Элизабет заплакала, все крепче прижимая к груди куклу. Гийом смягчился. Сшитая Катрин игрушка теперь больше походила на грязный узелок.

– Ну же, попытайся вспомнить! – попросил он. – Папа повысил на тебя голос, но только потому, что это золотое украшение – единственная памятка, оставшаяся тебе от мамы.

– Я не знаю, – всхлипнула Элизабет.

Расстроенный плотник перерыл комнату сверху донизу. Времени на это ушло немного, но и толку – ноль.

– Хорошо, спросим еще у Колетт. Она могла снять с тебя медальон и забыть надеть снова. Идем! Скоро стемнеет, а нам еще долго добираться.

Гийом упрекнул себя в том, что проспал часть дня, изнуренный работой и своим горем.

– Знай, моя принцесса, мое ремесло тяжелое, – пояснил он, словно извиняясь.

Вспомнились доски строительных лесов в сотнях метров над землей, пропасть под ногами, бескрайнее пространство, постоянный страх, что упадешь и разобьешься… Без Катрин с ее жизнелюбием, любовью и нежностью Гийом ощущал себя в западне, пленником этого огромного города.

Колетт, похоже, поджидала их в темном коридоре. Стояла, уперев руки в бока, и настроение у нее явно было неважное.

– Что, мсье Дюкен, с вещичками уходите? – как всегда, нараспев проговорила она.

– Да, Колетт. Так уж вышло. Спасибо вам еще раз! Мне повезло, что вы присматривали за Элизабет. Не знаю, что бы я без вас делал.

Он слабо ей улыбнулся, прекрасно зная, что в полной мере оплатил соседке ее услуги. В кошельке почти ничего не осталось, и он уже подумывал продать одно из колечек Катрин.

– Ба! А рассчитаться? – возмутилась Колетт. – Если есть чем меня отблагодарить – за все то, что съела ваша дочка, – возьму охотно. Муж мой нашел работу на пристани, но жалованье получит не раньше следующей субботы. Да и мне придется наняться в прачечную на рождественскую неделю. Такая наша доля! Есть-то каждый день надо!

– Я думал, стоимость еды для Элизабет входит в сумму, которую вы от меня получили, Колетт, – сказал плотник.

– Если бы, мой несчастный друг! Вы же знаете, какая в этом проклятом квартале дорогая жизнь! У меня нет ни минуты покоя. Послушать мужа, так мы рискуем своей шкурой каждый раз, выходя на улицу. Может, это и правда. Кто у нас в соседях? Ирландцы, итальянцы, семьи из Африки и даже с Островов. Захочешь с кем-то поговорить – черта с два у тебя это получится!

– Мы ведь заранее знали, что Америка принимает миллионы эмигрантов на протяжении десятилетий и чаще всего они прибывают в Нью-Йорк. Большая удача, что среди них есть и наши соотечественники, французы. Кстати, Коко, вам на глаза не попадался медальон моей супруги? Он золотой, цепочка тоже. Для нас это была бы огромная потеря.

– Надо же, как не повезло! А я ей говорила, вашей девочке: «Смотри, не потеряй!», когда они с моими мальчишками играли на улице. Наверняка цепочка порвалась. И теперь вам его нипочем не найти. Вокруг одни воры!

– Какая жалость! Катрин просила, чтобы наша дочка его носила. Я загляну в понедельник или во вторник, может, вы его найдете. Сегодня у меня нет времени.

Элизабет ухватилась за отцовскую руку. Ей не терпелось уйти и никогда больше не видеть и не слышать Колетт. Гийом, который тоже торопился, отсчитал скромную сумму, которую и передал соседке.

– Больше дать не могу, – сказал он. – До свидания! Мое почтение Жаку.

– Спасибо, мсье Дюкен, обязательно передам. Жаль, что медальон потерялся.

Едва отец с дочкой переступили порог, Колетт порылась в кармане. Пальцы коснулись золотого украшения, которое она ловко стянула с шеи Элизабет вчера утром, пока ее причесывала.

– Можно подумать, девчонке пристало носить на шее золото! – пробормотала она с довольной усмешкой. – Скатертью дорога, дорогие Дюкены! Девчонка эта противная… Не улыбнется, слова не скажет.

Тяжело дыша, Колетт поднялась по лестнице на свой этаж. Совесть ее не мучила. Она даже радовалась про себя: случись какая беда, у них с Жаком и детьми есть золотишко в запасе…

Гийом и Элизабет встретились с Леонаром на тротуаре, в двадцати метрах от дома. Десятилетний мальчик уже начал приспосабливаться к оживленной жизни Бронкса. Дерзкий, хитрый, он имел все шансы стать настоящим американцем еще до достижения совершеннолетия.

– До свидания, мсье! – звонко крикнул мальчишка и помахал им рукой. – Пардон, здесь надо говорить goodbye!

Он жонглировал ярко-красным яблоком, которое неожиданно бросил Гийому.

– Это для Лисбет! – сказал он и поскакал на одной ноге дальше.

– Спасибо, ты славный малый! – крикнул плотник.

Но ответа Леонара, заглушенного грохотом экипажа, который в это время проезжал по мостовой, он не услышал. В Бронксе было очень шумно и людно. Светились витрины лавок, вечернее небо было затянуто свинцовыми тучами.

– Можно было бы нанять фиакр, милая, но это бесполезная трата денег. Зато сегодня ты как следует поужинаешь, нас пригласила Леа!

– Ты знаешь, как пройти к твоим друзьям, пап? – спросила девочка.

– Да, уже не заблужусь, не то что неделю назад. Лисбет, это в той же стороне, что и моя стройка.

Гийом злоупотреблял этим уменьшительным именем, звучащим так по-английски, но Элизабет это уже даже нравилось. Было забавно думать, что она – это не она, а другая девочка, у которой маму вовсе не сбросили в океан. И все же перед ее глазами то и дело возникал образ Катрин, такой веселой и красивой, стоящей на пороге их дома в Шаранте…

– Держись, моя принцесса, – сказал ей отец. – Идти еще далеко! Когда устанешь, возьму тебя на руки.

Теперь отец с дочкой шли по узкой улочке, которую пересекало множество переулков. Завидев их, убежал полосатый кот, второй запрыгнул на подоконник. Элизабет с огорчением вспомнила, что свою белую кошечку они оставили у соседки в Монтиньяке.

– Крепко держись за мою руку, милая, – сказал отец. – Я знаю короткую дорогу, но нам лучше поспешить!

Когда Гийом ходил по этой дороге один, он не раз замечал каких-то людей, которые наблюдали за ним из тени дверных проемов. В пятницу вечером здоровяк с рыжими всклокоченными волосами попытался даже затеять драку… Они с Элизабет не прошли и десятка шагов, как он уже пожалел, что свернул на эту улицу. Рыжий громила и три его подельщика как раз выходили из кирпичного дома.

– Давай-ка мы лучше вернемся! – тихо сказал он дочке.

Чужак с железным прутом, который он подбрасывал в руке, словно оценивая вес, выкрикнул что-то на иностранном языке, явно презрительное. И тут же бросился к Гийому, увлекая за собой остальных. Нападение было настолько стремительным, жестоким, что первый удар в плечо Гийом пропустил.

– Убегай, Элизабет! – крикнул он, не чувствуя боли, настолько испугался за свое дитя.

– Папочка! Нет! Папочка! – взвизгнула девочка.

Один бандит уже схватил кожаный саквояж. Драгоценности Катрин, деньги Аделы Ларош находились внутри саквояжа, в атласном кармашке. Разъяренный плотник тут же накинулся на похитителя и ударил его кулаком в лицо. Из носа потекла кровь, но рыжий громила в следующую секунду обхватил Гийома поперек туловища и швырнул на мостовую.

– Элизабет, спасайся! Делай, что я говорю! – крикнул Гийом дочке. – Беги! Вернись к Колетт!

Не помня себя от страха, девочка попятилась. Она успела увидеть, как здоровенный мужик ударяет ее отца железным прутом по голове, а потом в живот. Девочка услышала жуткий вопль и несколько слов, произнесенных по-французски. Она устремилась к улице, по которой они только что прошли, но на ней свернула в противоположную сторону, не заметив этого. На бегу Элизабет расталкивала людей, не сомневаясь, что все они желают ей зла.

«Папа! Мой папочка! – непрерывно шептала она. – Мамочка! Папа!»

Голова у нее шла кругом. Какая-то старушка попыталась удержать девочку, удивленная выражением всепоглощающей паники на ее лице, но Элизабет вырвалась. Но когда в груди стало невыносимо жечь, а сердце билось так, словно вот-вот разорвется, она вынуждена была остановиться. Укрытие она нашла под повозкой, прислоненной к стене вверх оглоблями. Затаившись там, словно затравленный зверек, Элизабет обхватила колесо ручонками и затихла…