Рис. 0.9. Платежное средство (бон), обеспечивающееся «опием, хранящимся в Государственном банке, и всем достоянием области Семиречья». Казахстан. 1919.
Рис. 0.10. Тувинский шаман с пучком веток горящего артыша – горного можжевельника. Фото автора. Кызыл, Тува.
В таких условиях в СССР произошло переосмысление ценностей. Подрастающее поколение из числа коренных народов Сибири и Крайнего Севера стало сторониться опыта своих предков и древних обычаев. Мухоморы отошли в прошлое вместе с шаманами, но различные стимуляторы, способствующие отрешенности от обычного мира, остались. К растительным средствам, применяемым до сих пор в Сибири, относятся: багульник (Ledum palustrel, Ledum hypoleucum), можжевельник (Juniperas macropoda), полынь (Artemisia absinthium), чабрец (Thymus serpyllum L.) и др. При сжигании листьев этих растений образуется дым, создающий благоприятное пространство для проведения шаманского сеанса. Например, длительное вдыхание дыма от листьев и веток горного можжевельника – артыша – может вызвать опьянение, общее возбуждение, галлюцинации, бред и даже транс [21]. С помощью артыша тувинские шаманы очищают свой костюм и бубен перед камланием и считают его лучшим средством для изгнания злых сил (рис. 0.10). Схоже действует и багульник, который удэгейские, нанайские и нивхские шаманы бросают во время камлания в очаг или на раскаленную сковородку [22]. В Хакасии для этих целей традиционно используют чабрец (богородскую траву) [23]. Есть сведения об употреблении городскими шаманами белены, белладонны (красавки), дурмана, красного перца, гортензии, укропа, мускатного ореха и др.
Исходя из широчайшего применения в шаманизме различных веществ, вызывающих легкую стадию опьянения или даже самовнушенного транса, новосибирский исследователь А.В. Шаповалов, анализируя роль галлюциногенов в прошлом и настоящем, приходит к спорному мнению относительно связи силы наркотика с чистотой шаманского опыта: «В последовательной смене магического и шаманского при достижении транса можно проследить определенную тенденцию: чем сильнее наркотик, тем меньшую роль играет шаманский транс сам по себе; чем слабее наркотик, тем большее значение приобретает техника контролируемого транса. В крайних случаях последний приобретает символическое значение, прямой эффект практически не используется» [187].
Тем же автором была сделана попытка связать употребление галлюциногенных и психотропных веществ в культовой практике народов Сибири с определенными историческими этапами. Им была предложена следующая таблица.
«1-й этап – тестирование – относится к самым ранним этапам освоения Сибири человеком, когда многие растения просто пробовались на вкус в ходе пищевых экспериментов.
2-й этап – магическое использование; осознав галлюциногенное влияние препаратов, люди стали использовать их в магических, скорее всего, коллективных ритуалах. Не исключено, что к этой эпохе могут относиться "грибные" археологические артефакты и использование мухоморов народами Северо-Восточной Сибири, которые так и не перешагнули рубеж этого этапа.
3-й этап – реликтовое использование, когда силу психотропных препаратов используют только отдельные люди в ходе ритуально-обрядовой, чаще всего лечебной практики. Именно на этой стадии находились народы Дальнего Востока, эвенки и обские угры.
4-й этап – символическое использование. Это и есть собственно шаманский этап, когда наркотические средства воспринимаются только как символы; они функционально вытесняются из ритуальной практики в зону бытового потребления, где становятся атрибутом праздничного (измененного) состояния социума» [187].
Все эти этапы и связанные с ними характеристики в целом соответствуют духу взглядов М. Элиаде, который, как уже отмечалось выше, считал, что употребление галлюциногенов привело к упадку шаманских традиций как таковых. Отличие состоит в том, что А.В. Шаповалов относит возникновение первых представлений о могущественных духах растений к визионерским экспериментам в ритуально-обрядовой практике дошаманского периода.
В 1973 году М. Элиаде и Р.Г. Уоссон несколько смягчили свои антагонистические представления о роли психоделиков, но спорных вопросов остается много. Некоторые современные исследователи, разбирая случаи использования красного мухомора коренным населением Урала, Сибири и Крайнего Севера, считают, что его употребление нужно рассматривать отдельно от описания шаманской практики или, в крайнем случае, параллельно ей [187, 185].
Вот что пишет по этому поводу А.А. Бурыкин: «…Употребление мухомора в целях изменения физического и ментального состояния у народов Сибири не находилось в связи с шаманской практикой, его употребляли чаще обычные люди, чем шаманы… Очевидно, за использованием мухоморов и, возможно, иных галлюциногенных средств у народов Сибири стоит какая-то иная практика общения человека с духами, которая во вторичных формах может пересекаться с шаманством, но пока ясно только одно: к собственно шаманству эта практика имеет очень косвенное отношение, чтобы не сказать: не имеет никакого отношения» [185, с. 108–109].
Даже у приверженцев нейропсихологической и психоделической теории эволюции человеческого сознания нет единого мнения о том, какой из растительных галлюциногенов сыграл наиболее значительную роль. Чаще всего в качестве возможного кандидата выдвигают псилоцибиновые грибы.
«Целый ряд доказательств говорит в пользу того, что Stropharia cubensis (вид грибов, содержащих псилоцибин – О.Д.) и есть то прарастение, та пуповина, которая во времена палеолитического культа Великой Рогатой Богини предоставляла нам такое знание, что мы способны были жить в динамической гармонии с природой, друг с другом и с самими собой», – размышляет Т. Маккенна в «Пище богов» [16].
Российский ученый-универсалист В.В. Налимов, продолжая исследования Уоссона, приходит к выводу, что «раскрытие» способностей человеческого мозга произошло через употребление красного мухомора. Мухомор активизировал развитие воображения и общения, что вызвало создание символических систем и расцвет искусств [24]. Отдельные исследователи выдвигают даже предположение, что исход древних славян из Киева на север был связан с употреблением красного мухомора: в Приднепровье этих грибов гораздо меньше, чем в северных и восточных регионах, где они растут в изобилии [25]. Конечно, такая гипотеза очень спорна и вряд ли заслуживает большого внимания, хотя роль красного мухомора в культуре народов Севера и Сибири действительно огромна.
До сих пор теме красного мухомора не уделялось достаточного внимания, чего нельзя сказать, например, о псилоцибе, пейоте или отваре из лианы каапи и чакруны – айяуаске. Большинство исследований роли мухомора в традиционном обществе имели фрагментарный и бессистемный подход, а то и вовсе поверхностный. Этнологическим изучением интоксикаций мухомором у народов крайнего северо-востока Азии еще в середине XVIII века занималась Императорская академия наук в Санкт-Петербурге, где в 1755 году была издана двухтомная работа участника Великой Северной экспедиции 1733–1743 годов профессора С.П. Крашенинникова «Описание земли Камчатки». В ней описывались опьянения мухомором на пирах коряков и у «самосбродных» казаков на нескольких страницах (т. 2, гл. 4, с. 108–110). Помимо С.П. Крашенинникова изучением способов употребления мухоморов занимались и другие участники вышеуказанной экспедиции – Г. Штеллер («Описание земли Камчатки, ее жителей, их нравов, образа жизни и обычаев») и Я. Линденау («Описание народов Сибири (первая половина XVIII века): историко-этнографические материалы о народах Сибири и Северо-Востока»). Нельзя не отметить и важность сообщения К. Мерка, входившего в состав Северо-Восточной географической экспедиции Биллингса – Сарычева («Этнографические материалы Северо-Восточной географической экспедиции 1785–1795 годов»). В конце XIX века и до середины ХХ века в связи с ИСС мухомором также занимались этнографы В.Г. Богораз-Тан и В.И. Йохельсон (Северо-Тихоокеанская экспедиция). В 1957 году в Нью-Йорке выходит монументальный двухтомник «Россия: грибы и история» Р.Г. Уоссона и В.П. Уоссон, которые впервые объединили известные на тот момент исследования в области микологии и этноботаники, в том числе и данные по красному мухомору.
