Если же заклинателя постигнет неудача и связь оборвется, не успев окрепнуть, если озвученное имя окажется неверным… На этот случай надо иметь в рукаве нож или кинжал – он подарит легкую смерть, в отличие от разъяренного ши-дани, который способен растянуть мучения неудачливого заклинателя, осмелившегося посягнуть на его свободу, на долгие-долгие годы…

Я читала, все глубже погружаясь в описание ритуала, подобное которому я действительно не раз и не два встречала в байках и легендах, но никогда не придавала ему значение. Как распознать, что наткнулся на истинное имя, которое звучит изнутри волшебного создания? Как понять, что гудящее в голове слово и есть нужное? Вопросы возникали один за другим, но тонкая книжица не давала на них ответа, только один-единственный совет – держать душу открытой. Истинное имя непременно отзовется, оно всегда отзывается – но распознать его сумеет далеко не каждый. Ши-дани будет стараться запутать, отвлечь, не дать сосредоточится на главном, искать у тебя в душе все то, что позволит ему сбить тебя с правильного направления, упустить суть происходящего. А это – верная смерть для заклинателя. Как и неверно озвученное истинное имя…

Неожиданный грохот заставил меня подскочить на лавке, смахнув со стола не только пару свитков, но и «путевые заметки», которые от удара о пол рассыпались на стопку разрозненных листочков и разлетелись в разные стороны. Я опасливо встала и осторожно выглянула из-за стеллажа с книгами, ежась от неожиданно холодного сквозняка.

– Всего лишь окно, – с явным облегчением вздохнула я, увидев распахнувшуюся оконную створку, которая едва заметно покачивалась на петлях. – И какой умник в такую погоду не закрыл его как следует?

Не переставая бормотать себе под нос, я обошла два ряда деревянных книжных шкафов, полировка на которых уже давно была исцарапана и истерта, подтащила к широкому подоконнику тяжелый табурет и, взобравшись на него, аккуратно закрыла оконную створку. С тихим щелчком вошел в пазы миниатюрный засов, я пару раз подергала за ручку, убедившись, что окно надежно заперто, и вернулась к своему столу в читальном зале.

И сразу же поняла, что помимо меня, в пустынной библиотеке, залитой ярким магическим светом, есть еще кто-то, и это осознание ледяным комом встало в горле, не давая вздохнуть полной грудью.

На полу по-прежнему лежали уроненные со стола свитки – один развернулся, демонстрируя поблекшую со временем гравюру с защитным знаком, который, будучи выбитым на пластинке из холодного железа, оберегал от фэйри, уголок второго виднелся под лавкой. У ножки стола все еще валялась кожаная обложка от дневника менестреля, но вот сами страницы, которые рассыпались по полу при падении, бесследно исчезли.

Я ощутила чье-то присутствие, резко обернулась, даже не успев толком испугаться – и столкнулась с холодным, немигающим взглядом Наперстянки. В тонкой с длинными пальцами руке фэйри были зажаты желтоватые исписанные листочки, которые вспыхнули зеленоватым пламенем и обратились в пепел раньше, чем я успела хоть что-то предпринять, чтобы спасти рукописи неизвестного менестреля.

– Не тем интересуешься, девочка, – Наперстянка перебрала пальцами, картинно стряхивая с них на пол библиотеки хлопья серого пепла. – Некоторые знания очень и очень опасны. Я бы сказала – недопустимо, смертельно опасны…

Она шагнула ко мне, наклонилась, растягивая красивые губы в жуткой ухмылке. Блеснули мелкие заостренные зубы, фэйри потянулась было ко мне – но неожиданно отшатнулась, выпрямилась, с отвращением и ненавистью на лице хватаясь за грудь.

– Зовет…

Мгновение я думала, что она сейчас обрушит что-нибудь мне на голову напоследок, но фэйри лишь прошипела что-то сквозь зубы, резко повернулась, так, что яркая юбка вихрем взвилась вокруг стройных длинных ножек, обутых в красные туфельки, и торопливо удалилась, нарочито громко стуча каблуками по деревянному полу. Так, будто вбивала по гвоздю в крышку чьего-то гроба.

Именно тогда, сидя на полу в библиотеке и глядя на пепел сожженной книги, я и подумала, что лучше вложу все, что у меня есть, в одну-единственную попытку обрести защитника, чем привяжу к себе волшебное существо, дрожащее от ненависти и отвращения к своему «хозяину».

***

Вопреки всем гаданиям, «бабье лето» в Дол Реарте затянулось неожиданно надолго – золотой, наполненный летним теплом, сентябрь пролетел быстро, как на крыльях, а пришедший следом октябрь всего неделю поплакал дождями прежде, чем расцвести ясными прохладными днями. И хоть ночью от реки разливался ледяной густой туман, а поутру пожухлая желтая трава оказывалась покрытой белым налетом инея, днем приближение зимы не ощущалось.

Но Самайн не отменит ни непривычно теплая погода, ни ясные солнечные дни, и я почему-то ощущала это особенно остро. Что-то неумолимо тянуло меня прочь от надежных каменных стен Одинокой Башни, таких надежных и крепких, опутанной частой сетью защитных и отвращающих нечисть заклинаний, прочь от холодного Дол Реарта, от привычных мест и снежных вершин Цзиррея.

На юг, к перекрестку торгового тракта, и дальше за горизонт.

Вначале это чувство было слабым, едва-едва царапающим меня изнутри – так мешает комариный укус, который неудержимо тянет расчесывать едва ли не до крови, но ты с помощью усилий воли и примочек стараешься это желание попросту перетерпеть. Но чем ближе был Самайн, тем оно становилось все сильнее и сильнее. Не раз и не два я просыпалась среди ночи и тихонько, стараясь не разбудить соседку по комнате, прокрадывалась к окну и смотрела в темно-синее, почти черное небо, по которому медленно плыла от ночи к ночи растущая луна, и лишь вдоволь наглядевшись, ложилась обратно в уже остывшую кровать…

Но в одну ясную холодную ночь я так и не смогла заснуть. Долго вертелась без сна, а затем встала и, набросив поверх сорочки теплый, застиранный до нежной мягкости суконный кафтан, бесшумно выскользнула из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Бродить по мрачным каменным коридорам я не решилась – несмотря на уверенность, что никто и ничто чуждое, иное, нечеловеческое не сумеет пробраться внутрь Башни без особого приглашения, меня пугала каждая излишне глубокая тень, залегающая в углу или под потолком. Мне чудилось, будто из бездонной черноты за мной что-то наблюдает – пристально, внимательно, провожая взглядом от тени к тени, и я нередко едва удерживалась, чтобы не пересекать галереи Башни бегом, поменьше глядя по сторонам, и уж точно не оборачиваясь через плечо.

Я спустилась вниз, к общему залу, откуда мне послышались чьи-то голоса. Бессонница среди вечно занятых, вечно что-то изобретавших волшебников Одинокой Башни была не редкостью, и довольно часто возвращавшиеся с ночного сбора трав ученики натыкались на кого-нибудь из старшего поколения, увлеченно занятого составлением какого-нибудь рецепта, а то и попыткой его апробировать.

Но сегодня голоса были другими, необычными. Один журчал, переливался тихим смехом, перескакивая с одного звука на другой с небольшой, едва слышной заминкой, будто бы огибая излишне твердые согласные и нарочито перекатывая на языке гласные звуки. Второй звучал отрывисто, твердо и рокочуще – так гудит гора перед камнепадом, дрожат, сдвигаясь, огромные пласты земли прежде, чем устремиться вниз по склону неуправляемой, беспощадной и неудержимой каменной рекой, сметающей все на своем пути.

Я тихонько прокралась к входу в общий зал и заглянула в щелочку, оставшуюся между косяком и неплотно прикрытой дверью. Журчащий, подобно летнему ручейку, голос принадлежал Айви, которая сидела на табурете у камина, подобрав длинный подол зеленого платья и совершенно не стесняясь своих оленьих ног с изящными золотистыми копытцами, а второй, мужской – человеку, закутанному в плащ с капюшоном. Айви о чем-то спрашивала, но я, как ни старалась, не могла разобрать ни слова, а гость ей отвечал – гулко, взвешенно, короткими рублеными фразами. Так камни падают в глубокий колодец – тяжело, отвесно, с единственным всплеском.