"Я всегда была против, чтобы Миша женился на русской, но глядя на вас, Наташенька, нисколько не жалею! Знаете, еврейская порода в этой стране выродилась! И это даже хорошо, что наша кровь смешается с вашей!" – так сказала мама.

"У вас прекрасные еврейские волосы, Наташенька, а это главное! В остальном мы сделаем из вас настоящую еврейку!" – это, конечно, сказал папа.

"Не слушай ты их! Они просто помешаны на чистоте крови!" – это сказал сын.

Кроме того наметили свадьбу на июль этого же года.

"Жить будете у нас!" – сказал в заключение папа.

При расставании ее снова расцеловали. Теперь уже и Михаил. Она не сопротивлялась: в конце концов, поцелуй за предложение жениться – это не кровать.

Ее родители спорить не стали. Только папа сказал:

"Знаешь, Наташка, я не люблю евреев, но случись погромы – я первый буду их прятать".

Оставалось прояснить самый главный вопрос, касающийся ее поведения в постели в первую брачную ночь. Имея о соитии отдаленное и заумное представление, она, приехав в конце июня домой, обратилась за инструкциями к разбитной Катьке.

"Э-э, Наташка! Наше дело – раздвинуть ноги и не дергаться! – снисходительно пояснила милая ее сердцу Катька, давно забывшая, когда, где и как потеряла невинность. – Да ты не волнуйся, девка! Сама поймешь, что к чему! Только имей в виду – в первый раз будет больно и будет кровь…"

Родители, кажется, понравились друг другу, жених был неотразим, такой невесты здесь еще не видели, и прогремела грандиозная еврейская свадьба, после которой некий Мишкин родственник отвез молодых в укромную квартиру, где и оставил одних.

8

Пожелав спокойной ночи и многозначительно улыбнувшись, родственник удалился, и то, к чему Наташа с нарастающим замиранием весь вечер готовилась, предстало перед ней во всей своей восклицательной неизбежности. Ею неожиданно овладел тягучий, сладкий страх.

"Хочешь чаю?" – заботливо обратилась она к мужу.

"Потом, потом!" – просипел Мишка и, не имея терпения, тут же обхватил ее жаркими руками, завладел губами и проник в нее винным дыханием. Он собрался было подхватить ее и нести в спальную, как того требовал красивый мещанский обычай, но она воспротивилась и пожелала сначала посетить ванную. Прихватив халат и укрывшись там, она долго разглядывала себя в тусклом зеркале. Зеркала, как люди: бывают жалостливые, бывают бессердечные. Этому же было на все наплевать.

Подрагивая от волнения (но не от желания, что подтвердят дальнейшие события), Наташа привела себя в порядок, накинула поверх новой шелковой сорочки халат и прошла со свадебным платьем в спальную, где в кровати уже маялся Мишка. Под прицелом его жадных глаз она расправила на кресле платье, отделилась от белой ночи занавесом неплотных штор, прошла к своей половине кровати и села спиной к мужу. Помедлив, собралась с духом, освободилась от халата, затем, скрючившись, скинула сорочку и, сверкнув стремительной наготой, юркнула в постель к своему первому голому мужчине. Так на Руси испокон веку учат плавать: бросают под одеяло, и плыви, как знаешь…

В отличие от нее Мишка кое-что уже познал. Откинув вместе одеялом неуместную более деликатность, он уверенно и нервно бросил тонкие пальцы на клавиатуру ее тела и приступил к прелюдии. С первым же аккордом у нее перехватило дыхание. Впервые мужские руки касались ее груди, живота, бедер и – о, ужас! – хозяйничали там, где кроме нее никто и никогда не бывал! Что он делает?! Зачем он мнет и целует ее грудь?! Зачем его электрические пальцы пытаются проникнуть в ее святилище?! Неужели ему не стыдно?! Неужели так надо?! Неужели без этого нельзя обойтись?! И что – отец с матерью делают и чувствуют то же самое?! Сжав ноги, зажмурив глаза, отвернув пылающее лицо и совершенно не представляя, как себя вести, она испытывала малоторжественное смятение: самый важный из всех инстинктов отказывался ей помочь! Мысли ее путались, бесстыжие, небывалые ощущения следовали одно за другим, требуя у ее безволия освободиться из цепких Мишкиных рук и укрыться в ванной.

"А когда он залезет на тебя, расслабься…" – вспомнила она Катькины наставления, почувствовав на себе тяжелую, горячую Мишкину дрожь. Помогая себе коленом, он принялся нетерпеливо расталкивать ее ноги. Поняв, что от нее требуется, она последовала Катькиному совету и, сгорая от стыда, раздвинула их. Но Мишке этого оказалось мало – шире, шире, еще шире! – и она развела их так широко, что стала похожа на некрасиво раздавленную лягушку. Мишка устроился на ней, вцепился снизу в ее плечи, въелся в нее губами и замер, как на старте упоительного забега. Она же, впервые придавленная мужским голым телом, никуда бежать не хотела и застыла с опечатанным ртом и бьющимся сердцем, испытывая отчаянный, душный стыд. Мишка задвигал бедрами, и Наташа почувствовала, как что-то инородное, мягкое и слепое тычется в нее, требуя впустить, но вместо того чтобы раскрыться, стиснула зубы и напряглась, готовясь, как учила ее Катька, не к удовольствию, а к боли. Обнаружив в ее укреплениях брешь, настырный инородец просунул туда голову и с болезненным распирающим усилием принялся продираться внутрь. Оскорбленное неслыханным обращением лоно заставило ее рывком свести колени, но Мишкины бедра помешали, и тогда она судорожно выгнула спину. Прилипший к ней Мишка, вероятно, решил, что она хочет освободиться и с испуганной силой пронзил ее до самого копчика. Внезапная, преувеличенная ожиданием боль обдала пах, отчего она жалобно вскрикнула и дернулась. Мишка вжался в нее и больно заворочался. Задохнувшись от боли и плохо соображая, она снова выгнула спину и, вильнув бедрами, исторгла из себя нахального гостя. Потеряв сладкую цель, Мишка кинулся ее искать, но вдруг смешно замычал, задергался и, испачкав ее чем-то сырым и теплым, обмяк, затих и уткнулся лицом в подушку. Было тяжело, но она терпела, понимая, что произошло что-то неловкое и досадное. Когда он сполз, она провела рукой по лобку, и ладонь ее покрылась густой слизью. Растопырив пальцы и подхватив чистой рукой халат, она устремилась в ванную.

Особая минута, примечательный момент! Именно отсюда проистекает ее брезгливое отношение к мужскому семени. Скорее всего подспудной причиной тому – ненавидимый ею с детства кисель, который, прилипнув к ложке, тянулся за ней, пока его несли ко рту. Как сопли – говорили в детском саду. Туда же следует отнести густые носовые выделения, которые по очереди выбивали из себя незатейливые мальчишки, а так же сгущенное молоко. Так или иначе, но смотреть на все липкое и скользкое без отвращения она не могла с детства.

Вернувшись, она нашла Мишку в постели. Не глядя на него, разделась и спряталась под одеялом. Мишка склонился над ней, нежно поцеловал, потом откинул одеяло и, тыча пальцем в направлении ее лона, радостно сообщил: "Смотри!" Она быстро села и в крепнущем свете зари, что сочился через неплотные шторы, разглядела под собой небольшие черные пятна крови. Все дальнейшие Мишкины попытки водрузить на ее скважине древко победы успеха в эту ночь не имели – мешали спазмы и боль. Она была смущена и расстроена, он же в перерывах между бесплодными попытками нежно и заботливо утешал ее, пока она не заснула в его объятиях. На том их первая брачная ночь и закончилась. Разочарование – вот ее итог. Все вышло совсем не так, как ей представлялось. Она ждала торжественного, небывалого откровения, посвящения в таинственный мир запретного, а вместо этого кровь, боль, стыд, неловкость и бледная немощь за окном.

Утро они провели в осторожных попытках преодолеть возникшее препятствие, следя за тем, чтобы рвением не перебить охоту, и это им, в конце концов, удалось. Мишка предельно деликатно проник в ее святилище, где достаточно долго и со вкусом обживался, после чего скрепил их семейный союз первой порцией любовного раствора. Остатки боли в виде ее страдальчески прикушенной губы только способствовали его удовольствию…