Теперь она и сама уже не скажет точно, когда ее начало штормить, но та последняя и сокрушительная для ее любовника волна взметнулась и накрыла ее с головой накануне. Ей приснился удивительный, восхитительный, изумительный сон, пронизанный лучами беспредметного обожания. "Как же так! – спрашивала она себя во сне. – Почему я живу без любви, когда я могу, хочу и должна любить?!" И она любила кого-то во сне, любила страстно, горячо, всем сердцем, всеми печенками, и ей казалось, что ее любовное чувство вот-вот воплотит неясную тень в личность, и она, проснувшись, увидит того, кого так любит! Иными словами, сонное море выбросило на ее пустынный берег ларец, в котором вместо сокровищ хранилась сама Любовь.
Восторг был так силен, что не угасал два дня. Возвышенное любопытство заставило ее на следующий день отказаться от машины и спуститься в метро, в надежде возбудить чьим-то обликом обещанное сердцебиение. Довольно быстро стершись до дыр о толпу невзрачных особей, энтузиазм ее все-таки дожил до того ясного полдня, когда она встретила в парке мужчину с восхищенным взглядом. Секунды хватило ей, чтобы разочаровано признать: "Не он, нет, не он!"
Сидя вечером перед тонконогим перламутровым трюмо, она дольше обычного играла со своим зеркальным отражением: подмечала и трогала усталые тени под глазами, морщила и расправляла лоб, слегка надувала и сдувала щеки, чтобы оценить их впалость, распускала пряди, чтобы смягчить проступившие скулы. Она протерла тоником лицо, нанесла крем, и пока та, другая, в зеркале втирала его слепыми обученными движениями, задумалась, отрешенно глядя на зазеркальную красотку. События дня кратким резюме представлялись ей. Среди прочего несколько смазанных слайдов напомнили эпизод в парке. Она тут же решила отправить их в архив, но та, другая, в зеркале вдруг выпрямила спину, тонкие пальцы ее замерли на лице, а затем нервно забегали, пока не сошлись на коленях. Помедлив, она заставила ту, другую, подобрать волосы и, удерживая их на затылке заведенной назад рукой, слегка откинула голову. Закинутое лицо можно было бы назвать мечтательным, если бы не насмешливо скошенные глаза. Зазеркальная кокетка тем временем взялась подставлять желтоглазому светильнику гладкое лицо, из всех его выражений отмечая наиболее выгодные. Наташа снисходительно наблюдала за ужимками визави, пока та не вернула отдельные части тела на свои места. "Рожать тебе давно пора, кукла деловая!" – уязвила она ту, другую, похищенную зеркалом, и на том завершила сеанс синхронного разглядывания.
Наутро, желая знать, что ее ждет снаружи, она обратилась к окну. Да, пасмурно, да, сыро, но небезнадежно, хотя все еще может измениться в угрюмом и гиблом пространстве, заключенном между плоскими и близкими обкладками неба и земли. Достаточно, например, дюжине вороньих крыльев вспороть неподвижный воздух над парком, и хрупкое равновесие нарушится, конденсат придет в движение и, разбухая до непосильных для воздуха капель, осыплется на тугие зонты, освободив место новому равновесию.
Ее интерес к погоде стал первым признаком приготовления к событию, такому же неожиданному, как и предсказуемому. Оказалось, что едва проснувшись, она уже знала, что пойдет сегодня в парк, чтобы ближе приглядеться ко вчерашнему мужчине и даже, возможно, откликнуться на его поползновения, которые, была она уверена, обязательно последуют. Осторожный интерес, возникший у нее вечером, за ночь пустил корни, разросся и зацвел, окатив бесприютное сердце озорным возбужденным ароматом. Будет ли он ее там ждать, спрашиваете вы? Конечно, будет! Вопрос лишь в том, пойдет ли туда она. Как странно и стремительно, однако, меняются предпочтения! Еще вчера случайный и неинтересный, сегодня он был ей любопытен. Но почему все же он? Ведь вчера это определенно был не он! Господи, помоги ей, наконец, разобраться в себе и избавиться от сомнений! Как она устала быть разумной, не желая, между прочим, признавать, что вся ее разумность в результате выходит ей боком!
"Какая пошлость, эти случайные знакомства! Разве она не знает, как это бывает и чем заканчивается? Разве с ней не пытались знакомиться?" – верещал на подъезде к офису внутренний голос. Конечно, знает. Конечно, пытались. Но также верно и то, что все (все!) такие попытки заканчивались ничем. Это ли не абсолютное подтверждение разборчивости ее скорбной памяти! Причем, ей даже не было нужды далеко заходить. Так, недлинный диалог, неосторожное слово, жадная искра в глазах, и она уже знала, кто скрывается под обходительной личиной. И даже научилась красиво и необидно отстраняться. Ведь она не какая-то там гламурная дурочка с силиконовой душой и набором кухонных истин. Ее душе, пережившей ужасные страдания, знакомо великодушие, и она, в отличие от подобных дурочек, умеет поставить на место, не прибегая к их презрительному фарфоровому взгляду, ни к надменному выражению пустого лица. Оттого-то посетители ее театра смущенно тушевались и занимали места согласно купленным билетам, лишь иногда пополняя передние ряды хороших знакомых.
18
Придя на работу и кое-как дотянув до обеда, она отправилась в парк. Шла под драпированным серыми складками небом, под сбивчивый диалог каблуков, под комариный зуд нарастающего волнения. Двух вещей она сейчас одинаково страшилась: во-первых, того, что ее сердце, придавленное критической массой ожидания, сотворит очередную глупость, позволив первому встречному увлечь себя, а во-вторых – возможного разочарования. "Может, не стоит? – шепнул ей кто-то на входе в парк. – Ты обеспечена, независима, холодна – зачем тебе мужчина, тем более случайный?" Но она уже шла по главной аллее, внимательно и незаметно поглядывая по сторонам и пытаясь проникнуть в перспективу, на пути которой встал бронзовый полководец. Обычная для этого места публика – разнополая, малочинная, грузная, груженая, не стильная, безвкусная. Она миновала Жукова и…
"Ну вот, пожалуйста, что и требовалось доказать!" – усмехнулась она.
За толсто шуршащими тетками, за неопрятными, озабоченными мужиками, за мамашами с прицепами-детьми и стариками-тихоходами, посреди одушевленного парка, под непросыхающим сердечным небом, со дна терпения, из глубины ожидания, вопреки логике и здравому смыслу – там, далеко, где невозможно различить чужого лица маячил его черный силуэт. Бедное сердце, как трудно ему достучаться до олимпийского спокойствия!
Она с неуместным волнением следила за его приближением, и широкая сырая аллея, словно туго натянутая струна, накрепко соединила ее с надвигающимся мистером Икс. Когда стало невозможно скрываться, она перебросила сумочку с одного плеча на другое, приладила ее повыше приталенного бедра, подтянула перчатки, поправила шарфик, лацканы и воротник пальто – словом, привела себя в сосредоточенное состояние, как это делает перед боем солдат. После чего попыталась напустить на себя беспечную независимость – сделала вид, будто рассматривает сгущенную зелень зябнущих кустов. Сначала по левую руку от себя, затем, быстро переведя взгляд, сравнила ее с такой же зеленью справа. И пока она этим занималась, расстояние между ними сократилось до решительного. И тут он вместо того, чтобы освободить проход, предоставив ей самой решать – задержаться, если он обратится к ней, или пройти мимо – встал поперек ее пути, всем своим видом излучая светское радушие, которое невозможно было миновать. Обнаружив, что сама идет к нему в руки, она замедлила шаг и, стараясь сохранить напускное безразличие, остановилась в метре, про себя порицая его за дерзость. Впрочем, он сделал именно то, чего она сама желала.
– Как замечательно увидеть вас вновь! – приветствовал он ее низким бархатным голосом, не торопясь уступать дорогу. Вместо того чтобы ответить, она рассматривала его, выискивая дефекты.
Русская порода – это отсутствие породы. Есть, конечно, своеобразие, особенно заметное у молодых. Например, мягкость и расплывчатость черт. В свою очередь, взрослые лица, как русский пейзаж – широки и запущены. И если бы не женщины, восполняющие своей иконописной метафоричностью косноязычие мужских черт, да не характер – истинный скульптор русского лица, неизвестно, во что бы эта порода превратилась. Ну да, он действительно не был красив, хотя достаточно вытянутое, полноватое лицо его с бледной сухой кожей имело приятные черты. Высокий в залысинах лоб, правильной, разумной формы голова и скромные уши. Выступающий овал подбородка подпирал приветливый, без малейших признаков самодовольства рот. Он вовсе не был похож на дерзкий луч солнца среди хмурых туч – приятное, живое лицо, не более того. Вот только глаза – умные, напряженные и восхищенные были там главными, придавая значение всему остальному. Она молчала, не зная, как себя повести: не готовая к радушию, она в тоже время опасалась излишней сухостью потушить восхищенный блеск его глаз. Видя, что она не отвечает, он заторопился и напомнил, что они виделись здесь накануне.
