Все эти тела находились в болезненном диссонансе. Тепло «раковины» становилось мягче и приятнее. И вдруг Сомов понял, что способен влиять на эти тела. И он начал строить из них матрешку. Получалось это с трудом. Дисбаланс был очень силен. И силы, вызвавшие его, были огромны и коварны.

Сколько времени боролся Сомов – он не знал. Но начало что-то получаться. Тела приходили в какое-то соответствие друг с другом. Но госпитальер понимал, что не удержит их долго. Возможности «раковины» безграничны. Но ограничены возможности человека, вошедшего с ней в контакт. Может позже, когда он проникнет глубже в болезнь, проникнется ее духом, он сможет вылечить этих людей, так нуждавшихся в помощи. Но сегодня он был не способен на это. Сегодня он мог только немного выдернуть сознание курсанта Военно-Космической академии Серебрякова на поверхность нашего мира.

Неожиданно курсант открыл глаза. В них была боль. И госпитальер понял, что почти достиг цели.

– Как тебя зовут? – спросил Сомов.

– Я не знаю.

– Павел…

– Павел Серебряков, – жестяным голосом произнес пациент. – Я – курсант Военно-Космической академии Павел Серебряков. Я – Павел Серебряков…

– Вы больны.

– Я, курсант Павел Серебряков, болен.

– Когда это началось?

– Я курсант Павел Серебряков.

– Когда мир сломался, Павел?

В глазах больного появилось понимание.

– Класс спецтренажоров. Я там был один. Там все началось.

– Что началось?

– Там было очень плохо.

– Что там произошло?

– Я пришел туда раньше других… Я сидел на стуле и смотрел информпакет по навигации. И тут… Он замолчал.

– Ну же!

– Тут пришел он.

– Кто?

– Гость.

– Какой он был?

– Обыкновенный… Я, курсант Серебряков…

– Какой он был?!

– Не помню. Он сказал: «Ваш мир перешел „черту“ Он на гране глобальной катастрофы. Спасутся избранные».

– Что? Так и сказал?

– Да.

– «В мире много зла. Мир погряз во зле. Зло – материальная сила. Зло взорвет ваш мир».

– Так и сказал? Кто он?

– Вестник. Я – избранный. Я – спасусь. Я должен отдать долг.

– Какой долг?

– Я, курсант Серебряков…

Госпитальер понял, что теряет контакт с «раковиной». В глазах померкло. Он начал заваливаться набок, падая с кресла.

Филатов кинулся к нему и поддержал его.

– Я в порядке, – кивнул Сомов, отводя руку друга. – Уходим.

***

Арена представляла собой стеклянный круг метров семидесяти диаметром, над которым в семи метрах завис, удерживаемый едва различимыми витыми колоннами, такой же круг, утыканный, как еж иголками, тонкими антеннами сенсорнаведения.

Арене было далеко до Большой Арены Нью-Тауна – гигантского суперсовременного сооружения, оснащенного самой совершенной аппаратурой для массовых сенсоригрищ и объемных садомахов – та могла вместить до миллиона человек, психокинетический напор, когда она заполнялась хотя бы на треть, был такой силы, что прокатывался по Нью-Тауну, и даже на окраинах всю ночь не могли прийти в себя собаки, мяукали коты и утром головная боль мучила людей, не додумавшихся включить на ночь электромагнитную защиту.

Малый Мадрид – город в пяти тысячах миль от Нью-Тауна – заслужил славу обители умеренных, а то и патриархальных нравов. Поэтому сенсоригрища на местной Арене были вполне пристойными. До композиций новой звезды сезона Стала Людолюба здесь было далеко.

К часу ночи сюда стали стекаться люди. Сотни людей. До начала сенсоригрища оставалось полчаса, и агрессивные плоскуны, шокирующие голонудисты, взведенные «отпадники» – искатели сенсорудрволъствий, неразборчивые во вкусах волновые наркоманы и просто пристойные граждане толкались в ожидании сеанса.

Все было как всегда. У кого-то еще до начала представления начался припадок наркоголодания, и дежурящий врач в сопровождении киберпаука-медика начал колдовать над несчастным, угощая того небольшой дозой электромагнитного нарковоздействия.

Здесь была своя тусовка. Многие люди знали друг друга. Сновали торговцы запрещенными тяжелыми нейросенсориками. Витал запах эротических духов-возбудителей и нового модного одеколона, пахнущего отвратной гнилью. Кого-то ткнули виброножом, и доктору опять нашлась работа, через три минуты появился глайдер с реанимационным контейнером, а полицейский-робот начал журить скованного в наручники плоскуна, не обращая внимания на сыпящиеся удары железных прутьев и виброножей, которыми награждали его товарищи задержанного.

Наконец робот выписал правонарушителю штраф, и отъехал на бронегусеницах в сторону.

Так что все было относительно тихо, пристойно и не предвещало неприятностей.

И вот действо началось.

Джек Поганец – гастролирующий представитель умеренного направления кретинрока – воспарил на гравиплатформе над Ареной. Он был коротко стрижен, похож на банковского служащего, одет в темный смокинг и бабочку.

Вспыхнул и начал переливаться свет – он вспучивался ядерными грибами, плел лазерные кружева. Он бил по глазам и по нервам. Потом на уши надавил неслышимый инфразвук, вызвав укол пьянящего ужаса.

Начали появляться и рушиться беспорядочные абстрактные СТ-проекции. И это в полном молчании.

– Ура, слизни! – прокатился голос Джека Поганца.

– Слизни, слизни! – завизжала толпа.

Джек сделал движение, и из его рукавов посыпались звезды. Они касались лиц людей, полыхая жаром, но не причиняя вреда. По Арене поползла жуткая вонь.

– Грязные, вонючие, мерзкие, пахучие. Кто? – взвизгнул Джек.

– Мы! – заревела толпа.

– Слизни!

Голос его становился громче. Он рокотал весенним громом, и спасения от него не было. Но никто и не искал спасения. Всем хотелось большего. Все знали, что это только начало.

Иголки генератора сенсорнаведения начали подрагивать и покрылись зелеными и синими молниями.

– Блюй на смокинг ближнего! – заорал Джек.

– Слизни! Да! – взревела толпа.

И каждый в ней ощутил, что волна приятной боли обрушивается на него, что он перестает быть собой, а становится частью в унисон ревущей толпы.

– Испражняйся! – орал Джек.

– Слизни! – вторила толпа.

– Сношайся! – визжал Джек.

– Слизни! – вторила толпа.

– Вонючки, пахучки! – бил себя кулаками по телу Джек.

– Мы-ы-ы! – радостно выла толпа.

Усики генератора накалялись все больше. Все дальше в людях отходило осознание собственного эго. Радостная разрушительная волна несла людей вперед. Там, где в нарастающей вони, в океане отвратного вкуса, появившегося во рту, в легкой боли маячил черным и желанным провалом ОН! МАЯЧИЛ КАЙФ!

– Ползучие, гнойные! – взвизгнул Джек.

– Мы!

– Поганые и беспокойные!

– Слизни!

Гравиплатформа кружила все быстрее. На ней катался и корчился, бился в припадке Джек. И волны его чувств, напор его отвращения, злости и агрессии считывались аппаратурой и передавались через усилители на всю беснующуюся, ревущую толпу…

Гравиплатформа заложила новый вираж. Толпа бесновалась синхронно. И никто не обращал внимания на одного человека, выпавшего из нее. Он стоял, уставившись вдаль, и не обращал ни на что ровным счетом никакого внимания.

Он вздрогнул. Его лицо изменилось, по нему прошла судорога. И вдруг летящая над ним Гравиплатформа накренилась. Дернулась. И начала медленно заваливаться на бок. Она приподнялась на метр и рухнула, впилилась в пол. Чудом придавило лишь двух человек. Джек упал на пол и, не в силах вернуться в действительность, продолжал кататься по полу, что-то повизгивая.

А тем временем усики сенсоргенератора наверху начали корежиться. Они изгибались неведомой силой.

А человек стоял в центре начавшей бурлить толпы и глядел перед собой.

Толпа забурлила. Люди давили друг друга, пытались выбраться, но удавалось это не всем. Но народу было не так много, чтобы в давке кого-то задавили насмерть. Роботы-полицейские пытались не допустить членовредительств. Кто-то стонал. Кто-то плакал. Кто-то упал на колени и бил кулаками землю. Обломанный Кайф – это отвратно. Это унизительно. Это страшно.