Я лежу на правом боку в чужой постели, почти уткнувшись носом в затылок случайного любовника, мучительно борясь с искушением трогательно обнять его сзади и нежно поцеловать в сводящую меня с ума шею. Кто научил мальчишку пользоваться парфюмом, какой из существующих на земле демонов-искусителей подсунул ему злосчастный пузырек с приворотным зельем и почему бог не покарал меня отсутствием обоняния или хотя бы легким насморком, за все мои грехи, в тот злополучный вечер нашего первого свидания? Я не могу спокойно работать и почти не в состоянии думать о чем-либо еще, кроме Него, его запаха и своего безумия.

Я неловко поворачиваюсь и, невольно потревожив сон поймавшего меня в свои сети негодника, оказываюсь в его крепких объятиях, зацелованная с ног, до головы. Он-то ничего не стесняется! Он может целовать меня столько и туда, когда и куда захочет! Ведь из нас двоих именно я взрослая и разумная женщина, обязанная (Кому? Чему?) держать себя в руках и не позволять излишних вольностей. Кто это придумал? Не знаю. Но я держусь, как стойкий оловянный солдатик… Будьте вы прокляты, врущие детям о жизни, сказки моего детства! Держусь и глотаю соленые сопли, сидя с подружкой за очередным бокалом сухого вина, пока никто, кроме нее, меня не видит. Да, тягучая носоглоточная жидкость не заставляет себя долго ждать, когда эмоциональный остов невротической личности в очередной раз бессовестно расшатывается, но на обоняние и общее впечатление уже не влияет.

–Наташа, ты же знаешь, что это несерьезно.

–Конечно, знаю.

–У вас просто секс.

–Естественно.

–Зашибись.

–Прекрасно.

Но отчего же мне так хочется плакать, смешно сморщив свою милую мордашку, и отбрыкиваться ногами от призывов к благоразумию, совсем, как в детстве, от манной каши или еще от чего-нибудь такого же бесконечно противного?

–Хочу-у-у, пусть несерьезно, но, чтоб было-о-о…

Но всем известно, что несерьезное долгим не бывает, потому что даже вовсе несерьезное становится пиздец каким серьезным, когда слишком долго. Нужно переключиться. Да, на пару лет, в самый раз. В те наполненные запахом коньяка и авантюрных приключений дни, когда на сердце было спокойно, а в кармане, не смотря на ежедневную востребованность, пусто.

Белобрысый и пухленький Стасик стоит напротив меня, неторопливо покуривая трубку, придающую, как он думает, его едва опушившейся растительностью юной моське столь желанного им статуса взрослого дядьки, и увлеченно объясняет мне, в чем не согласен с Фрейдом по части психоанализа. Я делаю вид, что слушаю, время от времени теребя пальцами короткую и вызывающе пеструю юбку-ламбаду и переминаясь с ноги на ногу в опасных белых босоножках на высоченных каблуках. Курю сигаретку.

–Думаю, нужно кому-то сходить в магазин, – наконец, вворачиваю я давно зудящее на кончике языка пожелание и от души затягиваюсь вонючим табачным дымом, – А то потом нигде не купим.

–Наверняка, кто-нибудь приторговывает. Тут же деревня, – авторитетно сдвинув брови, вещает премудрый Стасик и почесывает свободной рукой левую щеку.

–Ты знаешь, кто торгует? Не знаешь? И я не знаю! Так что давай чеши, – я даже подрыгиваю ногами от нетерпения, – Мне срочно нужно пожрать и снять эти чертовы каблуки! Невозможно ноги болят! Стасик, давай-давай! В магазин быстренько.

–Зато мужики сегодня прям головы сворачивали, – миролюбиво хвалит мой не по статусу фривольный образ, за который меня вечно осуждает моя мама и одна из бабок у подъезда, Станислав, – Так смешно. Животные.

–Ну да-ну да! Такое наслаждение, когда на тебя пялятся, охренеть! Будто баб сотню лет не видели. Завтра брюки надену с кроссовками.

–А мне очень нравится. И юбка, и обувь. Прям вау! – собеседник удовлетворенно растягивает пухлые губы в широкой глупой улыбке, отчего его лицо приобретает еще более детское выражение. Пупсик мой ненаглядный. Милота!

–Дамский угодник. В магазин чеши. Колбасы не забудь.

–А мороженку будешь?

–Буду-буду.

Наконец-то я оказываюсь в своем уютном номере, который мы делим на двоих с Елизаветой. Прочь, каблуки! А-а-а! Какой кайф! Я падаю в постель без сил, с наслаждением протягивая гудящие от усталости ноги вдоль кровати. Лизухи, как обычно, след простыл, а я-то хотела разжиться у нее консервами. После продолжительного и безобразно однообразного трудового дня жрать хочется неимоверно. Чего-нибудь жирного, тяжелого и охуительно острого.

Внезапно дверь с чудовищным треском несмазанных петель и невероятным грохотом толкающих ее чьих-то равнодушных (хозяева так с дверьми не поступают) ног приоткрывается, напугав меня, задумчивую, несуществующими диверсантами, и моя румяная от жары подружка затаскивает в комнату огромное ведро, полное прозрачной, как слеза, воды. Я смущенно одергиваю задравшуюся до непристойности предательски несолидную юбчонку.

–Наташенька, я готовлю шулюм во дворе, скоро покушаем, – обожаю Лизуню!

–Я Стасю в магаз отправила, за водкой с коньяком. Тебе шампанского сказала купить.

–Молодец какая. Веревки из мужика вьешь!

–Ну, куда б там. Веревки. Он просто неопытный. Ты зачем воду приперла?

–Это родниковая.

–Кто сказал? Небось водопроводная.

–Не, я пила. Вкусненько.

–Ну, ок. Будем ночью лакать, с похмелюги.

–Надо бы нам пореже бухать. Я безбожно болею после наших возлияний.

–Я тоже об этом подумываю… Лиз!

–Чего?

–А дай паштетика. Очень кушать хочется.

–Наташенька, как в тебя все это влезает? Жрешь тоннами, а толстею я.

–Глисты.

–Ах-ха-ха…

–Так задолбало безденежье. Побираюсь вот.

–Хватит. Сегодня я тебя покормлю. И Стасик. Завтра ты нас.

–Стасика кормить? Фить. Его жена пусть кормит. Я его максимум трахнуть могу. Или не трахнуть.

–Наташенька!

–Лизонька!

–Можно к вам? – чернявенькая Маринка, чующая запах халявы за версту, уже тут, как тут, проникает в комнату вроде бы и тихонько, но выгнать не получится, – Лиз, а ты шулюм варишь, да? Жаль, выпить нечего. Да, Наташ?

–Ладно, мы сегодня добрые, но предупреждаю: шулюма мало, – я снисходительно улыбаюсь, – Жрачка есть какая-нибудь, Марин?

–Банка горошка есть.

–Тащи. Только смотри у меня, бухаем у нас, никому не открываем, поняла? Стасик придет, с ним.

–У, Стасик уже с вами? Вот, паршивый кот!

–Ну а чего ему с вами делать? Мы с Лизаветой девки опытные, не то, что письки, с которыми ты тусишь без нас, – вероломная Маринка густо краснеет.

–Девочки, да чтоб я без вас? Да вы что? С ними даже неинтересно! Да я, да я… У меня еще помидоры есть. И банка пива.

–Помидоры. Вкусненько, – Елизавета всплескивает руками и ломится на выход, – Шулюм!

–Да что с ним сделается? Пусть кипит. Там Светлана Ивановна караулит.

–Сожрут! Вот, что сделается.

–Оно-то да. Могут.

Сияющий Стася поспевает аккурат к ужину. Горячая жижа, торжественно разлитая хозяйственной Елизаветой по тарелкам, сводит меня с ума насыщенным запахом мяса. Посыпанные крупной солью помидорки так и просятся в мой урчащий с голодухи желудок, вместе с деревенским хлебом, впрочем, не самого лучшего качества. В местном сельпо хлеб, как правило, низкопробный, к нашему прескорбному сожалению.

–Как же ты барана отжала, Лизунь? Не иначе краденый.

–Чего, эт, краденый? Семен Игнатьевич подогнал, за услугу.

–Какой-такой Игнатьевич? – я отправляю ложку ароматного шулюма в рот, – Неописуемо! – хвалю стряпуху, – Какая-такая услуга? – Лизуха прячет бегающие глаза, делая вид, что обожглась. Видимо, опять за старое.

–Ты, смотри, за подлог сядешь, дорогуша.

–Ой, ладно. Баран же вкусненький.

–Эт да…

–А я, вот, принципиально никому навстречу не иду, – начинает, было, монолог, Стася, упоенно вылавливая из тарелки крупный, аппетитный на вид, кусок убиенного животного.

–А я тут, тоже, это, написала, не глядя, – неожиданно перебивает его усиленно работающая челюстями Маринка, подбородок которой уже блестит от жира, – Мне баба пятьсот рублей сунула. Что мне жалко, подписать-то?