот уж действительно отчебучил! Ну, ладно, не обижайся! Дальше-то что?

– Да ничего. Зал успокоили. Мой доклад не обсуждали. Быстро спровадили меня с трибуны, глядя как на олигофрена. А когда я спускался со сцены в зал, тишина была такой, будто меня провожали в последний путь. На следующий день после моего выступления, вчера, то есть, меня пригласил к себе товарищ Гутман –наш замдиректора по хозчасти и парторг института. Посадил меня на стул и сказал: – Знаешь, Кифа, я был в зале и слышал твой доклад. И хотя я не шибко разбираюсь в ваших мозговых науках, этих Гейзенбергах и Планках, Максвелах и оксидантах, но своим революционным нутром я чую, что ты, парень, сказал что-то новое, свежее. Что твой принцип ко…, ко….хере, хера.., тьфу, ну, в общем принцип, может быть дело стоящее. За исключением, конечно, «диебетического мата». Так вот. Хотел я мат замять, спустить на тормозах. Но не получилось. Кто-то стукнул наверх, и оттуда пришла указивка врезать тебе по ученым мозгам как следует, раскрутить на всю катушку и левитировать из института. Я тебя предупредил. Мой тебе совет, Кифа, уйди сам, не дожидаясь судилища с навешиванием ярлыков и обвинений в «отходе от принципов и глумления над основами». Понял?

Я спросил у Гутмана, а что, собственно говоря, произошло? Ну, оговорился человек, ну бывает же такое? Он ничего не ответил на это, только как-то странно смотрел и говорил: – Ах, Кифа, Кифа!

Я у него спросил: чего это он называет меня Кифой? Он угостил меня чайком и, вроде успокаивая, рассказал, что во время первого ареста за революционную деятельность вместе с ним в предвариловке сидел поп-расстрига. От этого русского попа он, еврей, и узнал, что Петр, если перевести с греческого на еврейский, звучит как Кифа – камень, скала. Что это имя Иисус дал одному из своих учеников за твердость веры, полагая, что он – Кифа – станет камнем, основой, на которой воздвигнется Храм Веры Христовой.

Михаил пьяновато ухмыльнулся и спросил: – А на тебе, значит, воздвигнется Храм новой науки, а уж от него, надо понимать, будет проложена дорога в Историю и Вечность? Так?

– Я так не говорил. Но не возражал бы. В части Храма науки. Что же касается Истории – тебе известно мое отношение к этой диве, я тебе сейчас напомню стишками. – Петр собрал морщины на лбу, и, дирижируя рукой с граненым стаканчиком, не очень успешно сохраняя четкость дикции, продекламировал:

– История – как категория,

Сборное место для сброда.

История – фантасмагория

Плеяды ангелов и уродов.

История словно старая шлюха

Вечно бредет за тобой

С ухмылкой от века до века

И тысячелетней тоской.

И с мужем ученым флиртуя,

Знаменья ему даря,

Манит нового обалдуя,

Тихо ему говоря:

Ах, вот ты пришел, любимый,

Светел, ясен и чист,

Прекрасно при этом видя:

Он черен лицом и козлист.

Такая уж это наука:

Покладиста и проста,

Что только ленивый не пишет

Все с чистого листа.

– Все, все, хватит про это. Так что делать-то будешь?

–Да что делать? Из института, я думаю, меня турнут, вспомни Гутмана. Но даже если этого не случится, Мишка, даже если из института меня и не выпрут, не смогу я здесь доказать правоту «Принципа когерентности Соколова». Нет базы, нет инструментальных средств, да и знаний нет. Ни черта мы, надо признать, толком, не знаем о том инструменте, о голове то бишь, с которым и идем к знанию. Но есть этот йог Палавар и другие подобные ему. И эта не дающая покоя мысль о мудрости древних, о скрытых, но доступных избранным знаниях ушедших цивилизаций. Так что, Михаил, я твердо решил податься, помнишь, мы говорили, в Тибет, где…

Фанерная перегородка за мишкиной кроватью, отделяющая жилище друзей от соседей, сотряслась от ударов, и визгливый женский голос прокричал: – Хватит бубнить, паразиты, посмотрите на время, спать не даете людям!

Друзья молча допили остатки водки, доели давно оттаявшую колбасу с успевшим подсохнуть хлебом, в освободившиеся бутылки налили из горбатого и помятого чайника воду с мутноватым оттенком. Бутылки поставили около кроватей. Оба знали, что эта вода, противно отдающая сейчас железом, к утру приобретет изумительный вкус горного источника, слаще которого нет ничего на свете.

Воскресное утро побаловало солнцем, которого не видели на Москве уже много дней. Петр проснулся, открыл глаза и увидел в косых солнечных лучах разводы и пятна на стене. Они выглядели сейчас не столь отвратительно как при электрическом освещении и даже навевали легкие мысли о неуемной фантазии известного всем художника-импрессиониста по фамилии Быт – Вульгарис.

8
{"b":"695966","o":1}