— С необразованным сбродом всегда было та-а-а-ак сложно, — подчеркнуто театрально вздохнул тот, — недостаток чувства прекрасного, я полагаю, виноват во всем. Им лишь бы похабень какую слушать днями напролет, честное слово!
— А что спел ты? — Аскольд вопросительно вскинул бровь.
— О!.. Балладу о королеве цветов и торжестве доброты и сердечности. Возможно, и правда слегка перегнул…
— Ну, кто знает, вдруг о твоей королеве цветов и частушки какие есть, а?
Повисла короткая пауза, парни переглянулись — и вдруг хором расхохотались. А пялившиеся на них завсегдатаи заведения почли за лучшее уткнуться в свои кружки и не выпендриваться: ну, мало ли, а? Отсмеявшись, Осверин вполголоса сказал что-то старому знакомому, кивнув на своих обидчиков, и тот фыркнул, а на открытом лице его проскользнула тень хищной ухмылки.
Так, за беседой, то и дело разбавляемой смехом, менестрель, воин и шагающая за ним лошадь ушли дальше по дороге, канув в ее пропыленные, ветром и солнцем пропитанные объятия. Больше их не видели здесь — по крайней мере, такими, какими они были в тот ясный день; и не узнавали.
Спохватился Осверин несколькими минутами позже, окончательно отсмеявшись, вернув себе ясность мыслей и отряхнув руки от налипшего на них мусора.
— Аскольд! Куда мы вообще идем?
Младший лорд Витт хмыкнул, видимо, в своей обычной манере.
— Ты имеешь ввиду, куда шел я, пока не повстречался с тобой? — менестрель активно закивал в ответ. — О, я собирался наведаться в столицу, нанести неофициальный личный визит или что-то вроде того. Перекусить, поразвлечься…
— Шороху навести, — Осверин хихикнул. — Понял.
— А ты?
— А я тут работаю, — беззлобно огрызнулся музыкант. — И, сдается мне, в столице, да еще и в компании бравого воина-мечника, дела мои пойдут на лад. Что скажешь?
Аскольд задумался, вперив взгляд в горизонт. Он был не против напарника, тем более такого — менестрель, бывалый странник, чьи путешествия не были отравлены грузом ответственности или поручениями «особой важности», был бы ему неплохим товарищем в пути. Но не выйдет ли так, что, найдя себе друга, ему будет сложнее оставить эту жизнь и вернуться к прежней, дворцовой и светской, когда придет время?..
А пока он думал, Осверин терпеливо ждал, молча шагая рядом. Чтобы смотреть Аскольду в лицо, менестрелю приходилось немного запрокидывать голову, и шея начинала ныть — поэтому он скорчил нетерпеливую гримасу напополам с ободряющей улыбкой и дал своей бедной шее отдых.
Перед внутренним взглядом Аскольда промелькнули натянутые, льстивые улыбки-маски тех, кто почитал себя за высшую знать, и особенно приторные, кокетливые (по их мнению) улыбочки великосветских девушек — и он понял, что уже, в общем-то, давно решился.
— Буду рад твоему обществу, менестрель — улыбнулся он в ответ, и тот просиял. — Только…
Осверин тут же насторожился:
— Только? Что?
— Только вот отец отпустил меня на четыре года, ни больше ни меньше.
— А прошло уже?
Аскольд отвел взгляд и ответил без всякой охоты:
— Два месяца. Пролетели, словно их и не было, и вдобавок я ни на минуту не переставал думать о том, что мне придется возвращаться. Вот дьявол!
— …Вот дьявол! — менестрель вдруг воскликнул это «вот дьявол!» одновременно с ним и, кажется, даже подпрыгнул от нетерпения, — Только два месяца! Да у тебя осталась еще целая прорва времени — если ты, конечно, не отравишь его, тревожась понапрасну.
Его энтузиазм и удивил, и позабавил мечника, но тот и предположить не мог, что этому парню окажется так легко поверить: из его уст «прорва времени» звучало действительно почти бесконечностью, и всю ее вдруг, признавал Аскольд то или нет, захотелось испробовать на вкус.
— Понапрасну ли? — все же спросил он, уже не слишком уверенный в своих тревогах.
На что Осверин только сощурился на него, посмотрел несколько мгновений так, а потом неожиданно пропел мелодично, легко, как выступал бы в торжественном зале или на площадях:
Не бойся и мечу не давай зарыться в подножий прах,
ты меня вспоминай попозже, а пока — забывай свой страх.
И иди, пока можешь идти, а потом отдохни от зари до зари,
Пока присмотреть за тобой обещали дорог древние короли.
Аскольд сам не заметил, когда начал мурлыкать новую мелодию себе под нос, но она на долгие-долгие годы отложилась в его памяти, высеченная там свежим дыханием того утра и неожиданно открывшимся всем дорогам сердцем.
========== 3. Приключение раз ==========
Они ехали по дороге вдоль Поющего леса и болтали о пустяках. Осверину, ленивому до мозга костей, недавно нашли лошадь за приемлемые деньги, и он восседал на ней, довольный собой и всем миром вокруг. Аскольд не разделял его слепого восторга — как-никак, вот он, Поющий лес, место легендарное и жуткое, но иголочки настороженности приятно щекотали его разум. Разум потомственного воина, сына воина, и так с незапамятных времен.
А Осверин беспечно насвистывал что-то, глазел по сторонам и то и дело ласково почесывал кобылку за ушком.
— У тебя нет чего-нибудь сладенького? А?
Аскольд с шутливым укором покачал головой.
— Не балуй ее, а то ведь потом не справиться будет.
Тот вздохнул, но к словам товарища прислушался.
Они путешествовали вместе уже неделю, и успели удивительно легко подстроиться друг под друга. Пока, правда, путь их напоминал увеселительную прогулку, но жаловаться не приходилось.
Где-то на опушке треснула ветка, то ли под шагами какого-то лесного зверя, то ли…
— Слушай, Асколь… — начал было менестрель, обладатель чуткого музыкального слуха.
И в то же мгновение мечник со всей силы шлепнул его кобылку по крупу и пришпорил своего коня. Они скакнули на добрых десять шагов вперед, а за их спинами с мрачным свистом в землю вонзились две стрелы.
— Скачи, черт тебя дери! Живо! — заорал Аскольд, и они подорвались с места, сами подобно выпущенным из огромного тугого лука стрелам.
И в воздухе свистели стремительные убийцы, кто-то кричал на смешанном языке, и в след путникам неслись отборнейшие проклятья. Одна стрела клюнула навьюченные возле седла сумки мечника, другая чиркнула оперением по гитаре, оставив глубокую царапину, но двое друзей унеслись вперед целыми и невредимыми, разве что Осверин запыхался.
Перейдя с галопа на рысь, Аскольд наклонился в седле и вытащил торчащую в поклаже музыканта стрелу. Оперение было добротным, но необычным, а острие наконечника недобро поблескивало зеленцой. Воин задумчиво понюхал его.
— Отравленная, — хмыкнул он. — А стреляют посредственно, дилетанты.
Менестрель глянул на него с уважением. Он как-то успел забыть, что его спутника всю осознанную и неосознанную жизнь натаскивали как раз на это, да еще на стратегию, тактику, политику, дипломатию… Классическое образование же.
Отдышавшись, он кинулся проверять сохранность своей гитары. Инструмент не пострадал, и только тогда Осверин вопросительно оглянулся назад, туда, где остались неудачливые разбойники.
— И что за гха’рт это был?
Мечник равнодушно пожал плечами.
— Скорее всего, обыкновенное ворье. Грабят всех, кто подвернется, пока кто-нибудь не ограбит их или не пошлет отряд в эти места, — он не покосился на стрелу и не выдал свои мысли ни единым жестом, продолжая выглядеть абсолютно невозмутимо, но менестрель все равно продолжал со скептическим прищуром смотреть на него.
— Что, с отравленными стрелами?
— Это Поющий лес. Тут и не такое бывает.
И до конца дня им никто больше не встретился, ни зверь, ни человек. С наступлением темноты двое путников выбрали место для привала, развели костер и поужинали, а ужин запили славным вином.
Осверин взялся за гитару. Нежно тронул струны, словно здороваясь, любовно погладил по грифу, и только дослушав тихое дрожание последней ноты до конца взял первый аккорд. Музыка струилась под его пальцами, одновременно окружала мягким одеялом и была сосредоточена где-то между пальцами и грудью менестреля. Музыка звучала мерным дыханием, там, на опушке древнего колдовского леса, и звезды, и травы, и быстрые ночные облака, казалось, тоже слушали ее, затаив дыхание.
