– Мне сказали, что тебя перевели из реанимации.

– Да.

– Скоро выпишут?

– Не знаю. – Меня тяготил этот разговор с незнакомым человеком, хотелось быстрее отделаться от него.

– Мы со Стёпкой собираемся к тебе в больницу. Что-нибудь привезти?

Вот тут я разволновалась до потных ладошек. Подскочив с постели и забегав взад-вперёд по узкому пространству между койками, я стала уверять «мужа», что ни в чём не нуждаюсь, что у меня постельный режим, который нельзя нарушать, и приезжать не надо.

– Как же я не приеду? – удивился тот.

– Нет-нет, не сегодня, в другой раз.

Он запнулся, обескураженный отказом, скомканно попрощался и сбросил звонок. Я перевела дух. Как бы сейчас не посыпались звонки от родни и подруг! Отключила телефон и сунула в тумбочку.

– Извини…

– Что?

– Мила, извини, дело это не моё, конечно… но здесь разрешены посещения. Почему ты не позволила мужу приехать? Это ведь муж звонил, да? – Марина уложила куклу на подушку и внимательно наблюдала за мной.

Я промолчала, разглядывая свои ногти.

– Вы поссорились?

– Нет, мы не ссорились… Это не мой муж, – невольно сорвалось с языка.

И я ей всё рассказала… И про магазин, про ребёнка на пешеходном переходе, про реанимацию и чужое тело. Как-то само собой получилось. Ведь не собиралась, а расчувствовалась, расплакалась и всё выложила.

Марина молча протянула мне бумажную салфетку.

– Ты мне не веришь, понимаю, это звучит как выдумка.

– Какой тебе резон обманывать? Верю… ты ведь тоже не сомневаешься, что Соня – живой ребёнок? – Марина испытывающе посмотрела мне в лицо своими серыми глазами.

Я стойко выдержала взгляд и ответила, что не сомневаюсь. И даже на мгновенье, глянув на куклу не своим, а её взглядом, увидела гукающего и улыбающегося младенца, сучившего ножками в ползунках.

Телефон вновь запищал, я взяла его и уставилась на экран.

– Её мать звонит!

– Сними трубку, – прошептала Марина, – если не ответишь – она разволнуется и примчится сюда, чего доброго.

Мне ничего не оставалось, как глубоко вдохнуть и сказать:

– Алло.

– Милочка! Слава богу, ты жива! – запричитал женский голос. – Как ты себя чувствуешь? Мы так волновались!

– Уже всё хорошо, мам, со мной всё в порядке, – пробормотала я, сделав над собой усилие. Странно было называть мамой женщину-ровесницу.

– Как же ты так неосторожно! Я ведь много раз говорила: держи Стёпу за руку на переходе, ведь знаешь, какой он нервный и своевольный, – всхлипнула она. – Сейчас мы приедем, я знаю, как ты соскучилась. Котлеток твоих любимых нажарила, бутербродиков сделала… Приедем, тогда и поговорим. Целую! – выпалила она и сбросила вызов.

Забиться бы куда-нибудь в кладовку и там пересидеть визит её родственников. А ещё лучше – уснуть и не просыпаться, пока не вернусь в своё тело.

– Ну? Что там? – нетерпеливо спросила Марина.

Я вытянулась на койке, закинув руки за голову:

– Ничего хорошего. Её мать едет сюда, даже не одна. Она сказала: «Мы приедем».

– А ты не хочешь? Боишься?

– Мариночка, мне шестьдесят четыре года, я умею поддержать разговор, умею и отказать безо всяких там реверансов. Но они – тоже люди. Любят свою дочь, переживают за её здоровье. Вот чего я не умею, так это притворяться, они поймут, что им не рады, что хотят побыстрее отделаться.

– Люся… можно тебя так называть? Люся, а она о тебе думала, когда толкала под машину? – выпалила Марина, неожиданно зло сверкнув глазами. – С какой стати тебе думать о её родне?

– Мне кажется, она не нарочно…

– Ай, нарочно или не нарочно – не имеет значения, следователь разберётся.

Следователь! Как же я не подумала об этом? Если было ДТП с причинением тяжёлого вреда здоровью, то обязательно заведут дело. А вдруг меня посадят?

Круглыми от страха глазами я уставилась на соседку и повторила вслух:

– А если меня посадят?

– За что? – удивилась Марина. – Это водителя посадят. А тебе придётся говорить, что бабушка споткнулась и сама упала. Что ты так смотришь? Осудят её, а сидеть тебе. Не думай пока об этом, решай проблемы по мере поступления. Сейчас Милины родители приедут… да и муж, скорее всего. Подготовься морально.

4

«Как в воду глядела Марина», – сказала я себе, увидев на пороге палаты людей в белых накидках. От волнения показалось, что их много, целая толпа, а на самом деле всего трое.

– Мама! – прозвенело на всю палату.

Тот самый мальчишка с пешеходного перехода, утонувший в накидке, доходившей ему до пят, бросился ко мне и повис на шее. Мне захотелось оттолкнуть, отодрать эти цепкие ручонки от своей майки и прошипеть: «Я тебе не мама!», но не осмелилась, конечно же, чуть приобняла его и похлопала по спине. От него пахло улицей, ветром и мальчишеским потом.

– Доченька! – Как лодка под парусом, раскинув руки, на меня надвигалась невысокая полная женщина с крашеными светлыми кудёрушками по плечам.

Объятия, поцелуи, причитания… Марина деликатно вышла, накрыв покрывалом куклу.

– Мы и Серёжу с собой взяли, – высморкавшись и вытерев платком глаза, сказала мать. – Как же это так, что муж к жене в больницу не придёт? Неправильно это, не по-человечески. Серёжа, где ты там, подойди, обними свою жену.

Вот чего не люблю, так это таких вот беспардонных предложений: поди поцелуй, поди обними… Да и не хочу я обниматься с чужим мужиком, которого ни разу не видела! Я бросила затравленный взгляд на дверь, где застрял «муж», занявший крупной фигурой весь проём.

Довольно молодой человек, на вид лет сорока или чуть моложе, был очень некрасив. Встретишь такого на улице, так подумаешь: «М-да… красота для мужчины – не главное. Может, он добрый и замечательный человек». Широкий, выдающийся нос, светло-карие маленькие глаза, невыразительный рот, узкий лоб и кожа, как говорят, проблемная. Очень коротко стриженные рыжеватые волосы торчали ёжиком.

Он оторвался от двери и с улыбкой направился к моей койке, но, к счастью, ограничился пожатием руки.

– Ой, что это я… совсем забыла, я же тебе покушать принесла. Серёжа, дай сумку… – Мать стала выгружать из пакета судочки и контейнеры, завёрнутые в полотенца. – Вот здесь котлетки с капусточкой и картошкой, бутерброды с яичком и помидором, булочки… Ты кушай, кушай, пока горяченькое!

– Спасибо, – пробормотала я, не поднимая головы.

– Мила, что с тобой? – забеспокоилась мать. – Болит что-нибудь? Ты сама не своя.

Как это верно сказано, в самую точку – сама не своя.

– Да, у меня всё болит.

– Ох… мы уж Стёпочку ругали-ругали… – Она снова зашмыгала носом. – Обещал больше так не делать и всегда маму слушаться. Съешь котлетку, здесь-то кормят неважно, я знаю.

От контейнеров шёл такой аппетитный запах, что невольно захотелось есть, я подцепила вилкой котлету и начала жевать, взяла бутерброд с кружочками яйца и помидора.

– Ну, мы в коридоре обождём, а вы пока с Серёжей поговорите. – Она поймала Стёпкину руку и выволокла его, упирающегося, в больничный коридор.

Я чуть не поперхнулась бутербродом. Остаться один на один с ним, с Милкиным мужем! А вдруг он будет меня трогать? Ну, то есть её, но всё равно меня, меня! Я ведь всё вижу, осязаю, чувствую… Я, а не она.

Сергей осторожно присел на краешек постели, сцепил в замок большие руки, на меня поглядывал украдкой, не прямо, что показалось мне странным – стесняется, что ли?

– Ну… как ты тут? – натужно сказал он.

– Нормально.

– Когда выпишут?

– Я не знаю…

– Мила, расскажи, что там произошло?

Там – это на переходе, понятно без уточнений. Да пожалуйста, я не собираюсь выгораживать эту Милу.

– Твоя дорогая жена уткнулась в телефон и совершенно не обращала внимания на ноющего ребёнка. Тот обиделся и решил на зло маме отморозить уши – выбежал на дорогу.

С мстительным чувством я наблюдала, как меняется его лицо, как темнеют глаза, расширяются зрачки, отвисает челюсть, дыхание становится сбивчивым. Сергей поперхнулся и закашлялся.