Гийом упал на колени возле кровати, прижался лбом к груди Катрин и стал целовать ее удивительной красоты руки. Она произнесла, с трудом шевеля губами:

– У тебя есть мамины деньги. Продай все мои драгоценности, но оставь Элизабет мой крестильный медальон.

– Катрин, любимая, без тебя я ни на что не годен…

– Я буду приглядывать за вами с неба, мой хороший. И прошу, сходи за Элизабет, пока я еще могу с ней попрощаться.

Гийому понадобилось нечеловеческое усилие, чтобы оторваться от нее. Коснувшись дрожащими губами губ жены, он вышел. Не чувствуя под собой ног, он брел по коридору, пока не столкнулся с доктором, которого только тогда и заметил.

– Простите, – срывающимся голосом проговорил он. – Доктор, это правда, что нет надежды?

– Я сожалею, мсье, – ответил тот. – Преждевременные роды – это всегда риск. Ваша супруга держалась молодцом. Я как раз к ней иду.

– Катрин просит привести к ней нашу дочку. Хочу поблагодарить вас за все старания. Это так любезно с вашей стороны – то, что Катрин перенесли в лазарет.

– Капитан и я сочли это необходимым – в интересах вашей девочки и остальных обитателей спального отсека. Я сделал все от меня зависящее, чтобы помочь вашей жене, но, увы, судьба распорядилась по-иному!

Гийом только растерянно кивнул. Доктор, сочувствуя ему всей душой, потрепал его по плечу.

Элизабет только что проснулась. Родители все не шли. Она долго звала их, рыдая и стеная, пока не выбилась из сил и не уснула. Добрые слова Колетт, растроганной ее горем, делу не помогли. Добросердечная женщина и заботливая мать, она нашла куклу девочки, и та с жалобным восклицанием ее схватила. Тряпичная игрушка пахла духами, которыми обычно пользовалась Катрин.

Вернувшись, Гийом увидел девочку лежащей на койке. Колетт догадалась, что происходит, по его пустому, блуждающему взгляду.

– Папа, ты пришел! – прошептала девочка, поднимая свою темнокудрую головку. – А мама? Почему ты ее не привел?

– Идем, милая, мамочка тебя ждет. Ты крепко-крепко ее поцелуешь, – с трудом выговорил плотник.

Он взял дочку на руки под сочувственными взглядами Колетт и ее мужа, который тоже проснулся. Элизабет так обрадовалась, что сейчас увидит маму, что даже тихонько засмеялась. В ночной рубашке, с растрепавшимися волосами, она была сама невинность и детская чистота.

Гийом донес ее до самого лазарета. Доктор поджидал его у двери. Кивком он дал понять, что Катрин умерла.

– Как, уже? – вскричал Гийом в ужасе. – Господи!

И пошатнулся, ведь в душе у него все еще жила надежда, пусть и безрассудная. По этому исполненному горя восклицанию, по виноватому виду доктора девочка все поняла. Элизабет не стала ни о чем спрашивать, потрясенная неотвратимостью трагедии. Радостное нетерпение исчезло с личика вместе с улыбкой, и ее голубые глаза затуманились.

– Идем поцелуем маму, – растерянно проговорил Гийом.

Доктор распахнул перед ними двери. Возле кровати, на которой покоилась двадцативосьмилетняя Катрин Дюкен, урожденная Ларош, появившаяся на свет под черепичной крышей замка Гервиль, суетился медбрат. Можно было подумать, что молодая женщина спит, сложив руки на груди, с наспех расчесанными и уложенными волосами.

Элизабет содрогнулась всем своим тельцем. Она молила маленького Иисуса, чья история была ей известна и которого она находила таким милым, чтобы мама пробудилась. И все будет как раньше, быть может, они с родителями даже вернутся во Францию, в свой дом у реки.

– Мамочка уже на небе, моя принцесса, – шепнул ей на ухо Гийом. – Оттуда она будет нас оберегать, она обещала.

– Но она же не пробудет там долго? – с надеждой спросила Элизабет.

Она не желала признавать очевидное, ведь оно… рвало сердце. Смерть нанесла удар, Элизабет это знала и этого страшилась. В лазарете отвратительно пахло. Она навсегда запомнит это смешение запахов крови и жидкого калийного мыла, с которым только что вымыли линолеум.

Гийом опустил девочку на пол, держа за дрожащую ручонку, подвел к кровати. Элизабет погладила еще теплый лоб матери, потом встала на цыпочки и поцеловала ее в щеку. Врач нервно кашлянул, настолько эта сцена была трагичной и жалостной.

– Мама в раю, милая, – угрюмо проговорил плотник. – И твой маленький братик тоже. Мы будем молиться за них до последнего вздоха.

– Да, папочка.

Элизабет тяжело вздохнула. В уголках ее глаз блестели слезы, дыхание стало прерывистым. Она подняла свое миловидное личико и посмотрела на окружающих ее мужчин. Медбрат, мужчина лет тридцати, не выдержал и наклонился к ней.

– Если папа разрешит, мы с тобой поднимемся на палубу, – предложил он. – Солнце встает, и я слышал, как матрос что-то кричал про дельфинов. Это морские животные, они выпрыгивают из воды высоко-высоко. В одной рубашке ты замерзнешь, поэтому мы закутаем тебя в плед!

– Спасибо вам большое, – со вздохом произнес Гийом, который все никак не мог собраться с мыслями. – Ей незачем тут оставаться. А я еще побуду с женой.

Его оставили одного. И только когда дверь закрылась, Гийом наконец заплакал.

Печальная новость быстро распространилась по судну, от роскошных кают первого класса до твиндека, где теснилось более пяти сотен бедняков. Весь трагизм ситуации уложился в одну фразу: «Пассажирка умерла при родах, и новорожденный тоже, из-за шторма».

Многие искренне сочувствовали вдовцу и его шестилетней дочке. Прошел шепоток, что тела несчастной и ее малыша отдадут волнам Атлантики, как это было позавчера с умершей старухой еврейкой.

Появление медбрата и Элизабет, закутанной в отрез шотландки, моментально вызвало интерес. Несмотря на ранний час, экипаж был при деле: нужно было ликвидировать последствия разбушевавшейся стихии.

Дрессировщик в своей неизменной черной шляпе прогуливал медведя вдоль перил. Капитан «Шампани» позволил ему два променада – утром и вечером, по четверти часа каждый. Медведь ловил носом водяные брызги, размеренной поступью следуя за хозяином. Однако он повернул обратно при виде ребенка с бледным и горестным личиком.

Элизабет этого даже не заметила. Ее плечи то и дело вздрагивали от рыданий, которые очень огорчали ее спутника.

– Ну, где прячутся дельфины? – наигранно веселым тоном спросил он.

Онемев от горя, девочка с отсутствующим видом смотрела на горизонт. На нее свалилось ужасное горе, и, невзирая на то, что была еще мала, Элизабет понимала, как велика ее потеря.

– Маме хотелось посмотреть на китов, – вдруг слабым голоском проговорила она.

– На китов? Мы их часто встречаем в плаваньях, но севернее, – ответил медбрат. – Говорят, киты умеют петь, и очень красиво. Первые мореходы думали даже, что это пение сирен. Ты знаешь, кто такие сирены?

– Да, мсье, папа показывал на картинке.

Океанский бриз окончательно растрепал волосы Элизабет. Стиснув маленькими пальчиками металлические перила, она смотрела на бескрайний океан. Волны с пенными шапками вздымались высоко, с сухим шелестом ударялись о корпус, и каждый раз в воздух, навстречу золотым лучам зари, взлетал серебристый фонтан брызг.

И вдруг, довольно далеко от корабля, над водой мелькнуло серое пятнышко, а следом – еще и еще. Дельфины устроили целое акробатическое представление – с ошеломительными прыжками, сопровождаемыми пронзительными криками.

С террасы верхней палубы, где немногочисленные пассажиры распивали кофе и чай, послышались восторженные возгласы.

– Ты видела, малышка, ты их видела? – спрашивал медбрат. – Здорово, правда?

Элизабет кивнула, но только из вежливости. Ей не было дела до дельфинов, потому что ее любимая мамочка уже не могла ими полюбоваться. Душу девочки потихоньку захватывала тень, все было черно и мучительно.

– Пожалуйста, мсье, я хочу к папе, – пробормотала она.

Гийом со страхом ожидал сумерек. Ему пришлось на время оставить тело жены, чтобы позаботиться об Элизабет, как это ни было для него тяжело.